— Они вас за другого приняли.
— За другого! Но за кого? За кого? Разве я на кого-нибудь похож? Федя, похож я на кого-нибудь? Скажи честно, похож? Что же ты встал? Езжай, Федя, езжай!
— Мы... думали... вы... таинственный... незнако-о-миц! — проревела Манечка. — А вы ни... ни... ни... таинствена-а-й... Я к ма-а-аме хочу-у-у... к ма-а-а-ме...
— Ах, да что же вы плачете?!
Михал Михалыч снова подпрыгнул на сиденье, хлопнул себя, как курица крыльями, руками по бокам и громко фыркнул.
— Федя, они плачут! Что делать? Ты не знаешь, что надо делать в таких случаях? Боже мой, какие странные дети! В жизни не видел таких странных детей. Что с ними надо делать, Федя? Что надо делать, чтобы они не плакали?
— Домой отвезти, — сказал Федя. — У них небось родители сами уже слёзы льют.
— Родители? У них есть родители?! Ах, да, впрочем, почему бы им не быть, родителям? Конечно, у них есть родители! И как же я сразу не догадался, наверняка есть! Скажите, дети, ведь у вас же есть родители?
— Е-есть... Они не пла-а-чут... Папа на рабо-о-те... А мама ушла-а-а...
— Ах, боже мой, папа на работе, а мама ушла! Интересно, куда ушла эта мама, вместо того чтобы следить за своими детьми? И почему папа на работе в то время, когда его дети дарят совершенно незнакомым людям черепах и едут с ними неизвестно куда и неизвестно зачем?
Михал Михалыч внезапно резко повернулся к Феде и забарабанил кулачком в мощное Федино плечо.
— Федя, куда ты гонишь?! Куда? Куда тебя чёрт несёт? Немедленно останови машину!
Федя нажал тормоз. «Жигули» остановились.
— Федя, что же нам делать? — Михал Михалыч всплеснул ручками с зажатой в левой руке Зинаидой. — Дорога каждая минута! Каждая секунда! Нет, это просто непостижимо! Каким образом вышло, что эти несравненные дети оказались в нашей машине? И зачем мы их везём на совещание? Они что, специалисты в области фотосъёмки? Или наши заказчики? Или то и другое?
Федя ничего не ответил. Он посматривал в зеркальце на двух маленьких девочек на заднем сиденье и усмехался.
— Вы, Михал Михалыч, про это-то забыли, что ли? — сказал он и протянул Эм. Переверзееву белый рулон, стянутый круглой чёрной резинкой, какими обычно в «Универсаме» закрывают полиэтиленовые пакеты с продовольственными продуктами.
— Это ещё что? — вытаращил глаза Михал Михалыч. — Бог ты мой, ЭТО ЧТО-ТО ЕЩЕ!
Толстяк быстро развернул рулон, фыркнул, ахнул, взбрыкнул обеими ножками:
— Федя, это уникально! Это непостижимо! Кажется, они мне ещё произведение искусства преподнесли!.. Это мне? Тоже мне? Неужели, неужели тоже мне? Так это же чудо! Чудо! Пикассо! Сальвадор Дали! Кто это рисовал? Неужели вы?.. Ах, что за дети! Непостижимые дети! И что за странный, удивительный день! Я уже лет сто не получал подарков, а сегодня они сыпятся на меня как из ведра!.. Фр-р-р! Уникально! Уникально! Непостижимо!.. Но господи, нас же ждут! Что скажет Макрухин?! Через пять секунд мы должны быть на совещании! Вечная гонка! Вечная спешка! Сумасшедший дом, а не жизнь!
Михал Михалыч поднёс рисунок к носу, а потом взмахнул им в воздухе, как флагом:
— Нет, неужели вы, в самом деле, это сами нарисовали?! Это же изумительно! Это прекрасно! Какое буйство фантазии! Какая потрясающая раскрепощённость! Нет, это не простые дети! Это талантливые дети! Федя, ты слышишь, — это таланты! Попомни моё слово — они далеко пойдут! Далеко! Далеко пойдут!
При каждом восклицании коротыш резво тыкал кулачком в мощное Федино плечо. Федя криво усмехался.
— Так чего ж делать-то, Михал Михалыч? Вы вроде торопились? Опаздывали, вроде того?.. А теперь на месте стоим. Ни туда ни сюда. Странно получается, — сказал Федя.
— В самом деле... В самом деле странно... — Михал Михалыч дёрнул себя левой рукой с коробкой за нос, а рулоном в правой руке пошебуршил себя по жёсткой макушке. — Но эти дети... Эти потрясающие дети... Их же нельзя так оставить. А? Или, ты думаешь, можно? Федя, скажи мне честно: ты думаешь, можно оставить этих детей? Можно поблагодарить их за подарки и выставить из машины? Ты так думаешь?
— Вам виднее, — сказал Федя. — Делайте, как хотите. Я — что? Я — ничего. Скажете вези — повезу. Скажете не вези — не повезу.
— Ну да, ну да, я так и знал! — закипятился Михал Михалыч. — Ты равнодушный человек, Федя! Тебе всё равно! Всё равно!.. Дети, скажите мне, вы куда-нибудь торопитесь? Скажите честно, торопитесь вы куда-нибудь или нет? А? Отвечайте быстро! Что вы молчите? Дети должны отвечать быстро, когда их спрашивают взрослые!
— Нет, — сказала Катя. — Мы никуда не торопимся.
И Манечка тоже сказала:
— Мы никуда не торопимся, — потому что этот смешной круглый Эм. Переверзеев начинал ей отчего-то нравиться. Как, впрочем, и Кате, которая уже чуть ли не с восхищением смотрела на него во все глаза.
— Никуда! — обрадованно подскочил Михал Михалыч, хлопнув себя руками по животу. — Нет, ты слышал, Федя, они никуда не торопятся! Да это не дети, а прелесть! Это замечательные дети! Ах, Федя, обрати внимание, какой цвет! Какой колорит волос! Эти нежные лица! Это доверчивое выражение! Я никогда не фотографировал детей! А ведь это прелесть! Прелесть! Это надо немедленно, немедленно запечатлеть на плёнке!.. Момент! Момент! — Михал Михалыч вдруг схватил Манечку за голову и стал её влево и вправо вертеть, потом быстрым движением пригладил волосы на Катиной голове. — Так... так... так... солнце справа... прекрасно!.. изумительно... тут блик... тут ещё блик... Ах, как хорошо! Какое дрожание золота в волосах! Какие светлые голубые тени на лицах! Чудо! Чудо! Минуточку! Одну минуточку! — Михал Михалыч кинул подарки на сиденье, рывком поднял фотоаппарат, висевший у него на шее, и, изгибаясь в разные стороны, стал щёлкать объективом, наводя его на оторопевших Катю с Манечкой.
— Фотогеничны! Ах, как фотогеничны! — кричал он. — Федя, это чертовски фотогеничные дети! Почему мы должны ехать с этими детьми на совещание? Что им там делать? Бред! Бред! Белиберда!
— Да вы ж сами торопились! Вы сами хотели на совещание успеть! Кто говорил, что Макрухин без вас не справится?
— Макрухин?! Как ты сказал — Макрухин? Да с чего ты решил, что он без меня не справится! Вот ещё! Отлично справится! В конце концов, это его обязанность! Хватит отлынивать! Нашли дурака, на мне ездить!.. Совещание! Я же не могу везти детей на совещание. Это же живые, настоящие дети! Что им делать на совещании?
— Ну, вы даёте! — сказал Федя. — Куда ж нам ехать-то?
— Куда ехать? Что за вопрос? Дети, а? Странный вопрос, правда?..
— Правда, — сказала Катя. — Поедемте лучше в Зоопарк!
— В Уголок Дурова! В Уголок Дурова! — закричала Манечка. — Чур! Чур! Поедем в Уголок Дурова!
— В Зоопарк? В Уголок Дурова?.. Несравненные дети! Настоящие живые несравненные дети! Да я не разговаривал с детьми, наверное, уже лет сто! Это прелесть! Прелесть! «В Зоопарк!», «В Уголок Дурова!» Ну какое может быть совещание, когда есть такие слова: «Зоопарк», «Уголок Дурова». Федя, ты ничего не понимаешь! Честное слово, ты ничего не понимаешь!
— Так куда ж всё-таки ехать, Михал Михалыч? — широко ухмыльнулся Федя. — В Зоопарк, что ли? Или в Уголок Дурова?
— Нет, Федя, в Зоопарк и в Уголок Дурова мы съездим как-нибудь в следующий раз, а сегодня я должен повезти этих чудных детей к себе домой! Да, да! Я должен познакомить их со своей мамой, угостить на славу, одарить их всякими замечательными подарками!..
При этих словах Катя с Маней радостно переглянулись
— Так, значит, на Петровку? — сказал Федя.
— На Петровку! — весело воскликнул Михал Михалыч. — Вот именно! Именно! Ты угадал, Федя, на Петровку! Конечно, на Петровку!
Всю дорогу на Петровку Михал Михалыч подпрыгивал, нагибался к детям, кудахтал, фыркал, хлопал себя руками по бокам и был одновременно похож на пожилого бегемотика и весёлую курицу в кожаном пальто и туфлях с дырочками.
Когда машина подъехала к невысокому, трёхэтажному, голубоватому, слегка облупленному дому, Михал Михалыч первый выскочил из машины, кубарем вкатился на второй этаж и распахнул дверь, обитую ободранной клеёнкой.
— Прошу! Прошу! — закричал он. — Входите, друзья! Входите! Не стесняйтесь! Это моё ателье! Жилище художника! Мама, мама, к нам приехали гости! Где вы, мама? Встречайте нас! Встречайте!
И тут же из комнаты навстречу Кате, Мане и Михал Михалычу выкатилось кресло-каталка с малюсенькой, сухонькой, седенькой старушкой, в беленьком воротничке, с торчащими из волос длинными шпильками и востреньким длинным носом, чем-то удивительно напоминавшей клубочек ниток с воткнутыми в него иголками. Старушка радостно кивала головой и улыбалась.
— Ах, мама! Мама! Здравствуйте! Познакомьтесь, мама! Это дети! Это чудные дети! Это талантливые, фотогеничные, добрые дети! Они подарили мне... Вы знаете, мама, что они мне подарили?.. — Михал Михалыч стал быстро хлопать себя по карманам... — Ах, боже мой, как же это называется, я забыл?.. Такая круглая, серая... Ну, ещё у меня в детстве такая была... Помните, мама, мне дедушка из пустыни привозил? Чудесная вещь! Чудесная... но где она? Где? Куда я её подевал? Вот только что лежала в кармане!.. Ах, боже мой, да она тут и лежит! Вот она! Вот! Полюбуйтесь! Полюбуйтесь! Какая прелесть! Нет! Поглядите! Поглядите, мама! Это чёрт знает что!
Михал Михалыч выхватил Зинаиду из кармана, повертел в воздухе и сунул в руки старушке. Старушка заулыбалась и закивала головой.
— Но это не всё! Это ещё не всё, мама! — суетился Михал Михалыч. — Они мне ещё вот что подарили! Глядите, а? Каково? Каково, мама? Что скажете?
Михал Михалыч развернул перед старушкой рисунок и отступил на шаг:
— Неплохо, а? Дивно, да? Дивно! Какой божественный цвет! Какая дерзость красок! Потрясающие дети, правда, мама? Это они сами, сами рисовали! А? Каково? Каково, а? Вы, мама, встречали когда-нибудь таких детей? Я лично никогда не встречал! Никогда!