— А давай-ка, детка, садись за руль, — папа подвёл меня к двери авто. — Пора тебе оседлать этого прекрасного па'левого коня. Это же не мотоцикл, это — машина. Управлять ею легко — набок не завалишься. Трогаешься и поехали.
Он был краток в обучении вождению, как и в прошлый раз. А чему там учить, — жми тормоз и газ, крути рулём колёса… Папе лучше не перечить, он точно знал, что для меня важнее.
Сажусь. Быстро соображаю, как тронуться, благо, двигалась машина по полю широкому. Страха не было. Одно было не понятно, как следить за колёсами. Из салона их не видно. Это же не велосипед. Куда и как крутить дело вроде бы не хитрое. Нужно смотреть вдаль и выбирать путь. Я уткнулась взглядом в руль и панель управления, обдумывая, как переключить передачу, и вот слышу:
— Сто-о-й! Тормози… — крик справа напугал.
На меня резко навалились сто килограммов моего папы, который дотянулся рукой до педали тормоза и, пыхтя, остановил машину. Когда я подняла голову, то увидела в лобовом стекле огромный столб с электропроводами. Он стоял в полуметре от капота и главное, что он был единственным препятствием на пути.
Далее следовал непередаваемый богатый русский фольклор. И тут я поняла, что и на авто можно легко завалиться набок, да чего скрывать — даже на крышу лечь…
Уже будучи мамой двоих сорванцов, я прошла обучение в автошколе. Мне, как назло, попался весьма крутой преподаватель по вождению, который провёл, в присутствии ещё двух таких же бедолаг, как и я, ходовые испытания машины сразу после дождя на вскопанном поле. Как мы оттуда выбрались, одному богу известно и ещё нашему опытному гонщику. Бедный автомобиль! До сих пор подозреваю, что автоинструктор на тот момент думал, что управляет самолётом с вертикальным взлётом и посадкой. Видимо, мне не дано стать лихим водителем, как он.
Окончив десятилетку, я покинула дом, чтобы учиться в высшем учебном заведении в соседней республике в областном центре. После института я стала разбираться в технике, чертежах, экономике, философии, политэкономии, деталях машин, металлорежущих станках и инструментах, высшей математике, химии, электромеханике и во многих дисциплинах, типа сопромат, ведь в дипломе было написано, что я инженер-механик. А образование, соответствующее запросам девочки, я получила только после окончания технического вуза — освоив курсы кройки и шитья и парикмахерское дело. Чему была нескончаемо рада. Ведь при дефиците товаров текстильного производства в трудные времена, меня выручило умение быть женщиной и мамой — творить модную одежду и делать современные стрижки.
Дюжину лет после окончания института, я обучала работников предприятия технике безопасности. А за руль с тех пор, ни разу не села.
Спасибо папе!
P.S.
Прошло много лет, очень много лет. Дух единства наций уверял народ в правильности пути развития советского государства, выбранного руководством страны. Только до тех пор, пока людям не открыл глаза рассыпавшийся вконец железный занавес. Для людей советов распахнулось окно в мир капитализма.
А на моей Родине по-прежнему ничего не изменилось. Она так и осталась девственной, — без признаков цивилизации. Кто хочет увидеть ту жизнь в СССР и сейчас, может к ней прикоснуться. Войны двигают экономику тех стран, которые продают оружие. Остальные государства загибаются, погрязнув в распрях.
Друг Мартын и каракулевая треуголка
Дмитрий Миронов
В последние выходные лета, перед самым началом учебного года, мама вдруг вспомнила, что я «нигде не был».
Из пионерского лагеря я вернулся в конце июля. Почти все оттуда сваливали после двух смен, разъезжались к бабушкам и дедушкам. В лагере оставались несчастные дети алкоголиков и нищебродов. Корявые, грязные и психически больные, они плакали, когда автобус увозил нас за ворота. Сидеть здесь до самого сентября считалось великим фиаско, это значит, ты просто никому не нужен. Самые крутые чалились месяц. Слегка надменные и снисходительные, они имели в своих чемоданах по две пары джинсовых брюк и теннисную ракетку «бутерброд». Что считалось шиком на зелёных столах для пинг-понга. Их было мало, тихо исчезали с родителями в последних числах июня, не успев даже получить по морде.
Моя бабушка жила в городе, поэтому в августе я обычно «отдыхал» на асфальтовых берегах улиц и переулков, дышал родной вонью подворотен и жаром коммунальных кухонь…
Значит, решили так. В субботу — цирк, в воскресенье — Артиллерийский музей.
Цирк! Мама утверждала, что я уже здесь был когда-то совсем маленьким. Но я ни черта не помнил. Цирк начался с потрясающего вида из гардероба на амфитеатр через распахнутые двери…
В общем, мы заняли места согласно купленным билетам. На балконе музыканты настраивали свои дудки. Медленно погас свет, и на манеж выскочил клоун. Он заверещал:
— А вот и я!
И омерзительно захохотал. Стал искать меня в рядах, но не нашёл. Выбрал какую-то воображулю. Под джазовый всхлип саксофона они вдвоём изобразили странный танец. Потом он заставил её петь. Девочка выдохнула неожиданно басом:
— Мой любимый, мой родно-о-ой!..
Попробовали ещё раз. У девочки округлились глаза, она хлопнула ресницами и выдала фальцетом:
«А ты такой холо-о-дный, как кран водопрово-о-дный!»
Публика задыхалась от смеха. Несчастную девочку отпустили. Вышел ещё один «рыжий» в длинных ботинках.
— Всё поешь, Брундуляк? — запищал он.
Первый клоун под каскад литавр ответил что-то весёлое. Они спорили несколько минут. Рыжий почему-то обиделся, приставил микрофон к заднице и оглушительно пёрднул. Брундуляк в ужасе сожрал своё кепи. Зрители попадали со своих кресел…
После клоунского антре на манеж вывели говорящего верблюда, потом пингвина-канатоходца. Но народ не мог угомониться до самого антракта.
Ярко вспыхнул свет.
Когда мы вернулись на свои места, я увидел маленького мальчика. Младше меня. Годиков, наверное, четырёх — пяти. Он был чёрный, как уголёк. Доедал пирожное. Семья негров сидела впереди нас ряда на три. Это самое удивительное, что я видел за этот вечер. Я украдкой следил за ними в моменты ярких вспышек софитов. На манеже прыгали, летали, скакали, крутились, но все это можно увидеть по телевизору…
Цирк мы покинули одни из последних. Толпа быстро рассеялась по набережной Фонтанки. В основном шли на Невский проспект, в сторону метро. А я снова их увидел. Мальчик капризничал, не хотел уходить, ему понравилось. Они сели в чёрную «волгу», вероятно, автомобиль их ждал. Уехали…
Отец поймал такси. Он называл водителя шефом.
— Шеф, вот здесь.
Высадились на стрелке Васильевского острова. У отца был с собой фотоаппарат. Где-то в альбоме ещё живут эти мгновения. Блеск Невы в гранитных ладонях набережных, Ростральные колонны, мужчины на заднем плане, в широких штанах. Я с мамой на ступеньках военно-морского музея…
Вечером, когда я в ванной комнате чистил зубы, в нашем коммунальном коридоре раздался крик:
— Мартын ушёл!
Сразу беготня, у всех лица, будто война началась. Тётя Марина выбежала на лестницу, громко рыдала на ступеньках. Это она кричала.
Отец всегда говорил:
— Мартын — это вам не фуянэ из балета Гаянэ.
Или:
— Надо было, как Мартын делать…
Всегда был прав этот Мартын. И вот он ушёл. Куда? Зачем?
Засыпая, я слышал, как за стенкой, на общей кухне скрипел линолеум. Соседи не спали. Ждали возвращения «блудного попугая» — так мама сказала.
Мне снился негритёнок верхом на летающем бегемоте под куполом цирка. Сверкая жемчугом улыбки и раскинув в стороны маленькие руки, он передавал мне привет…
Утром папа сказал:
— Звонила бабушка, она с тобой в музей не пойдёт, заболела. Придётся мне.
Я хотел ответить, что дорогу прекрасно знаю, ходили с классом. Но мама вряд ли бы отпустила одного — слишком много переходить улиц.
В общем, мы пошли. Решили пешком, без всяких троллейбусов. Свернув в переулок, увидели столпотворение у магазина. Люди стояли группами, раскованно беседовали, занимая весь тротуар.
У встречных отец спрашивал:
— Там есть чего-нибудь?
— Есть, всё есть!
— Мартын! — вдруг заорал отец.
Один дядька подпрыгнул и пошёл к нам. Я узнал нашего соседа, которого, не смыкая глаз, всю ночь ждала жена. Он остановился в двух шагах и с пафосом произнёс:
— Я лиру посвятил народу своему! Быть может, я умру неведомый ему!
— Но я ему служил, — согласился отец, — и сердцем я спокоен! Пускай наносит вред врагу не каждый воин, но каждый в бой иди! А бой решит судьба!
— Я видел красный день, — орал дядя Мартын, — в России нет раба! И слёзы сладкие я пролил в умилении…
— Ты где пропадал, сволочь?!
— Да вот, понимаешь…
Отец обернулся ко мне:
— Жди здесь. Это недолго.
И они оба захохотали и нырнули в омут подворотни. А я остался один.
Я разглядывал мужчин в одинаковых плащах из шершавого материала. Была одна женщина в детском пальто и с лицом кикиморы из мультика. Ей протянули стакан:
— Тебе, Галина, половину…
Она лакала, запрокинув голову. Фиолетовая нижняя губа шлёпала по граням посуды. Ласковое, уже почти осеннее солнце, купалось в стакане с янтарной жидкостью. Выстрелило искрой на последней капле, упавшей в глотку старухе…
Все вокруг были счастливы. И говорили на каком-то булькающем языке:
— Я вчера бль, бль, бль-на…
Наконец-то, папа с другом вынырнули из толпы.
Дальше пошли втроём. Отец, сложив руки в трубочку, что-то говорил в ухо дяде Мартыну. Тот таращил глаза, в комичном ужасе подпрыгивал на ходу, делая в воздухе велосипед. Они хохотали, я завистливо морщил нос. Остановились на углу. Папа сказал мне:
— Зайдём ко мне на работу. Это недолго.
Будто у меня был выбор.
«Работа» началась с бетонного забора. Потом железные ворота и двухэтажное здание с табличкой у входа — «Инструментальный цех НИИ Минтяжмаш…». Не успел до конца прочитать, нам гостеприимно распахнули дверь.