— Мои родители? — отец поднял брови. — Ты не поверишь, но я не знаю. Когда началась война, моему отцу, твоему деду, было всего десять лет. Он был младше тебя теперешнего. Его отца, твоего прадеда, сразу призвали на фронт, а мой отец с младшим братом и своей мамой, твоей прабабушкой, отправился в эвакуацию через полстраны, в Казахстан. Отец мало об этом говорил, но кое-что рассказывал.
Папа помолчал и стал рассказывать:
— Прибыли они на какую-то станцию. Мама его пошла к коменданту, выяснять, что с поездами и местами, чтобы дальше ехать. А их двоих снаружи на широком перроне оставила. Посадила на чемодан и велела с места не вставать — стоит едва отвернуться, и чемодан могут украсть. А там всё, что у них было тогда. Вот сидит мой отец — десятилетний мальчишка, младшего брата за руку держит, по сторонам головой крутит. Вокруг толчея, суета, все спешат. И вдруг крик: «Воздух!» Воздушная тревога, значит.
Отец странно сглотнул, шмыгнул носом и продолжил:
— Вмиг вся толпа схлынула в стороны, люди на землю попадали, а эти двое на чемодане сидят. Мама строго наказала не вставать. Встанешь — попадёт, да и понимают ответственность, хоть и маленькие совсем. Важное дело поручили. И тут гул над головой — самолёт. Потом свист. Залетел какой-то фашист и хотел в толпу у вокзала бомбу сбросить. Последняя, видать, оставалась. А, может, и в железнодорожный состав метил, да промахнулся. А эти двое сидят, как велено, ничего не понимают. Хорошо, что бомба далеко взорвалась, иначе…
Отец не договорил, но чего уж… и так всё ясно. Сказал о другом:
— Так что, им досталось. Не позавидуешь. И жили в каморке тёмной, в подвале. Зимой окошко целиком сугробом заметало. И мёрзли, и голодали, и работать приходилось. Так было до конца войны, целых четыре года. Страшное время. Отец его, мой дед, с фронта не вернулся, и они его больше никогда не видели. Да и после войны тяжко пришлось. Быть может, ещё до войны он успел побывать в каком-нибудь пионерлагере, но об этом отец мне не рассказывал.
Севка совсем загрустил. Задумался. Дал волю воображению. Настолько, насколько он представлял себе войну по книгам и фильмам.
Площадь перед домом культуры и суетящиеся люди вдруг словно померкли, побледнели, будто в черно-белой военной хронике, заспешили чуть ускоренными и слегка дёргаными движениями. И вместо дома культуры появился старый вокзал, и ряд автобусов стал цепочкой дощатых щелястых вагонов-теплушек. И народ с мрачными, напряжёнными лицами штурмует переполненные теплушки, а солдаты с винтовками, с примкнутыми длинными штыками едва сдерживают толпу. И он, Севка, изо всех сил старается не отстать от протискивающейся вперёд мамы и тащит за руку упирающегося и ревущего маленького брата. А со всех сторон напирают, кричат, ругаются, плачут. И выражение непоправимой беды и страха на многих лицах вокруг. И мама нервничает, все время оглядывается на детей — не отстали ли, и вновь пробирается сквозь толпу. Потом картинка сменилась, и Севка увидел себя в тёмном подвале при свете закопчённой, едва горевшей керосиновой лампы, склонившимся над тетрадкой. А на блюдце перед ним маленький кусок серого плохого хлеба, и как хочется схватить его и съесть мгновенно, но он берёт его и протягивает младшему брату, а сам лишь глотает слюну. И как приходит с работы мама, усталая и худая, и, усевшись на койку, практически мгновенно засыпает сидя. А он Севка укрывает её тонким одеялом и шикает на брата, чтобы тот не шумел. А тот и сам всё уже понимает, просто залезает на кровать, к маме под бок, и сидит, прижавшись щекой к её плечу.
Севка моргнул и вернулся из мира фантазий. Так ли всё было? Он видел своего деда? Или, быть может, сам только что пережил несколько этих ужасных мгновений? Сердце сжалось от печали и сострадания. А он Севка ещё жалуется! По сравнению с дедом у Севки не жизнь, а сказка. Почему на уроках столь нелюбимой Севкой истории не рассказывают именно об этом?! Или рассказывают, а он всё пропустил? Как так вышло?! Как же скучный школьный предмет ожил в истории его семьи?! Давно исчезнувшее, затерявшееся в минувших годах, оказалось несказанно, до боли близко… Теперь Севка страстно желал узнать об этом больше. Быть может, не случайно судьба подкинула ему этот лагерь? Вдруг всё не так уж плохо? Что, если ему в самом деле понравится? Там будет видно. Одно ясно, сетовать на свою жизнь Севке теперь будет стыдно. Значит, в лагерь, без разговоров и хандры! Да и история опять же…
Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реальными людьми случайно.
Кто украл носки
Вера Вьюга
В раздевалке спортзала царила тишина. Галдёж и возню, привычные для такого рода мест сменила по-армейски строгая атмосфера. Жужжание заблудившейся мухи било по ушам не хуже реактивного двигателя. Вот такая тишина накрыла раздевалку! Ребята замерли возле скамеек кто в чём и вытянувшись по струнке не сводили напряжённого взгляда с физрука. Да и фиг бы с ним! Физрука никто не боялся. Но вот того другого… С хищной ухмылкой внимательно разглядывая каждого подозрительным почти вылезшем из орбиты глазом, тот другой, казалось видел насквозь каждую молекулу в той несчастной сосиске, что проглотил на завтрак Иванов, Петров, а может и Сидоров. Хотя нет, Сидоров на завтрак не ел и оттого в животе его было совсем хреново, то ли от страха, то ли от голода.
— Кто украл носки? — прорычал, физрук, остановившись возле Сидорова и у того в брюхе жалобно пискнуло.
— Открывай рюкзак! — приказал он, но Сидоров не шелохнулся. — Хорошо, тогда я сам.
Учитель дёрнул молнию, быстро порылся внутри и разочарованно кинул рюкзак обратно на скамейку.
— Та-а-к, — протянул он, поигрывая бицепсами. — Все открыли сумки!
Никто не сдвинулся с места.
— Бастовать! Не хотите по-хорошему, будет, — по-моему, — и он, щёлкнув пальцами, приказал тому другому, — приступай.
Сидоров зажмурился. Ему вдруг свело живот, да так, что все это почувствовали. Почувствовал и тот другой. Обернулся и вернулся к Сидорову, снова оценивая его темным выпуклым глазом. В этот момент несчастный готов был отдать ему все носки: и те, что были на нем, и те, что хранились дома в комоде, и не только свои, но и всех родственников. А если нужно, то и сгонять в магазин за новыми — не вопрос!
Тот другой прищурился, вроде оценивая степень вероятности нахождения разыскиваемого предмета внутри Сидорова, но степень эта показалась ему ничтожно малой и тот другой, не спеша, проследовал дальше вдоль ровного строя обалдевших одноклассников.
Останавливаясь возле каждого, он задирал голову и, словно принюхивался, но так и не смог вынюхать вора. Понятное дело. Он же не собака, а крокодил!
— Гриша! — позвал физрук тварь и, приглашая каймана в раскрытую сумку, кинул на её дно куриный окорок.
— Так! Что тут происходит! — запыхавшийся завуч ворвался в раздевалку, в тот момент, когда над головой Гриши взвизгнула молния, погрузив рептилию во мрак. Сумка, лежавшая на полу, пару раз дёрнулась и замерла. — Станислав Сергеевич, мы же договаривались, что вы только кормите. — Завуч кивнул на сумку. — Гуляет с ним Вероника Петровна. Она — биолог. Почему он здесь?
— Мы не крали ваши носки! — ответил за всех Сидоров и рванул в туалет.
— Какие носки? — удивлённый завуч, оглядывал ребят, уже расслабившихся вроде им скомандовали вольно.
— Этот Гена их и сожрал.
— Не Гена, а Гриша.
— Киборг-убийца сожрал носки, вы его плохо кормите!
— Пора отдавать его в зоопарк, вон какой птеродактиль вымахал!
— Так! Тихо! — скомандовал завуч, подхватывая сумку. — Разберёмся.
В сопровождении физрука и Гриши он вышел из раздевалки.
Обделавшийся от страха Сидоров вернулся в почти опустевшую комнату, растерянно сжимая в кулаках мокрые коричневые носки.
— Эти что ли? — расправил они их, держа каждый двумя пальцами.
— Где нашёл?
— В унитазе плавали…
— Falke pure vicuna, — прочитал вслух напечатанную на подошве чёрной краской надпись Иванов. — Чисто постиранная викунья. — Перевёл он. — Ну, что? Неси физруку. — И заржал.
Сидоров сунул носки в пакет из-под бутерброда и отправился на поиски.
В учительскую он стукнулся в последнюю очередь, не обнаружив препода ни в столовке, ни на спортивной площадке.
За длинным столом сидел сам и ещё две молоденьких училки из начальной школы. Они хихикали.
— Вот.
Влажной жабой носки плюхнулись на столешницу перед носом физрука.
Училки замолчали и уставились на пакет с коричневой массой, который к тому же протекал, оставляя после себя мелкие капельки.
— Ваши носки. Они в унитазе плавали.
Училки переглянулись и вышли.
— Ты тупой? — поднимая взгляд на ученика поинтересовался физрук. — Мои белые адидас. А ты мне бабкины припёр. Иди отсюда. Э-эй! Это забери! — Он брезгливо ткнул пальцем в мокрый ком. — Тупица.
Сидоров вышел на улицу все ещё сжимая в руках злосчастный пакет. Он уже хотел метнуть его подальше в кусты, но Петров перехватил руку на взлёте.
— Придурок! Ты зачем мои носки в унитазе купал?
— Это не я… они там плавали.
— Значит Иванов. Завтра люлей получит. Нищеброд завистливый, — засовывая пакет в рюкзак пообещал Петров.
— Сам придурок. Носкам что ли завидовать.
— Да мои носки стоят столько, сколько у его папаши тачка!
Сидоров, конечно, не поверил.
— Смотри! — Петров сунул ему под нос телефон. — Видишь цену?!
На экране красовались носки, точь-в-точь, что он выловил в школьном унитазе, но только аккуратно уложенные в деревянную коробочку. И цена была какая-то фантастическая — шестьдесят восемь тысяч рублей.
— Откуда?
— От верблюда. Вернее, викуньи. В горах живут. Хрен достанешь. Грамм шерсти дороже серебра в пять раз, — горделиво сообщил он, засовывая в карман яблочную мобилу.
Сидоров не знал, что ответить, и потому, не раздумывая, дал Петрову в глаз.
Спасибо Папе!
Таня Стар