Она говорит, что уже знает, что тот ей ответит, что уже нет смысла спрашивать и ждать здравого ответа. Говорит, что знает, если сейчас она развяжет ему руки, он не побежит, нет-нет, он набросится и постарается ее убить. И это, она говорит, не что иное, как навязанная модель поведения.
– Ими навязанная модель. Теперь-то ты понимаешь? Для собственной безопасности я не могу тебя развязать.
Мужчина мотает головой. Умоляет отпустить. Он мычит, старается хоть что-то сказать, но выходит лишь бульканье и стоны.
– Нет-нет. Даже не начинай. Я не верю. Я знаю, какой ты хитрый. Все вы хитрые. Но я хитрее.
Она берет ножницы. Прячет их за спиной.
– Не переживай. Самое страшное уже позади. – Она наигранно хлопает ресницами и вытирает подтеки крови с подбородка жертвы. – Скажи, а как тебя зовут? Нет-нет, не отвечай… Не надо. Пускай тебя зовут Слава. А? Вячеслав.
Рита улыбается. Она говорит, да, Слава хорошее имя, говорит, что как раз отлично ему подходит.
Она гладит живот Славы.
– Ты же не против, если буду тебя так называть? Нет, не против?
Мужчина кивает. Мол, называй как хочешь, только развяжи.
Он мычит «угу».
– Ой, как славно, Слава. Я тебя отпущу, Слава, обещаю. Славно поболтаем, и освобожу. Идет?
Раздается короткий металлический скрежет ножниц, крик мужчины заполняет комнату, а Ритин пакет с отходами пополняется кусочком члена жертвы.
– Ну все-все. Перестань. Тишь-тишь. – Она дует в ухо распятому. – Где, как ты думаешь, правда? В исторических документах? Нет. Я так не считаю. Испокон веков человек не знает ничего. Ни о себе, ни об окружающем его мире.
Она берет в руки газовую горелку.
– Ну хватит орать! Слава, хватит. Если не согласен насчет исторических документов, это твое право, я же не настаиваю. У каждого может быть свое мнение. Но не смей на меня орать! Молчать!
Рита достает из кармана зажигалку, проверяет искру. Она говорит и говорит. По своему обыкновению болтает без умолку.
Говорит, что общество делает из нас тех, кто мы есть. Говорит, что патриотизм – очередное надувательство. Говорит, где родился, те привычки и перенимаешь.
Зажигалка щелкает, и огонь вырывается из газовой горелки.
Она говорит, что человек, после промывки мозгов, так себя ведет, так себя ассоциирует, как ему скажут. А скажут ему так, как будет выгодно, и скажут те, кому это выгодно.
– Корней нет, – перебивает Рита сама себя. – Понимаешь, Слава?
Запах паленой кожи заслоняет запах строительного растворителя. Жертва корчится от боли и на его боку обугливается кожа.
Рита говорит, равенство и конкуренция тоже навязаны. Мужчина кричит, а Рита спокойным тоном продолжает рассуждать.
– Русские, родившиеся в США, – американцы до мозга костей…
Кожа прогорает, уже видны белые кости. Крик переходит в визг, в рык, в хрип, в стон.
Рита принюхивается. Старается уловить каждую нотку запаха, словно выбирает новый парфюм в бутике. Она водит носом и продолжает болтать.
– Китаец, – говорит она, – выросший в Мюнхене, не имеет ничего общего с ровесником, воспитанным в Пекине.
– Слава. Ты что, покакал? – Она удивленно разводит руками. – Фу, Слава. Как не стыдно? Большой мальчик уже…
Горелка впивается в другой бок, кожа плавится, и мужчина с новой силой кричит от боли.
Рита говорит, у людей больше нет корней, и высыпает щепотку соли на обожженную рану пленника.
Мужчина продолжает кричать. А Рита продолжает почти шепотом.
– Гражданин мира, скажешь? Модно сегодня себя так называть. А? Не правда ли? – Она садится на край стола, тушит горелку и бросает баллон на пол. Горелка приземляется с липким бряканьем в свежую алую лужу.
Она проводит отверткой от пупка до кадыка, аккуратно, чтобы не задеть обожженные края кожи. Останавливается на яремной впадине. Секунду примеряется и, как гвоздем, прокалывает насквозь шею жертве.
Глаза Славы увеличиваются в размере, он двигает губами, но вместо звуков изо рта вываливаются сгустки крови. Рита фиксирует отвертку и прибивает молотком острие к столу, словно к кресту.
– Я патриот планеты Земля? Я землянин, не имею ни расы, ни нации? Молчишь… Все? Нечего ответить?
Рита берет нож для чистки овощей и подвигает ближе пакет с отходами. Она не замечает стонов жертвы, ее не смущает ни кровь, ни вонь. Она начисто вытирает руки и садится поудобнее.
– Назовем это – всемирное помешательство. Слава, ты не против, что я так? – Она хихикает. – Целый вечер определения раздаю.
Как кухарка, как повар, Рита убирает волосы со лба и приступает чистить кожу, словно картофельную кожуру.
– Гражданин мира ваш, тоже заблуждение. Обман. Такой же, как и прочие ваши выдумки. – Рита шепчет себе под нос, грустно вздыхает и впивается ножом в ногу без кожи.
Мужчина больше не сопротивляется. Он больше не мычит, не изворачивается. Он больше не дышит. А Рита все говорит и говорит.
Мешок с частями Славы крепко завязан и поставлен возле стола. Слава теперь возле кусочков своего друга, возле надписи на стене, возле Ритиного послания всему человечеству.
Завтра утром полиция найдет тела. Осмотрит место преступления. С голубых экранов пообещает быстро разыскать и обезвредить убийцу.
Завтра.
А сегодня Рита вместе с двумя лицами в сумке едет обратно в город. Она покупает билет. Она пробирается по освещенным тротуарам к своему дому. Через людные улицы, подальше от темных закоулков.
Она поднимается на лифте. Она собирается поужинать. Она принимает теплый душ.
Рита бережно раскладывает трофеи на полке.
Натягивает срезанные лица, вымоченные в формалине и авторском рецепте бальзамических химикатов, на пластиковые головы манекенов.
Пока сырые, лица выглядят ужасно. Можно сказать, уродливо. Кожа сползает с пластиковых заготовок, тает, как парафин. Но как подсохнут, другое дело. Словно живые, головы глядят на тебя с полки, пустыми глазницами, погружают в приятные воспоминания.
Пропитанные и замаринованные в авторском средстве лица больше не воняют грязными людьми. Напротив, из шкафа пахнем чем-то приятным, чем-то сладким.
Ирисками.
Замок с характерным звуком защелкивается. Рита дергает дверцу за ручку, проверяет.
Шкафчик надежно заперт.
– Я забрал деньги. И официально уволился в очередной раз. – Подвигаю стакан ближе и кручу его по столу. – Проверьте. Это же легко проверить.
Хочу приподняться на стуле и показать рукой в записи.
– Разве нет?
– Не отвлекайтесь, рассказывайте. – Федор Петрович жестом показывает, не вставать. – Все, что нужно, уже давно проверили и записали.
Федор Петрович выдавливает из себя улыбку. Я чувствую, как ему противно притворяться, как нелегко следовать инструкциям.
Я все еще стараюсь потянуть время, но это не просто. Оказывается, я не готов к такому, для меня это слишком утомительно.
Еще чуть-чуть, и признаюсь в чем попросят. В чем угодно. Сознаюсь во всех смертных грехах.
– Спросите что-нибудь конкретное. Я устал. Больше не могу. Я уже не знаю, чего вы от меня ждете. Что хотите услышать?
Я сдаюсь.
Публика замирает. Кажется, даже не дышит.
Уверен, сейчас Федор Петрович мысленно потирает ладони. Дай ему волю, расползся бы в широчайшей искренней злорадной улыбке.
– Возможно, вы готовы сделать заявление? – Психиатр глазами ищет одобрения собравшихся.
Вот оно.
Свершилось. Наконец настало. Минута торжества справедливости и врачебной методики.
Как ловко он, специалист, расколол преступника. Инструкции сработали. Дело закрыто.
– Может, хотите подписать признание?
– Да, черт побери! Давай, все подпишу! – срываюсь на крик. – Только вот я никого не убивал! И не знаю, как еще мне вам доказать?
Я не виноват!
Ладонь горит от боли. Не рассчитал и с такой силой ударил об стол, что стакан перевернулся и остатки воды растеклись мне на ноги.
– Спокойно. Не нервничайте. Давайте выдохнем. Давайте все сейчас успокоимся… – Он вскидывает ладони вверх и делает долгий выдох. – Давайте по порядку.
Я двигаю пальцами под столом, от удара рука немеет, но я не хочу показать, что мне себя жалко.
– Да спроси прямо. Спроси уже… Прямой вопрос – прямой ответ. Зачем тут вся эта моя лирика?
– Не надо переживать. – Федор Петрович бегает по залу глазами. – Давай продолжим говорить. Может, хочешь высказать предположение… Кхм. – Он явно намерен поскорее сменить тему.
Он как опытный рыбак, как охотник. Он не торопится, он действует наверняка.
– Почему полицейские нашли все жертвы, кроме самой первой?
Странный вопрос. Откуда мне знать? Он хотел ошарашить, сбить меня с толку? Удалось. Не знаю ответ. Я же не убийца. Нашли все, кроме самой первой… Может, они плохо искали?
– Откуда я знаю? Может, вообще нет первой жертвы?
– Не надо вилять. Мы же все прекрасно знаем, что есть. Мы поэтому здесь и собрались. Девушка похищена, и это факт. Смешно отрицать. Так же факт, что она все еще жива.
– Откуда такая уверенность? – Я наигранно морщу лоб. – Если она в руках Риты, тем более первая, то скорее всего уже не жилец. Я знаю Риту, она прикончила ее.
Федор Петрович роется в своей сумке, что-то ищет.
– На месте последнего преступления, – он достает из сумки конверт, – следствие обнаружило очередную надпись. – Он протягивает мне несколько фото. – Вот. Надпись сделана кровью. И установлено, что кровь как раз той девушки. – Он перелистывает фото, показывает девушку. – А значит, ты, – психиатр быстро поправляется, – вернее, значит, убийца сохранил ей жизнь, и она сейчас в плену.
Вот теперь все понятно.
Все встает на свои места. Теперь ясно, почему меня все еще допрашивают, почему возятся со мной.
Они надеются с моей помощью отыскать пропавшую. Вот зачем все расспросы про адрес.
Все это время, пока я здесь тяну резину, Рита где-то истязает пленницу. Уже третьи сутки тяну. Лишние третьи сутки девушка в руках маньяка.