ичастие под открытым небом, по одну сторону высокого забора из железных прутьев причастники, по другую – батюшка со Святой Чашей. Прихожанам закрыли вход в лавру. И вот женщина припала к кованым прутьям забора и принимает Святые Дары. Это же ни в какие ворота не лезет – тысячелетний православный Киев, батюшка будто из тюрьмы причащает. Не скрутили мы в четырнадцатом году головёнки нацикам, в дьявольской злобе гнобят теперь Православную церковь. По статистике каждые пять минут в мире гибнет за веру христианин, с четырнадцатого года счёт пошёл и на украинских православных – убивают священников, закрывают, жгут храмы…
Я сам хохол, предки с Полтавщины приехали в Сибирь в Столыпинскую реформу. Поначалу казалось, попрыгают братья-хохлы на Майдане, подурят, порезвятся, и раньше бузили, да наступит пиковый момент, прижмут смутьянам хвосты… Хорошо думал. Круто замутили. Кулаки сжимались, когда смотрел одесский погром второго мая четырнадцатого года – в миллионном городе жгли мирных людей под видеокамеры и хлопанье в ладоши. Ни милиции, ни пожарных, гуляй, кровавая рванина… Дальше – больше, на Донбасс, не захотевший бандеровщины, двинулись хохляцкие танки, самолёты, начали бомбить мирных жителей…
Я работал в школе, отпуск летом, в июне поехали с Игорем в ДНР. На поезде до Ростовской области. На ту пору никакой централизации по добровольцам, сплошная самодеятельность. Пришли на сборный пункт беженцев, познакомились с ребятами, тоже приехали на войну и уже определились с отрядом, ждали командира. Отряд в стадии формирования, можно присоединиться, но решал командир, а его не было, отъехал куда-то. Неопределённость томила, люди гибнут, а мы прохлаждаемся в Ростове-папе. Кто-то подсказал: через Москву быстрее оказаться на передовой. Сели с другом в поезд и в столицу, оттуда с гуманитарщиками въехали на Украину. Гуманитарка предназначалась для конкретного подразделения. Нам сказали: хотите, оставайтесь с нами, нет, поезжайте дальше. Познакомились с командиром, показался толковым, остались. Получили форму, оружие, стали ездить на операции. Меня определили во взвод птуристов, в группу прикрытия. Делали доразведку, выводили на позицию для стрельбы, прикрывали. Птуристы закрывали танкоопасные участки. Выезжали частенько в пожарном порядке – звучит команда на боевой выход, пять минут на сборы и по машинам. Так с селом Красное (по-украински Красне), что неподалёку от Краснодона, получилось. Прилетаем на место – июль, пекло, мы в брониках, пять минут – и ты, как из реки, мокрый. Разведка доложила: пехота укропов большими силами с «градами», танками пошла отжимать село.
В Красное заезжаем, и сразу цель – укропский танк на горизонте. Километра три с половиной. Птуристов расстояние не смутило, зайчатся: да мы этому слону сейчас подпортим шкуру. Но хороши охотники за слонами, так собирались на охоту, что лазерный дальномер забыли. На глаз прикинули расстояние, шмальнули. ПТУРы ещё советские, ракета управляется по проводу. Первая не долетела. Вторая оторвалась и чуть беды не натворила – прямиком в огород юркнула… Забор снесла, хорошо, мимо дома прошла…
Люди были ещё наивные, не пуганные войной, мы стреляем, а вокруг мирная жизнь, будто война в кино, а не под боком – тётки ходят, дети на велосипедах гоняют. Танк возню птуристов заметил, а принцип железный: или ты завалишь, или тебя. Парни матами на мирняк орут, гонят в укрытие:
– Сматывайтесь! Вы что здесь так-перетак делаете? В ответ недовольное:
– Мы здесь живём.
Дескать, не вам, приезжим, указывать, что нам, хозяевам, делать, как себя вести.
– Уматывайте, – кричим, – сейчас танк шмалять начнёт! Не видите, вон укропский стоит!
Посмотрели, увидели, заблажили:
– Куда бежать?
Танк тем временем выпустил облако выхлопной гари и забежал в лесополку. Он прикрывал пехоту, что находилась вне нашей видимости, по балке обходила село с другого края, двигалась по направлению к нам, то есть по наши души.
Про пехоту мы не знали, командиры посчитали лишним забивать наши светлые головы такой мелочью, в них должна пребывать одна мобилизующая мысль – уничтожение укропских танков. Тем временем наша цель – Т-54 – нырнул в лесополку, пересёк её и выехал на высотку. Как и предполагалось, первым делом он нацелился уничтожить ПТУР и нас вместе с ним. Оказавшись на высотке, резво повернул башню и стрельнул. Ориентировался на автобусную остановку, рядом с которой мы стояли. Я увидел вспышку выстрела, потом звук пошёл. Снаряд прилетел в остановку. Сашка Студент и ещё двое наших птуристов имели неосторожность укрыться за ней. Что запомнилось, троица эта о чём-то горячо спорила. Ругались, когда собирались завалить танк, убегая за остановку, тоже громко перепирались. Двоих спорщиков откинуло взрывной волной, Студента задвухсотило. Остановка ещё советская, из белого силикатного кирпича. Взрыв, пыль столбом… Тут же наши «грады» заработали, но не по танку. «Грады», мы об этом не знали, стояли рядом в леске. Не самые приятные минуты пережил, когда оттуда загрохотало и полетели ракеты над головой. Били через дома в балку по наступающей укропской пехоте.
Станок ПТУРа стоял на открытом уазике, зарядить птуристы успели, выстрелить помешал танк. Первым пришёл в себя Костя, позывной Питер. Костя не побежал за остановку с другими, поэтому после прилёта снаряда проворно запрыгнул к ПТУРу. Как уже говорил, ПТУР не такой, что выстрелил и забыл, это когда ракета самонаводящаяся, наш птурист вёл ракету до самой цели. Скажу вам, азартно наблюдать за полётом. Костя ведёт ракету, ведёт… Вспышка – есть попадание. Танк загорелся, Костю интенсивность горения не удовлетворила.
– Добиваем! – кричит.
Ещё одну ракету зарядили. Костя и вторую точно вывел на цель.
Танк полыхнул, разгорелся.
– Ура! – кричим. – Костя, ты лучший!
Разведчики потом взяли командира танка, один из экипажа уцелел, но руку оторвало по плечо.
После танка нас отправили держать мост. Небольшая речушка, по берегу высоченные заросли камыша, из огнемёта «Шмель» пальнули, пустили огонь по камышу, чтобы пехота не вздумала лезть в нашу сторону. Она, слава богу, не дошла до моста, в балке встретил её отряд чеченцев. Совместными усилиями мы укропов подавили, село зачистили, взяли море пленных. Сдавались пачками.
Был момент, дед из ближайшего дома выходит. На соседней улице стрельба, мы залегли, ждём, вдруг на нас выскочат укропы. И тут дед нарисовался, выходит из калитки в затрапезных шортах, майке, тапочках, в руках трёхлитровая банка.
– Ложись! – орём на него. Даже не пригнулся.
– Спасибо, ребятки, что отстояли! У меня брат на украинской стороне живёт, у него сволочи бандеровские весь дом разграбили! Телевизор, стиральную машинку, насос из колодца достали – всё уволокли. Самогонный аппарат и тот забрали…
Банку подаёт:
– Возьмите, сынки! Сам солил!
Банка под крышку набита большими кусками сала.
– Не надо! – кричим. – Куда, дед, лезешь? Жить надоело? Слышишь – стрельба!
Пока сало не отдал, не ушёл. И плачет…
Обратно из Красного ехали на базу по темноте. Я в пикапе с двухсотым. Почти не знал его. Парни говорят, Сашка Студент погиб, а я не могу вспомнить, кто это. В морге при свете понял, кто. Всего-то надо было упасть в придорожную канаву, не стоять столбом за остановкой, да попробуй угадай. На следующий день парни поставили крест на месте бывшей остановки.
Костя Питер погиб через неделю. Был из тех, кто приехал на Донбасс начать жизнь сначала. Костя занимался в Питере бизнесом, говорил, неплохо получалось, а потом стало неинтересно: «Жить ради извлечения прибыли, когда в голове одни доллары, – не моё, мелко всё это». Вдумчивый, рассудительный, невозмутимый, смелый. Заглянем, бывало, в пивбар, сухой закон соблюдали неукоснительно, даже пиву – нет. Заходили посидеть в жару под кондиционером, попить холодную газировку, новости посмотреть, канал «Россия-24» там шёл. С Костей, бывало, заглядывали в пивбар.
– Какие книги читаешь? – спрашивал. Я отдаю предпочтение мемуарам.
Он выделял фэнтези, а ещё читал жития святых.
– Не зря в девятнадцатом веке любили в России житийное чтение. Поднимает над суетностью. Нельзя зарываться в то, что под ногами, хотя бы на краткое время подними голову к небу…
Была у Кости странность – любил ходить в ночную разведку. Один. Сказать, не хватало острых ощущений, так нет – более чем при выезде на операции. Птуристы имели дело с танками, бэшками. Дуэли в пределах видимости. А он по собственной инициативе ходил в одиночную ночную разведку. Порядки в подразделении были едва не партизанские, можно было уйти, не предупреждая командира. По темноте Костя отправлялся в тыл к укропам. Зрение имел ненормальное.
– Я вижу в темноте, – уверял, когда говорили, опасно шарашиться вслепую.
И вправду, видел, как никто другой, днём вдруг скажет:
– Парни, похоже, кто-то движется в степи.
Смотришь невооружённым глазом – ничего, в бинокль – точно, пылит дорога, а по ней колонна.
Ты ещё только коробки различаешь, он уже говорит: укропы, «вилы» на броне.
Однажды ночью обнаружил разведгруппу противника, идущую к нам. Доложил командиру. Мы выдвинулись навстречу, предложили сдаться. Укропы отказались. Отогнали их огнём на минное поле. Двое подорвались, двоих задвухсотили в перестрелке, один смылся.
Через два дня Костя ушёл по темноте и не вернулся. Разведчики наткнулись на него в лесополосе, истёк кровью. Его подранили, сам жгут наложить не смог. Был бы напарник. Я однажды попытался напроситься:
– Костя, возьми, вдвоём лучше.
– Нет, – отказал, – не хочу тебя подставлять.
Жалко парня. Не похож был на того, кто ищет смерти. И такие встречались. У одного в автокатастрофе погибла семья – жена, двое детей, он за рулём был… Лез в самое пекло…
Два месяца мы хорошо работали, рвались вперёд, думали весь Донбасс освободить, да нас стали тормозить, активные действия сходили на нет, начались непонятки. Поговаривали о договорняках наших политиков с укропами. Мы с другом Игорем заскучали и в середине августа вернулись в Омск, я продолжил работать в школе.