ли вам — весьма примечательная деталь?
КАКОЙ «ДВОР» ЛУЧШЕ?
Когда «Николаша» — великий князь Николай Николаевич младший (1856–1929) надумал жениться, он, по правилам царского дома, должен был испросить разрешения у своего кузена — Александра III. Однако, узнав, что избранница его сердца — купчиха Буренина, тот заметно смутился:
— Я состою в родстве со всеми европейскими дворами, — сказал император. — Не хватало только родства с Гостиным двором!
МУДРЕНЫЙ ЯЗЫК
Л. Н. Толстой (1828–1910) был наделен большими лингвистическими способностями. Он с детства знал французский, немецкий, английский, а потом по мере надобности сравнительно легко и быстро овладел еще десятком языков, включая греческий, латынь и древнееврейский. Однако, взявшись на склоне лет изучать японский, Лев Николаевич с недоумением убедился, что этот язык пошел у него не так бойко, как другие.
— Не пойму, в чем дело? — обиженно жаловался он близким. — Или японский слишком труден, или я поглупел…
МОЖНО ВЗГЛЯНУТЬ И ПО-ДРУГОМУ…
Князь Н. Б. Юсупов (1750–1831) — министр, член Госсовета, директор императорских театров, Эрмитажа, владелец и строитель известной подмосковной усадьбы Архангельское — отличался чрезвычайной моложавостью, гордился этим качеством и не упускал случая кольнуть им сверстников. Как-то раз он пристал к своему одногодку графу Маркову:
— Посмотришь на тебя, — говорил он, — и сразу видно, что ты уже служил, а я вот — еще в школу ходил!
Марков, взглянув на Николая Борисовича с сожалением, не замедлил с ответом:
— Что же это твои родители так поздно стали тебя грамоте-то учить?
НУ И БЕСТАКТНОСТЬ!
По воспоминаниям начальника политического отдела Департамента полиции П. И. Рачковского (1853–1911), один армейский строевой полковник, попавший служить в «охранку», был страшно обескуражен поведением неблагонадежных.
«Наблюдаемые, — жаловался он Петру Ивановичу, — возмутительно пренебрегают правовыми нормами и даже позволяют себе нагло уклоняться от установленного за ними секретного наблюдения!»
ЗНАЙ, С КЕМ ШУТИТЬ…
Однажды Николай I срочно вызвал к себе полицмейстера Петербурга Бутурлина и заявил ему: «Ты знаешь, что памятник Петру I украли? Приказываю в 24 часа найти его и поставить на место».
Здесь нелишне пояснить, что Бутурлин обладал в избытке усердием, чего никак нельзя сказать об его уме. Он тут же отправился на розыск, но, проезжая по Сенатской площади, обнаружил «пропажу». Незамедлительно вернулся и радостно доложил хозяину Зимнего дворца, что донесение на его высочайшее имя — чистое недоразумение.
Николай I рассмеялся: «Очнись, Бутурлин, сегодня же 1 апреля! Да и разве можно такую махину вообще украсть?»
Что происходило в уме ретивого полицмейстера, истории неведомо. Но факт остается фактом: ровно через год, 1 апреля, и он прибегнул к розыгрышу — во время посещения Николаем I оперы доложил ему, что горит Зимний дворец. Император спешно отбыл к месту пожара и, убедившись в отсутствии оного, потребовал объяснений. Затейнику на собственном опыте пришлось убедиться в том, насколько справедлива латинская поговорка «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку». Взбешенный Николай I изрек: «Ты дурак, Бутурлин! И не вздумай только, что это первоапрельская шутка. Завтра я непременно скажу тебе то же самое»…
Вскоре полицмейстер получил новое назначение — подальше от Петербурга.
ДИАГНОСТИКА НАЧАЛЬСТВА
Английский адмирал Дж. Фишер — главный инициатор создания «Дредноута» линейного корабля нового типа, содержавшего множество принципиальных технических усовершенствований, — отличался крайней резкостью характера и остротой языка. Как-то раз, отстаивая свои идеи на заседании в Адмиралтействе, он отозвался о присутствующих лордах как о ничего не понимающих в деле идиотах.
— Сэр! — остановил его председательствующий. — Не кажется ли вам, что в столь высоком собрании неуместны такие оскорбления?
— Здесь нет ничего обидного, сэр! — отрезал Фишер. — Для этих людей слово «идиот» не оскорбление, а диагноз…
А ЕЖЕЛИ НЕВТЕРПЕЖ?
Порошин — воспитатель цесаревича Павла Петровича — трепетно любил своего воспитанника и неустанно готовил его к исполнению грядущих императорских обязанностей. А пуще всего, внушал он наследнику российского престола, надо всегда помнить: государственные дела, как ничто другое, требуют осмотрительности, времени и терпения. Реакция наследника, как явствует из записи в порошинском журнале, была обескураживающей: «Его высочество, слушав, изволил покивать тут головушкою и сказать: „Но как терпения-та нет, где ж ево взять?“»
И действительно, именно поспешность, необдуманность в нововведениях, сумбурно проводимых Павлом I, который дорвался до власти лишь в 42-летнем возрасте, и послужили причиной его насильственного устранения — убийства.
СТРАШНЕЕ ПИСТОЛЕТА
Правнук «светлейшего» сподвижника Петра I — А. С. Меншиков (1787–1869), адмирал и острослов, имел затяжную «контру» с графом П. А. Клейнмихелем, главноуправляющим путями сообщения и публичными зданиями. Всему, что сооружалось ведомством последнего, Меншиков неизменно сулил провал — Исаакиевскому собору, мосту через Неву, Николаевской железной дороге… «А когда Клейнмихель, наконец, наберется храбрости и вызовет меня на дуэль, — публично предупреждал он, — я знаю, что ему устроить, вместо пистолета выберу железную дорогу. Предложу прокатиться до Москвы и посмотреть, кого из нас убьет!»
ПРОВЕРКА СЛУХА!
По свидетельству знаменитого советского оружейника М. Т. Калашникова (1919–2013), при полигонных испытаниях разработанных им образцов его нервы и чувства обострялись до такой степени, что он на слух определял малейшие обои в стрельбе и сразу же звонил испытателю, выяснял причины задержки. Как-то раз, услышав запинку в треске его автомата, он, обеспокоенный, вышел на связь. В ответ в трубке раздался здоровый смех, а потом испытатель пояснил:
— Проверка слуха! Мы вот тут поспорили, засечешь ты перерыв в стрельбе или нет. Считай, это был экзамен твоей нервной системе…
«Хороша проверка, нечего сказать, — вспоминает Калашников. — Впрочем, без таких шуток, наверное, не было бы выхода тому психологическому напряжению. которое неизбежно накапливалось в ходе испытаний».
ДЛЯ ЖАЛЯЩИХ НЕТ РАЗНИЦЫ…
Знаменитый русский живописец М. В. Нестеров, работая над портретом академика И. П. Павлова (1849–1936), жил несколько дней в его институте в Колтушах, под Ленинградом. Встречаясь с Михаилом Васильевичем и его женой за завтраком, Иван Петрович обычно рассказывал им о своих ежеутренних наблюдениях за пчелами.
— Удивительно умные существа, эти пчелы! — восхищался он. — Видят, что я занят своим делом, и понимают: я им не враг, не эксплуататор их труда, не то что какой-нибудь там пчеловод. Летают себе спокойно вокруг меня и не трогают, а пасечник не смеет к ним подойти без сетки — тут же ужалят.
На следующее утро Нестеров заметил под глазом у Павлова изрядную шишку. Академик сидел хмурый, отвечал неохотно, потом признался:
— Сегодня попалась какая-то глупая пчела: не сумела отличить совершенно безвредного для нее, занятого своим делом человека от явного врага-пасечника. Но это, конечно, нетипично. В семье не без урода, потом что в целом-то пчелы исключительно умны.
Через день шишка украсила и другой глаз академика. Он сидел явно не в духе, в тягостных размышлениях и лишь в конце завтрака просиял:
— Теперь-то мне все понятно! Для пчел нет разницы между моими совершенно неопасными для них занятиями и действиями их врага-пасечника. Я совершил научную ошибку, предположив в пчелах большой ум…
И СВОИХ ВЕДЬ ХВАТАЕТ!
Московский почт-директор А. Булгаков (1781–1863) в молодости служил в Неаполе, где как-то разговорился с путешествовавшим по Италии англичанином.
— Скажите, — вдруг заинтересовался тот, — а есть ли в России дураки?
— Полагаю, что есть, и, кстати, не меньше, чем в Англии, — хмуро парировал Булгаков столь бестактный вопрос.
— Да вы, видимо, неправильно меня поняли, — с досадой поправился собеседник. — Я вот что не могу понять — почему ваше правительство, имея собственных дураков, прислушивается к мнению и даже назначает на начальствующие должности преимущественно дураков чужеземных?
ЗАКОВЫРИСТЫЕ ТЕРМИНЫ
После ряда блестящих морских побед над шведами Екатерина II пожелала принять адмирала В. Я. Чичагова (1726–1809) и от него самого услышать рассказы о его подвигах. Простодушный моряк, поначалу робевший непривычной обстановки, под конец так увлекся, что стал говорить вполне откровенно, густо сдабривая речь крепкими матерными выражениями. Императрица слушала его внимательно и совершенно невозмутимо. Вдруг, вспомнив наставления придворных, строго-настрого предостерегавших его от употребления ругательств в беседе с царицей, адмирал побледнел и пал перед ней на колени:
— Виноват, матушка… Ваше величество… — залепетал он.
— Ничего, — кротко сказала ему Екатерина, — ничего, Василий Яковлевич, продолжайте. Хотя я ваших морских терминов и не разумею, но интересно же!
МНОГО ХОЛОДКОВСКОГО!
Как-то раз выдающийся русский гельминтолог К. И. Скрябин (1878–1972) разговорился со своим швейцарским коллегой профессором О. Фурманом.
— Удивляюсь, почему среди ученых в России столь распространена фамилия Холодковский, — между прочим заметил фурман.
— Из чего это вы вдруг сделали такое заключение?
— А как же? Следя за научной литературой, я часто встречаю работы двух Холодковских — зоолога и гельминтолога. А кроме того, уверяли меня, есть еще один Холодковский. который очень удачно перевел на русский язык гётевского «Фауста», произведения Байрона, Лонгфелло, Шиллера…
— Да вы говорите об одном Холодковском! — расхохотался Константин Иванович.