Впервые присутствую на Божественной литургии под открытым небом, когда нет палатки над алтарём, нет навеса. Литургия происходит в границах будущего храма, фундамент залит, линия стен очерчена. Вместо крыши – небо, низкое, суровое, сплошь затянутое серыми осенними облаками. Студёно. Жертвенник, престол, действия священнослужителей – всё на виду. Служит епископ Тарский и Тюкалинский Пётр, сослужат ему игумен Серафим и иерей Геннадий. Молящихся человек сорок. Я готовился к причастию, только что исповедался у отца Геннадия, изо всех сил пытаюсь сосредоточиться на молитве и не могу: из головы не выходит беседа с матерью воина Евгения, погибшего за полгода до этого при освобождении Бахмута.
Лилия Георгиевна живёт в Санкт-Петербурге, её телефон дал вагнеровец, воевавший с Евгением. Она – учительница начальных классов, в будние дни занята; договорились эсэмэсками, что позвоню вечером в субботу, это как раз накануне поездки в Тамбовку. Время не совсем удобное для меня, после всенощной надо вычитать каноны перед причастием, ну да что делать, откладывать на неделю не хотел. Звонил с опасением: как сложится разговор с человеком с незаживающей раной на сердце. Слава богу, получился исповедальный рассказ матери, сын которой не вернулся с войны, которую непременно со временем тоже назовут Отечественной, отправив в архив безликое, отдающее канцелярщиной «специальная военная операция». Всё те же двунадесять языков ополчились против нас, и Отечество поднялось против этой орды. Сын Лилии Георгиевны пошёл добровольцем. Не один раз она начинала плакать в трубку. В один момент скажет: «Думала, с каждым днём после похорон будет легче, а оно ещё тяжелее…» Клирос поёт: «Благослови, душе моя, Господа…», а я слышу голос Лилии Георгиевны…
Последний разговор с Женей толком не состоялся. Я ехала в трамвае с приятельницей. Уроки закончились, пока проверили тетради – уже пять. Трамвай полный, час пик, на задней площадке стоим, в салон не пройти, вдруг телефон запел в сумке. Женя обычно звонил в восемь утра по московскому времени, а здесь вечером высвечивается на экране: «Сынок Женя».
– Мамуль, здравствуй! – запела трубка.
Не знаю, что со мной в тот день было, предчувствие нехорошее или что, не могу сказать ему «здравствуй, сынок», ком к горлу подкатил, стоит. Это был наш последний разговор. Женя не дождался моего ответа:
– Мамуль, я знаю, ты плачешь, послушай меня, пожалуйста. Только не плачь, пожалуйста, послушай…
Не могу вспомнить, что после этих слов было. Всегда повторял:
«Береги себя, я очень прошу, скоро увидимся».
Простите мои слёзы, не могу сдержаться. Это было в феврале, может, числа семнадцатого-восемнадцатого, до двадцатого февраля. Я потом ему отправляла поздравления к Дню защитника Отечества по телефону, но никакой реакции в ответ. Наверное, настолько было жарко и много работы, что некогда было посмотреть мои сообщения. Или связи не было.
В салоне трамвая стоял шум, кто-то ругался, даже мат услышала, на первой площадке молодёжь ехала, оттуда смех… Стоим с приятельницей, неудобно, она тоже в возрасте… Я говорю:
– Сынок, скажи, как твои дела?
– Мамочка, у меня всё замечательно, ты только береги себя.
И тут я не выдерживаю, отчего-то тревога была на душе:
– Женя, скажи мне, пожалуйста, скажи, а как может быть на войне замечательно? Что может быть хорошего на войне?
Взгляд опустила в пол, вся в разговоре, спрашиваю его с отчаянием… И вдруг понимаю: вокруг меня тишина. Физически ощущаемая тишина, будто все исчезли. Только что спорили женщины, кто-то громко разговаривал, смеялся. И вдруг тишина. Потом приятельницу спросила: «Я что, громко говорила?» Она заверила: «Нет, тихонечко, как обычно по телефону».
Говорю Жене:
– Объясни, что там может быть хорошего? Что?.. Только береги себя, Женя, пожалуйста, береги!
Сказала это, разговор прервался, подняла взгляд от пола, а на меня все смотрят. Сразу предложили сесть, место уступили, стали усаживать. Поблагодарила, сказала: через остановку выхожу. Стою, пальто на мне с капюшоном… Не знаю, кто подал пример? Чуть не каждый, проходя мимо к выходу, кто яблочко положит, кто – конфетку, кто – шоколадку. Женщина ободряюще погладила по плечу, парень обнял за плечо: «Мамочка, держитесь! Силы вам! Только верьте, молитесь за него!»
Вышли с приятельницей на своей остановке, капюшон – полный сладостей. Куда, думаю, всё это? Тут молодая женщина подходит с двумя девочками, одна класс второй, вторая года на два постарше.
– Вы не будете против, – говорю, – хочу угостить ваших девочек.
– Ой, да что вы, – заулыбалась, – они будут счастливы.
Выгрузила всё ей в сумку. С приятельницей расстались, ей в другую сторону, я присела на скамью на остановке, посидела, потом побрела домой, так было горько на душе, слёзы душили. Это был наш последний разговор с Женей. Не знаю, почему он таким получился. Всегда мы с ним хорошо говорили. У меня сохранилось видео одного разговора. Каждый день слушаю и смотрю и каждый раз новое нахожу в разговоре, в Женином взгляде.
Домой зашла, пальто сняла, и звонит невестка Наташа из Лучегорска, это Хабаровский край:
– У вас что-то случилось?
– Нет, – отвечаю, – с Женей минут двадцать назад переговорила.
Не подаю вида, что тяжело на душе.
– Женя и мне только что звонил, расстроенный, просил переговорить с вами. Сказал: «С мамой неладно. Что-то, наверное, случилось, узнай. Я с ней так хотел поговорить, а разговора не получилось, она только плакала и плакала».
Такой был у нас с ним последний разговор. Больше я сына не слышала.
Он не говорил, где конкретно воюет. Не могла смотреть военные новости. Пыталась заставить себя и не могла. В новостях постоянно говорилось о боях за Бахмут. Там был ужас, совершенно мёртвый, разрушенный город. «Хоть бы Женя не там», – думала. А он воевал в этом пекле, в штурмовом отряде.
Владыка Пётр читает Евангелие, затем совершаются ектеньи, владыка разделил между священниками и алтарниками заказные записки о здравии и упокоении. Читают про себя. Я впервые подал заупокойную записку, в которую вписал воина Евгения. Он третий в моём скорбном списке погибших на СВО. В списке тех воинов, о ком молюсь о здравии, более двадцати имён.
В апреле двадцать второго года мы потеряли Женю. У него пятнадцатого апреля день рождения, я отправила по своему обыкновению посылку в Лучегорск. Сорок лет там не живу, но меня все знают. Двенадцатого апреля звонок из Лучегорска от знакомой, заведует почтовым отделением. Понять ничего не может, всегда день в день мои родственники забирали посылки, никогда с получением не тянули, тут который день не приходят. Спрашивает: «Не уехали твои куда?»
Звоню Жене – недоступен. Звоню невестке Наташе – не берёт трубку. Да что такое?.. На следующий день, уже тринадцатого, звоню внуку Климу – тоже не берёт трубку. У меня кошки заскребли на душе: что же случилось? Женя с Наташей очень хорошо жили. Не один раз слышала от него: «Как мне, мама, повезло с женой». Но мало ли, вдруг поругались, а Наташа не знает, как мне сказать об этом, и Женя не решается. И Клим ведь не отвечает. Я ему нет-нет, денежку на карточку брошу, молодой парень. Любит меня, уважает. Не из-за денег, конечно.
На следующий день Клим перезванивает в обед:
– Бабуль, как твоё здоровье?
– Что у вас там случилось? – спрашиваю. – Никто не отвечает.
– Ты, бабуля, только не переживай, папа в командировке.
– Когда приедет?
Внук выпалил:
– В следующую пятницу.
Разговор был во вторник.
– Папа тебе не может позвонить, – Клим говорит.
– А мама?
– У неё работы много…
Неубедительно у Клима прозвучало.
– Темните вы что-то! – бросила в сердцах.
Четырнадцатого числа открывается дверь, заходит дочь Таня с мужем Кириллом. Они живут в Кронштадте. Смотрю на дочь, она бледная. Я на диване сижу, тетрадки проверяю.
– Мама, ты только не переживай, – говорит, – всё будет хорошо.
У меня первое, что пришло в голову: авария, разбился. Женя иногда ездил в командировки в Находку или во Владивосток на своей машине.
Таня села рядом со мной, заплакала и сквозь слёзы:
– Мама, наш Женька ушёл на войну.
– Как это на войну? – не могу взять в толк.
– Позвонила Наташа, попросила сказать тебе, она не может. Несколько раз пыталась, слёзы душат. Так и не набралась смелости.
Женя Наташе тоже не отважился открыться, сказал, едет в командировку в Екатеринбург в головной офис. Из Москвы позвонил и объявил: «Наташа, не волнуйся, я вернусь. Я сейчас уезжаю на Украину». Наташа обалдела: «Ну, Женя, у тебя и шуточки. Ты что, бросаешь меня?» Чисто по-женски отреагировала, уходит из семьи, но ничего путного не может придумать. Ещё он попросил повременить со звонком мне, пусть пока считаю, мол, он в командировке.
Женя до последнего держал своё решение в секрете. Потом скажет мне в телефонном разговоре, мы так с ним и не увидимся больше, скажет, много думал с началом войны. Его дед, отец мой, всю Великую Отечественную отвоевал, дядя отца и мои братья тоже офицеры, жизнь посвятили военной службе, защите Родины. Старший сын Жени, мой внук Захар, морской офицер, на сторожевом корабле на Чёрном море, тоже в зоне СВО. Он один гражданский, и его очередь защищать страну, семью. Не мог он сидеть на диване в такое время. Сейчас везде плакаты, призывающие в армию, с номерами телефонов. Женя позвонил в Москву, его спросили: срочную служил? Ответил утвердительно, ему по-военному коротко: быть в Москве тринадцатого апреля по такому-то адресу в двенадцать часов. Он втихаря уволился с работы. Утром прилетел из Екатеринбурга в Москву, а в двенадцать дня их отправили в Грозный на подготовку. Человек сто двадцать, рассказывал, летело. Две недели готовили, а потом на передовую. Наверное, это отряд «Ахмат». Я уже стала разбираться.
Тринадцатого июня контракт заканчивается, он возвращается в Россию. А у меня с десятого июня лечение в Челябинской области. Путёвку дали как онкобольной… Надо было бросить всё и мчаться на Дальний Восток. Женя отговорил, успокоил, не срывайся, тебе надо лечиться, позже увидимся. Наташа взяла ему и себе путёвки в военный санаторий в Хабаровском крае.