Уж, как только Севка не пытался:
— Ну, мама, ну я же не маленький, ну, что со мной будет, — канючил он. — Я же каждый день дома один и не пропал до сих пор. Могу и целый день сам о себе позаботиться. Еду разогрею, посуду помою, если куда-нибудь пойду, тебе обязательно буду звонить.
— Сева, я не понимаю, отчего ты упираешься, — мама казалась огорчённой, но от своей позиции не отступала ни на полшага. — В лагере будешь в компании, разные игры, конкурсы, кружки. Хватит тебе дома сидеть. Тебе нужно больше общаться.
— Да не нужно мне больше общаться. Не хочу я! Жизнь по расписанию! — Не выдержал, вспылил Севка. — Что мне школы мало что ли, чтобы ещё и в каникулы это терпеть?!
— Всеволод, не кричи на маму, — тут же строго вступился отец. — Немного дисциплины тебе не повредит.
— Севушка, — мама сменила тон, — не огорчайся ты так. Я уверена, тебе так понравится, что ты на следующую смену проситься будешь.
— А то я не помню, как было три года назад, — буркнул Севка себе под нос.
— Разве плохо было? Ты не рассказывал, — мама выглядела удивлённой и растерянной. Пожала плечами: — Тогда же ты маленький совсем был, а сейчас уже большой вырос. Всё будет по-другому. Найдёшь новых друзей. Весело будет.
— Вот-вот, новых. Меня и старые устраивают. А из моего класса никто не едет.
— Ладно, Сева, — мама устало вздохнула, — ты уже, только из упрямства и споришь. Путёвка уже куплена, деньги заплачены. Так что выхода у тебя нет.
Вот так и сказала, что выхода у Севки нет. Ох, как ему это не понравилось. Загнали в угол и радуются, а ему только и остаётся, что чувствовать свою полную беспомощность. Обиделся Севка, да, обиделся, надулся. А что толку?! Больше Севка этот вопрос не поднимал, и день отъезда неумолимо приближался. День приближался, и настроение Севки портилось при каждом воспоминании о предстоящей лагерной смене. Он размышлял, быть может мама и права, и всё будет хорошо, вдруг ему там даже понравится. Так понравится, что в другой раз сам проситься будет. Только не верилось Севке в такой исход, словно предчувствовал — ждут его проблемы и огорчения. Нелюбимая история опять же… Даты, имена… Скучно.
В ночь перед отъездом Севка спал плохо и проснулся раньше обычного. Ему снился противный сон, словно он спешил куда-то в незнакомом городе и никак не мог найти дорогу. Блуждал по пыльным тёмным улицам, шарахаясь от злобного вида прохожих, одетых в длинные, развевающиеся чёрные одежды. На Севкины вопросы и просьбы они противно бормотали что-то не по-русски, толкали его и дико смеялись ему вслед. А Севка чувствовал, как кто-то страшный следит за ним из мрачных переулков и подворотен, подкрадываясь всё ближе и ближе, подстерегая жертву. Под конец Севка не выдержал и побежал в страхе, а ноги не бегут, будто навалилась неподъёмная тяжесть и давит, пригибает к самой земле. Севка рванулся изо всех сил, что есть мочи, упираясь ногами, хватаясь руками за кривые корни деревьев, торчащие из земли, но едва сдвинулся с места. А сзади, он чувствовал, уже подбирается нечто жуткое и опасное, едва не дышит в затылок.
Севка проснулся с колотящимся сердцем и чувством неприятной неотвязчивой тревоги и тоски. Заполошно огляделся вокруг. Сон! Уф! Только сон! Как ещё мог начаться такой день?! Только кошмаром.
Впрочем, сам день за окном, кажется, эволюционировал по совсем другому плану. Ясное небо без единой белой зацепки облаков встречало встающее над кудрями деревьев солнце. Солнечные лучи живо прогнали ночную жуть, но настроение у Севки уже было испорчено. Да и не диво. Вот уже неделю, как он каждый день вспоминал про отъезд, про историю, и каждый раз морщился и чуть не плевался. Теперь же осталось только подхватить сумку, заботливо уложенную мамой ещё с вечера, и вперёд… Ох, как не хотелось это самое вперёд, но Севка уже давно понял, что отступать некуда, и смирился.
С мамой попрощались как-то неловко. Севка грустил, и его настроение заражало всех вокруг. Мама, похоже, тоже попала под влияние, суетилась и старалась на Севку не смотреть. Тогда он взял себя в руки и сделал над собой усилие, чтобы хотя бы выглядеть бодрым и весёлым. Хоть и мелькнула у него злорадная мысль: «Вот сами хотели, не слушали меня, теперь тоже страдаете. Сами виноваты», но он задавил её на корню. Негоже маму расстраивать! Правда, это не очень-то помогло.
Они все втроём присели «на дорожку», Севка обнялся с мамой, она поцеловала его в щеку и подтолкнула к дверям. Отец подхватил сумку, собрался провожать Севку до автобуса. У подъезда Севка обернулся, нарочито улыбаясь, помахал маме, выглянувшей в окошко.
— Сева, не отставай, — поторопил отец, — лучше прийти пораньше.
— Иду, — Севка вздохнул.
Куда тут опаздывать? Идти всего ничего, через пятнадцать минут будут на месте.
— Пап, а ты в детстве в лагерь ездил?
— Приходилось. Даже несколько раз.
— И как там? Понравилось? — тон вопроса являл нечто среднее между сарказмом и неподдельным любопытством.
— Давно это было, я уже плохо помню, — отец скосил взгляд на идущего рядом Севку и переложил сумку из одной руки в другую.
— Ишь ты, какой хитрый! Ты давай не увиливай! Рассказывай всё честно.
— Ну, если честно, то в двух словах, может, и не скажешь. Эх, — папа вздохнул, посмотрел куда-то вверх, в небо, словно вспоминая. — Я был помладше тебя, после первого класса отправили меня в пионерлагерь летом, и потом каждый год, и во втором, и в третьем. А уж потом, кажется, в пятом или шестом в последний раз. Я, в самом деле, уже не помню. А ты всего-то второй раз едешь. Мы стараемся с тобой много времени проводить, если есть такая возможность. Цени.
— Я ценю, — серьёзно кивнул Севка.
— Разве ты не помнишь? В прошлом году мы на море отдыхать все вместе ездили. В позапрошлом году в Петербурге были, фонтаны в Петергофе смотрели.
— Я помню. А ты не отвлекайся, ты про лагерь расскажи.
— Про лагерь… — опять вздохнул отец, — у нас лагерь был пионерский. Линейки там всякие, речёвки, горны, барабаны. Времена другие были. Но сказать тебе честно, про первый год ничего хорошего не вспоминается. Я был тихим домашним мальчиком и плохо перенёс разлуку с родителями, не слишком дружелюбное окружение и необходимость подчиняться чужим людям. Ты, видать, пошёл характером в меня.
— Вроде того, — хмыкнул Севка.
— Но, я тебе расскажу о другом, — папа мягко улыбнулся. — Было одно особенное лето. В одна тысяча девятьсот восьмидесятом году, летом, в Москве проводились олимпийские игры. К ним много готовились, строили стадионы, приводили город в порядок. Ведь на олимпиаду приезжало множество иностранцев — спортсменов и зрителей. Это сейчас их в России не счесть, а в те годы иностранцев можно было встретить почитай только в столице. Да и те в основном из социалистических стран, и в небольшом количестве. А тут такое грандиозное событие, и готовились к нему соответственно. Уж не знаю почему, может, освобождали места, где можно временных рабочих разместить, а возможно, просто не хотели, чтобы дети по улицам болтались. Только в тот год во все местные лагеря вокруг нашего Старого Ельска присылали детей из Москвы. Ну, а что москвичи? Дети как дети, тоже все разные, есть вредные, а есть и вполне дружелюбные. А мне вот повезло. Познакомился я с мальчишкой, его Димкой звали. И знаешь, как-то так легко познакомился, словно всю жизнь его знал. Мы всю смену провели вместе, всё вместе делали, практически не расставались и не поссорились даже ни разу, словно понимали друг друга с полуслова. Даже все невзгоды пионерлагеря, которые обычно меня доставали, в эту смену словно и не существовали, я их просто не замечал. Это было счастливое лето, жаркое счастливое лето, — отец замолчал, только улыбался.
— Всего одно счастливое из многих, — через некоторое время подал голос Севка.
— Да, из многих лагерных смен у меня была одна по-настоящему счастливая. Были трудные, были никакие, смены, о которых я просто сегодня ничего не помню, кроме того, что они были. Но эта по-настоящему счастливая встреча стоит всех остальных. Если бы после первого раза родители, наслушавшись моих жалоб и стенаний, решили бы не отправлять меня снова в лагерь, такая памятная и важная для меня встреча никогда бы не произошла. Я не жалею сегодня ни об одной смене, проведённой в лагере.
— Повезло, — тяжко вздохнул Севка.
— Возможно. Но я предпочитаю называть это несколько по-другому.
Гвалт и гомон Севка различил ещё на подходе. Когда они свернули за угол, Севка увидел на площади у дома культуры разноцветную гудящую толпу разновозрастных школьников и их родителей. Стоящие в ряд автобусы ещё не раскрыли свои двери, а возле двух машин с мигалками скучали несколько полицейских. Как Севка и полагал, пришли они слишком рано. Вернее, вовремя тут никогда ничего не начиналось — зря отец торопился. Народ собирался кучками, но некоторые дети и взрослые постоянно переходили от одной кучки к другой, отчего на площади происходило постоянное мельтешение. Этакое броуновское движение, не поддающееся никакому учёту. Учительница, о которой Севка знал только, что она работает в соседней школе, но ни имени её, ни предмета, который она преподаёт, ничего другого не знал, с мегафоном на шее и списком в руках ходила от группы к группе, останавливалась, коротко разговаривала и шла дальше. Севка живо признал в ней старшую, но к ней не пошёл. Раз уж они сюда пришли, значит, здесь их не оставят. Нет поводов суетиться и чего-то выяснять. Когда настанет время, всё само прояснится. Он остановился с краю площади, не имея никакого желания углубляться в это столпотворение. Любая толпа действовала на него угнетающе. Отец тоже остановился, поставил сумку на траву газона, оглядываясь по сторонам.
— Где тут твои? — подмигнул Севке.
— Моих тут нет.
Севка старался разглядеть в толпе хоть кого-то близко знакомого. Настроение, улучшившееся после отцовского рассказа, вновь стало портиться. Отец промолчал.
— А твои родители бывали в лагере? — Севка вернулся к волнующей теме.