Старушка улыбалась и молча, ласково кивала головой.
— Идёмте же! Идёмте в комнату! Что же мы здесь стоим? — закричал Михал Михалыч и бросился вперёд. Катя, Маня и старушка в каталке — за ним.
Все оказались в большой, довольно пыльной, заставленной массой вещей и сплошь завешанной большими и маленькими фотографиями комнате.
Тут были почему-то плетёные дачные стулья с выгнутыми спинками и покосившийся круглый плетёный столик без ножки. Шкафы, полные папок с тесёмками и без тесёмок, заваленные сверху донизу кучами пожелтевших от времени бумажных рулонов. На старинном бюро красного дерева была горой навалена рассыпающаяся куча пачек фотографической бумаги. На полу, возле обеденного стола, возвышался огромный чёрный фотоувеличитель. На окне, рядом с полузасохшей геранью, второй, поменьше. На пыльной крышке раскрытого пианино, рядом с латунным подсвечником валялись разобранные части третьего. С верёвочек, протянутых вдоль комнаты, свешивались блестящие, скрученные в чёрные длинные узкие рулончики, ленты фотоплёнки. Они сверкали на солнце и тихо покачивались под ветерком из форточки. На обеденном столе, рядом с грязными чашками из-под кофе и остатками кекса, искрилась хрусталём прекрасная синяя ваза на длинной витой ножке, точно такая, как на открытке. Но не фрукты лежали на вазе, не роскошные розовые персики и грациозный виноград, а недоеденный сморщенный солёный огурец.
Катя и Манечка были в восторге. Они так и вертели головами в разные стороны.
— Смотри, Кать, смотри! — толкнула Катю локтем Манечка. — Гляди, сколько всяких фотографий! Ой, до чего же интересно!
И действительно, все стены, почти сплошь, от пола до потолка были обклеены фотографиями. Чего-чего только на них не было сфотографировано! Какие-то люди, дома, деревья, птицы, животные, букеты цветов... Но особенно много было на этих фотографиях фруктов: яблок, груш, персиков, слив и винограда! Ох, до чего всё это было красиво и аппетитно! И приятно! Огромные, разноцветные, в натуральную величину фрукты на фотографиях так и манили, так и светились на солнце, так и сияли, так и сочились соком! Катя с Манечкой даже невольно проглотили слюну.
— Гляди, Мань! — вздрогнула вдруг Катя. — Гляди-ка, вон там, сверху... Узнаёшь?
Манечка взглянула и обомлела. На стене, под самым потолком, висела ТА САМАЯ фотография! На ней были ТЕ САМЫЕ фрукты, что и на открытке «таинственного незнакомца» и ТА САМАЯ синяя ваза, но только и фрукты, и ваза были очень, очень большие, очень блестящие, очень, очень яркие! Гораздо ярче, чем на открытке.
— Ага! — заволновался Михал Михалыч, перехватив Катин и Манечкин взгляд. — Вы видите? Видите? Вам нравится? Неплохо, не правда ли? Ну, что скажете? Обратите внимание, как сияет на солнце хрусталь! Как просвечивает нежная кожица плодов! Обратите внимание на эту композицию! Кажется, это одна из самых удачных моих композиций! Я очень старался! Очень! У меня долго не получалось! Очень долго! Всё никак не мог найти нужный тон, нужное освещение! Я бился с этой фотографией целых две недели! Да, друзья мои, целых две недели! И я рад, что она всё-таки, кажется, получилась. А? Как вы находите, получилась она? Получилась?
— Получилась, — сказала Катя. — Очень даже получилась! Такая красивая фотография! Лучше всех фотографий!
Старушка засмеялась, подъехала к Кате и погладила её по головке.
— А у нас тоже такая есть, — осторожно сказала Манечка. — Только маленькая, на открытке...
Старушка закивала головой, повернулась к Манечке и её тоже погладила по головке.
— Да. Нам её таинственный незнакомец прислал, — сказала Катя и с выражением поглядела на Михал Михалыча.
— Ага, — сказала Манечка. — Таинственный незнакомец... Он нам и виноград с грушами тоже...
— «Таинственный незнакомец»! — перебил их Михал Михалыч. — Как это мило! Ах, мама, вы слышите — «таинственный незнакомец»! Ведь это чудо! Что за дети! Симпатичные дети! Такие непосредственные! Талантливые дети!.. Однако позвольте... «Таинственный незнакомец»... Что-то мне это напоминает... Вы, кажется, уже говорили что-то вроде этого в машине, если мне не изменяет память?
— Да, Михал Михалыч. Мы говорили, что это вы, — храбро сказала Манечка.
— Ах, чудно! Чудно! Милые дети! Прекрасные, фотогеничные дети! Секундочку! Одну секундочку! Мама, я должен сфотографировать вас на фоне этих детей! — Михал Михалыч поставил Катю слева, а Маню справа от своей мамы, вскинул фотоаппарат, который так и продолжал болтаться у него на шее, и несколько раз щёлкнул всю тройку — в серёдке свою остроносую маму в голубом переднике и с клубочком в руках, слева — остроносую и остроглазую Катю, в коротких голубых джинсах и зелёной ковбойке, а справа — круглую, как шарик порядочных размеров, Маню в клетчатом красном платье с карманами, из которых высовывались и свисали чуть ли не до полу носовые платки разных цветов и размеров, и в том числе кудрявая одноглазая Зюзя с оторванной по плечо рукой.
— Как они вам нравятся, мама?! — продолжал восторженно восклицать Михал Михалыч, крутясь как волчок и щёлкая своим фотоаппаратом. — «Таинственный незнакомец»! Не правда ли, прелестная фантазия?! Я, мои дорогие дети, фотограф! Довольно известный, между прочим! Довольно известный!.. Мои художественные открытки продаются во всех киосках «Союзпечати». Мама может это подтвердить!.. Да, мама, это так?.. Скажите честно, мама, как вам кажется — я неплохой фотограф? Вам нравится моё творчество?
Старушка улыбнулась и быстро-быстро закивала головой.
— Хитрый какой! — толкнула Катя Маню. — Это он нарочно так говорит! Не хочет, чтобы мы догадались!
— А мы всё равно догадались! — засмеялась Маня. Нас не проведёшь! Конечно, это он! Кто же ещё! Ясное дело, он!
А Михал Михалыч подбежал к стене, к единственному свободному на ней месту, и быстро приколол булавками к обоям Кати-и-Манин рисунок.
— Прекрасно! Восхитительно! — приговаривал он. — Чудно! Изумительно!.. А куда мы денем эту... как её... Тамару? Ага! Понял! Вот куда!
Михал Михалыч открыл книжный шкаф и хотел сунуть Зинаиду на полку, но Манечка не дала.
— Черепахи в шкафах не живут, — сказала она строго
— А где же? Где?
— На полу. Ей надо постелить тряпочку, и она будет на ней спать.
— Тряпочку? — Михал Михалыч закружился по комнате, приговаривая: — Тряпочку, тряпочку, тряпочку... — Потом схватил махровое полосатое полотенце, валявшееся на подоконнике, кинул на пол и посадил на него Зинаиду. Зинаида сразу поползла в угол. Она не любила сидеть посреди комнаты и быть центром внимания.
Но Михал Михалыч про неё уже забыл.
— Мама! — кричал он. — Мама! Мы должны угостить наших гостей! Это редкие гости! Почётные гости! Мама, где же наше овсяное печенье? Я купил его позавчера, а куда дел — ума не приложу! Ах, боже мой! Вот номер! Да где же оно?
Он принялся рыться на полках буфета, скидывая оттуда какие-то мелкие предметы — чайные ложки, солонку, пачку нафталина, пачку фотобумаги, куски сахара... выхватил, наконец, большой коричневый пакет и стал быстро совать печенье детям.
Катя от печенья вежливо отказалась, Манечка же охотно напихала печенья полные щёки.
— Михал Михалыч, а где у вас сад? — вдруг спросила Катя.
— Что? — удивился Михал Михалыч. — Сад? Какой сад?
— Ну, сад, — сказала Манечка. — Большой такой! Где всё растёт!
— Ах, сад!.. — обрадовался Михал Михалыч. — Где всё растёт?.. Это интересный вопрос! Интересный!.. «Где мой сад»?.. Ах, боже мой, в каком-то роде мой сад — везде! Да! Да! Мой сад — везде! Жизнь, если разобраться, — это сад, дети! Особенно для художника! А ведь хороший фотограф — это художник, дети! А художник — вы слышите, дети! — художник — это садовник. Да, садовник! Он выращивает в своём воображении в саду цветы и плоды. В его саду всегда лето! И всегда цветы и плоды. Всегда! Всегда, когда он захочет!
— А у нас мама тоже художник, — сказала Маня. — Она цветы рисует.
— Цветы?! Вот номер! Прекрасно! Восхитительно! Чудесное совпадение — ваша мама рисует цветы, а я, ваш покорный слуга, мастер по плодам! Я, знаете ли, фотографирую фрукты. Это мой конёк. Вам понравилась эта фотография? Разрешите преподнести её вашей маме!
Михал Михалыч с грохотом проволок стул к стене, встал на него и быстро сдёрнул со стены знакомую детям фотографию.
— Большое спасибо! — обрадовались Катя с Манечкой.
— Ах, что вы! Не стоит! Это ещё не всё! Я должен, я непременно должен, я хочу что-нибудь подарить и вам!
Михал Михалыч как шарик вертелся по комнате, подбегал к разным предметам, хватая их и энергично вертя в руках:
— Что бы это вам подарить? Что бы подарить? Что бы подарить?.. Ах, вот, например... Вы позволите подарить вам этот силомер? Вам нужен силомер? Вы знаете, что это такое? О, это великая вещь! Им можно измерять свою силу. Нажимайте на эту резиновую грушу — вот так — и смотрите, куда подскочит стрелка. Правда, забавно? Вот вам, держите!
Манечка первая схватила силомер и нажала грушу.
— Ого! — удивился Михал Михалыч. — Какое сильное дитя! Как подскочила стрелка! Вот это номер!.. А вот, дети, глядите, вам нравится эта клетка? Раньше в ней жил наш попугай Мико. Но он объелся рыбой. Да, дети, жадность ни к чему хорошему ещё не приводила!.. Не правда ли, чудная клетка? Может быть, вы захотите поселить в ней птиц?.. Держите, держите — она ваша! Пользуйтесь на здоровье!.. А вот эти маленькие весы с гирьками?.. Они вас устраивают? Я вешаю на них фотохимикаты, но у меня есть ещё запасные. Эти я дарю вам.
Возможность владеть собственными весами представилась для наших сестёр верхом счастья... И не просто весами! А ещё и целым набором гирек, мал мала меньше! Да ещё и щипчиками, вынимать гирьки из лунок...
Они немедленно чуть не подрались из-за весов, но Михал Михалыч всё не унимался.
— А вот этот подсвечник? — воскликнул он. — Нравится вам? Он из настоящей латуни! Я иногда бью им орехи, но бить орехи можно и утюгом. Да, кстати, утюг вам не нужен? У нас много утюгов. Мама, когда была молода и здорова, увлекалась утюгами... Мама, можно мы подарим детям утюг?.. Ну конечно, можно! Конечно, мама согласна!