Мне трудно говорить, каждое слово выдавливаю через боль, а они игнорируют. Они напали на след. Им не до меня. Они заняты.
Они спорят о том, приемлемо ли применять к задержанному силовые меры, даже если сам задержанный не против таковых.
И они, кажется, ни секунды не сомневаются, что сейчас спасут девушку.
Машина останавливается.
Я вижу, как в доме уже орудуют полицейские криминалисты.
– Пошли! – командует доктор, и меня ведут к дому.
Оказавшись на пороге, я ничего не чувствую. Я ожидал, что меня захлестнут воспоминания. Я ожидал, что испугаюсь, разозлюсь, запаникую… Хоть что-нибудь. Но нет. Совершенно ничего. Пустота.
Одна группа осматривает чулан, где много ночей Аркадий пристегивал себя к стене. Они что-то собирают, расфасовывают по пакетам.
Фотографируют.
Другая группа изучает матрас. Слышу шаги на кухне, грохот в туалете. Исследуют каждый сантиметр дома.
А я смотрю в окно, наблюдаю, как ловко сержант растягивает ограждающую ленту вокруг места преступления. Как она развевается на ветру. Как она огибает почтовый ящик.
– Здесь ее нет, – докладывает полицейский доктору.
Я не вижу, но чувствую, как они смотрят мне в спину. Садист, скорее всего, кривится, а доктор разводит руками.
– Можно я его еще раз? – говорит полицейский вполголоса, и я представляю, как он стучит кулаком себе в ладонь.
– Ни в коем случае! – протестует Федор Петрович. – Исключено! Тем более у меня есть идея получше.
Доктор говорит, что у него есть идея, меня запихивают в машину и снова куда-то везут.
На этот раз мы едем молча. На мои вопросы о том, куда мы едем, что происходит, в ответ лишь тишина.
Думаю, они вернулись к первоначальному плану – провезти меня по, так сказать, местам боевой славы Риты.
Они ждут, что я вспомню еще что-нибудь, если посмотрю на другие места преступления.
И я понимаю, к чему такая суета…
Я могу представить себя на их месте. Я могу их понять. Я же единственный подозреваемый. И если отбросить в сторону мою уверенность в том, что не я убийца… Резонно предположить, что если маньяк схвачен, девушка в любой момент может погибнуть от истощения.
Каждая минута промедления может стоить ей жизни.
Машина останавливается. Никто не говорит ни слова. С меня снимают наручники и ждут, что же я буду делать. Ждут моей реакции.
Я смотрю по сторонам.
И? Как я должен реагировать? Какое-то незнакомое место. Незнакомый дом. Напротив, булочная. Типичный спальный квартал, не примечательный ничем. Таких миллион.
– Ну что? – Полицейский не выдерживает и оборачивается ко мне.
– Что – ну что?
– Помнишь?
– Нет.
– Как нет?
– Ну нет, это когда нет, не помню…
– А ну, падла! Умный? – Он замахивается для удара, но его останавливает Федор Петрович.
– Не надо. Подождите здесь, – говорит доктор.
Он выходит из машины и идет к двери дома.
Федор Петрович нажимает на звонок.
Я внимательно слежу за происходящим, жду, что же будет, а полицейский косится на меня через зеркало заднего вида и сжимает кулаки.
Дверь открывается, Федор Петрович беседует с кем-то. Он показывает на нашу машину, размахивает руками, по-видимому, просит пройти с ним.
Мне как-то не по себе.
Чувствую, как нарастает напряжение.
Федор Петрович явно задумал что-то нехорошее. Кажется, он тоже решил избить меня, как тот садист, но только по-своему.
Избить психологически.
Я чувствую, как стены сжимаются. Чувствую страх. Нет. Чувствую ужас от неизвестности. Наверное, я сам себя накручиваю. Наверное, на то и расчет. Я никак не могу успокоиться.
Чувствую непреодолимое желание провалиться сквозь землю, раствориться, умереть, да что угодно, только не быть здесь.
Если Федор Петрович задумал таким способом на меня надавить, стоит признать, это у него здорово получается.
К нашей машине идут двое.
Один из них точно Федор Петрович. От волнения у меня мутнеет в глазах. Кто вторая фигура, не пойму. Я могу разглядеть, что рядом с доктором идет мужчина. Вроде бы мужчина. Или высокая женщина с короткой стрижкой, в рубашке и в штанах. Я моргаю, но картинка плывет, и я не могу сфокусироваться.
Доктор подает знак, и меня выводят из машины.
Доктор показывает мне подойти.
– Аркадий… – говорит незнакомый мужчина. Теперь ясно, это точно мужчина. Его голос дрожит, и мне кажется, он сейчас заплачет.
Я смотрю на Федора Петровича, на незнакомого мужчину. Я ничего не понимаю, но мне больше не страшно. Я смотрю с немым вопросом, чего от меня ждут.
– Аркадий, ты узнаешь этого человека? – Доктор говорит тихо, почти шепотом.
Я не тороплюсь отвечать.
Всматриваюсь, разглядываю мужчину.
Редкие волосы на макушке. Седая борода. Как я мог принять его за женщину? Рассматриваю. Напрягаю память.
По моему молчанию доктор понимает, что я не в состоянии вспомнить старика.
– Это твой отец, – тем же полушепотом поясняет Федор Петрович и следит за моей реакцией. – Твой папа.
Нет. Нет. Что за чушь? Это не мой отец. Совершенно незнакомый. Чужой старик. Он не может быть моим родственником…
Я перебиваю свои рассуждения.
Слышу свое тяжелое глубокое дыхание. Меня сейчас стошнит. Я понимаю, что на самом-то деле не помню и не знаю, кто мои родители. Может, я детдомовский? Я ни черта не помню о себе.
– Это не мой отец. – Я мотаю головой и опускаюсь на асфальт. – Это не мой отец.
Доктор, кажется, не обращает на мой ответ внимание. Он делает вдох-выдох, двигает руками вверх-вниз, показывает, чтобы я повторял за ним. «Вдох-выдох».
– Успокаиваемся. Вот. Молодец. Еще вдох, выдох.
Федор Петрович говорит, чтобы мне дали воды.
Отводит лжеотца в сторону и рассказывает ему, почему я в таком виде. Они стоят достаточно далеко, но я слышу, как врач говорит, что я отважный спасатель, что пострадал, сражаясь за безопасность и спасая жизни людей. Говорит, что мое лицо, это балконная балка, которая оборвалась и с высоты упала на меня.
Он говорит, а я сижу посреди дороги, пью водичку прямо из бутылки и сейчас засмеюсь. Хотя доля правды в его рассказе есть. Те тумаки, что я отхватил бесплатно, вполне могут сравниться с балконной балкой.
– Это не мой отец! – повторяю громче и настойчивее.
Федор Петрович словно не слышит.
– Он не мой отец! – кричу на всю улицу и пытаюсь подняться.
Доктор показывает, чтобы меня посадили в машину, а старик кивает, поддакивает мне.
– Он прав. Он не мой сын.
– Не ваш сын?
– Аркадий погиб…
– Как погиб? – встревает полицейский.
– Утонул. Уже девять лет как. – Старик говорит и рассматривает меня. – Пошел на рыбалку. А назад его принесли друзья. Вот так. По глупости. Скорее всего, перебрал спиртного. Он у меня любитель был.
Старик смотрит на меня, говорит, прости, Аркадий, что не спас тебя в тот день, и начинает плакать.
Федор Петрович старается успокоить мужчину. А я понимающе киваю головой.
– Но как похож, – сквозь слезы говорит старик.
Смотрит на меня бородатый, и я чувствую, что он собирается меня обнять.
Федор Петрович его успокаивает, полицейский разводит руками, а я понимающе киваю.
Киваю и понимаю, что я совсем не Аркадий.
Они ждали от меня реакции? Какой?
Мне бы сейчас запаниковать. Начать рвать на себе волосы. А я кручу в голове мысль о том, что я это совсем не он. И что, как ни прискорбно, на встречу с бывшими одноклассниками Аркадия теперь меня точно не позовут. А как бы было здорово… Банкет. Нарядные незнакомые приветливые женщины. Выпивка. Много еды. Мясной еды. Сначала я бы съел стейк. Нет, лучше бургер. Нет, лучше бургер со стейком внутри…
– Аркадий! – слышу голос доктора. Он отчего-то тревожный. – Аркадий, вы с нами?
Хм. Естественно, я с ними. Где же мне еще быть?
– Аркадий! – Доктор трясет меня. – Видите, что вы наделали?! – Он ругает полицейского. – Я же предупреждал! – кричит он и продолжает меня трясти. – Вот! Вот чего вы добились! Избили? Довольны?
Странное дело, Федор Петрович трясет меня точно в такт колес поезда. Я отчетливо слышу «тук-тук» «тук-тук».
– Очнись! – Голос требует и в то же время умоляет. – Открой глаза!
И я открываю глаза.
Я сижу за столом.
В руке у меня листок с шифром. Федор Петрович стоит возле меня и держит за плечи.
Полицейский больше не задирает нос, он испуган, он смотрит на меня и наверняка молится всем богам, чтобы я пришел в себя.
А я смотрю на листок. На надпись.
Смотрю на врача. Федор Петрович ловит мой взгляд и спрашивает, все ли у меня в порядке.
– Что произофло? – Я глотаю кровь и через боль повторяю: – Что здесь произошло?
Врач возвращается на свое место.
Садится и берет ручку словно спасательный круг. Он готов продолжать, готов записывать.
– Ты собирался рассказать нам, что означает эта надпись. – Его голос все еще звучит тревожно.
Федор Петрович кивает на листок в моей руке.
– Не надо никуда ехать. Он мне не отец! – говорю я, комкаю записку и бросаю под стол.
– Кто не отец? Куда не надо ехать? Аркадий, с тобой все хорошо?
Со мной? Со мной все хорошо. Чувствую себя замечательно. Просто превосходно. Мне прекрасно как никогда. Мне легко. Я облачко. Несмотря на бинты, у меня ничего не болит.
И самое главное – я не он!
– Я не Аркадий!
Я не Аркадий. Но тогда кто?
Я не плохой… не хороший… наверное, и не такой уж замечательный, каким кажусь себе.
Сложно объективно судить.
В собственных глазах я, естественно, умный, интеллигентный, достаточно эрудированный и вполне себе воспитанный. Рассудительный, внимательный, веселый и находчивый.
Но, догадываюсь, для остальных окружающих я совсем не такой.
Я так долго скрывался под разными масками. Так долго и трудно учился не быть собой. Так долго тренировался, чтобы стать кем-то другим, кем-то лучшим, кем-то совершенно не похожим на меня…