После института меня призвали в армию, служил в тыловой части, на базе хранения танков. В военнике записано «командир танка», но смех – в танке не сидел, с автоматом не имел дело, разу не стрелял. Смех и слёзы, такая у меня срочка была. Как имеющему высшее образование дали должность старшины отдела, в нём чуть более пятидесяти человек. Зарядку проводил, наряды писал, за дисциплиной следил… Осваивать оружие пришлось на войне. К нам в Джанкой приехали из 76-й Псковской десантно-штурмовой дивизии комбат и начальник штаба за пополнением. Комбат обратился, сотни три стояло: «Кто желает служить в разведке? Нужны смелые, отчаянные, не буду скрывать, боевые задачи предстоят сложные. Желающие есть?» Шесть человек вышло. Я в детстве мечтал служить в разведке, на пятом десятке попал. Разведка с её нагрузками – удел молодых, ничего – вывозил. Нас перебросили в Троицкое, это Херсонская область, встали в девяноста километрах от передка, началась подготовка. Сформировали наш разведбат – 75-й отдельный разведывательный батальон 76-й Псковской десантно-штурмовой дивизии. С этого дня начались тренировки. Половина ребят из Красноярска, половина из Омска, из Кузбасса были. Тренировали нас профессионалы-контрактники, по-настоящему гоняли, под себя готовили. Потом разделяли повзводно, взводниками ставили контрактников, ротный, позывной Край, из Омска, молоденький лейтенант. Окончил факультет разведки в училище ФСБ.
– Учили вести стрельбу в двойках, тройках, – продолжает Илья, – эшелонированию, скрытному движению во время подхода. Много времени уделяли медицине, правильно оказать первую помощь себе, другому, правильно эвакуировать раненого. Учили снимать растяжки, смотреть внимательно под ноги, на воздух в небо, передвигаться по посадкам, вскользь прошли минно-подрывное дело. Все стреляли из «мухи», это РПГ-2, гранатомётчики из РПГ-30, РПГ-7. В стрельбе из автоматов, пулемётов не ограничивали, боекомплект не жалели. Полигон в безлюдном месте на свалке оборудовали, вокруг холмы. Это уже в зоне боевых действий в Херсонской области. До обеда полигон, после обеда чистка оружия, себя в порядок приводили. Так полтора месяца, пятнадцатого ноября перебросили в Луганскую область, первого декабря выдвинулись на боевую задачу в район посёлка Краснореченское. Свой первый блиндаж копал с Шахом, Серёгой из Кузбасса, на двоих вырыли. Пятого декабря первый раз пошли на штурм.
В ту пасхальную ночь в Москве, когда батюшка красной птицей летал по храму, выходя из алтаря на амвон, снова и снова возглашал: «Христос Воскресе», Илье в один момент страшно захотелось к своим парням – встать бы поскорее на ноги, вылечиться и вернуться в разведбат. Дело не доделал – коварного, умного, безжалостного врага надо побеждать…
Причаститься не удалось. После «Херувимской» кому-то стало плохо, всем колясочникам и остальным госпитальным скомандовали на выход. Уезжал из храма с сожалением, чувствовал себя окрылённым, не устал.
Два дня прошло после Пасхи, медсестра взяла у него утром градусник, посмотрела и, улыбаясь, сказала: «Вот что значит, в храм сходить, нормальная температура». Месяц держалась под тридцать девять, тут спала. Илья стал быстро набираться сил. Если раньше только до туалета мог доехать, настолько был слаб, тут начал преодолевать на коляске всю длину коридора, гонял из конца в конец, потом отважился на путь до буфета. Что было из разряда настоящего больничного путешествия: на лифте с девятого этажа на второй, дальше метров семьсот по коридорам с переездами из одного корпуса в другой.
В середине мая Илью отправили в омский госпиталь. Тогда мы и встретились.
Одна из особенностей этой войны – беспилотники и квадракоптер. Илья достал смартфон и продемонстрировал кадры самой первой своей операции. Слушая его, склонившегося к маленькому экрану, на котором мелькали кадры боя, ловил себя на чувстве нереальности происходящего. Это было кино и не кино, здесь пули летели горячие, осколки смертельные, танки, те самые «добрые и злые слоники», стреляли не холостыми, убитые не воскресали при остановке камеры, а непримиримые по сюжету враги не пили чай в перерывах между съёмками, рассказывая анекдоты. Было что-то нереальное в этом документальном кино.
– Вот я с рюкзаком… – комментирует Илья. – Это мы пленного тащим…
Коптер завис над полем боя, бесстрастно фиксирует происходящее, кадры с высоты птичьего полёта сменяются крупными планами. Всё происходило ясным зимним днём.
– Минус пятнадцать градусов, – говорит Илья, – это лучше, чем оттепель. Пусть холодно, но нет мокроты. Потом слякоть начнётся, вот жесть, ноги постоянно мокрые, толком не высушиться. Самое тяжёлое на войне – переносить холод, днём ты вспотеешь, на тебе три нателки, ночью всё превращается в лёд. Бывало, снимал ботинки, стельки не мог оторвать, приморозило. По ночам по очереди стояли в охранении, я часто на лишнюю смену напрашивался, чтобы не поморозиться. Костёр разводить нельзя, арта накроет. Грелся в движении – ходишь, прыгаешь.
Камера дрона с птичьей высоты показывает место операции. Поля, сплошь изрытые воронками, разделены лесополосами, на Украине их именуют лесосмугами (на жаргоне бойцов – «лесополки»). Звука нет, комментируют происходящее короткие титры. Опорники врага отмечены кругами. Блиндажи, окопы в лесополосах на расстоянии друг от друга. Среди деревьев частые вспышки.
– Это мы забрасываем их из автоматического гранатомёта АГС-17. А это наш БТР, у него пушка тридцатка, тоже накидывал, и «Нона» работала. Комбат снимал и делал нарезку, бой весь день шёл, а здесь пять минут нарезано.
Неподвижно лежат с синими повязками на рукавах украинские двухсотые, Илья поясняет, в тот день их было девять человек, камера выхватывает одного, второго, третьего… – отвоевались. Ползёт раненый, в его сторону бежит боец.
– Это я подбежал, – показывает пальцем на экране Илья. – Ротный послал. Сразу не захотел сдаваться, пришлось уговаривать. Мы их зажали капитально. Первый взвод с одной стороны лесополки, мы – с другой. В клещи взяли. Этот выскочил на нас, его подранили, метнулся назад, упал. Ротный скомандовал: иди, проконтролируй. Я кричу: бросай оружие, окажем первую помощь. Парни смеялись после боя, как я уговаривал укра: «Дед, ты прямо соловьём заливался». Не помню, что говорил, на адреналине песня из меня лилась, откуда слова брались. Он стонет: «Я раненый». – «Автомат в сторону, если хочешь жить, – приказываю, стараясь не повышать голос, – окажем медицинскую помощь». Он автомат не отбрасывает. А мы в каких-то метрах друг от друга. Я лежу практически на голом месте, ямка неглубокая, что там лукавить, страшно. Всего можно ждать: из лесополки ударит очередь или снайпер снимет. Раненый, чувствую, не в адеквате, его хорошо долбануло в ногу, стонет, того и гляди в ответ на мои уговоры выстрелит сдуру. Я жёстко: «Кому говорю – автомат в сторону». Отбросил, я к нему прыгнул. Смотрю, сам не доползёт, надо тащить.
– Видите, руку поднимаю, – комментирует Илья происходящее на экране, – даю знак «плюс один», чтобы из наших кто-то подбежал. С Гришей контрактником мы укра за бронежилет под деревья затащили, потом полковые пришли, на носилках унесли. Гриша погибнет в марте под Кременной на крайней моей операции. Для него будет последней.
В это время зазвонил телефон Ильи. Он переговорил. Улыбался во время разговора, по лицу читалось, собеседник доставил искреннюю радость звонком.
– Простите, – извинился Илья, окончив разговор, – Баян звонил, вместе воевали. Его как раз на моей первой задаче ранило. Рядом были, его ранило, а меня Бог хранил. Почти полгода Баян лечился. В шею осколок прилетел. Тоже Бог миловал, на животе спал, лежал бы на спине, прямиком в сонную артерию… Едет после отпуска по ранению в дивизию во Псков. Хороший парень. Я на чём остановился?
– Гибели товарища.
– Да, мы попали в жёсткий переплёт. Гриша из Канска, настоящий сибиряк и десантник. Позывной Атлет – метр девяносто ростом, килограммов девяносто спортивного тела, двадцать один год. В тот раз пошли на штурм опорника, нас закидал АГС. Откатились на свои позиции, перезарядились, магазины пустые наполнили и снова в атаку. Укры с птички увидели, мы идём, и снова из всех стволов. Мы сначала запрыгнули в капонир – для бронетехники укры вырыли. Арта била, аж брёвна капонира поднимались от взрывов. Гриша и ещё трое в окопе укрылись, я с взводником в блиндаже. Мне кричат: «Дед, Гриша триста!» Подбегаю, у него пена изо рта, посинел. Небольшое отверстие на шее в районе сонной артерии. Бинт наложил, жгутом затянул, боялся, кровь хлынет. Быстро на носилки, вшестером, тяжёлый он, вынесли метров за двести в жёлтую зону. Красная, где бой, жёлтая чуть дальше от передовой, в ней, если по правилам, надо оказывать первую помощь, в красной больше вероятность самого убьют. В жёлтой, в овражке, полковые парни сидели. Разведчики штурмуют, полковая десантура в резерве. Займём опорник, они на смену, удерживать от укров, мы следующий штурмуем или в тыл на отдых. В жёлтую притащили Гришу, вижу, крови нет, и задыхается, я снял бинт. Потом сказали, осколок пробил шею, позвоночник, повредил спинной мозг, а вся кровь пошла внутрь. Прибежали парни из первого взвода, первый в тот день эвакуацией раненых занимался, понесли Гришу в нулевую точку, куда машина приходит. Гриша ещё по дороге двести – перестал дышать. Быстро всё. Мы с Гришей за пять дней до этого причастились. Ушёл к Господу, приняв причастие Святых Христовых тайн.
Разведбат по своему назначению выполнял две основные задачи – штурмовать или следить за врагом на наблюдательном пункте. В той операции, когда мы с Гришей причастились, взвод вёл наблюдение. После обеда взводный объявил: есть возможность причаститься. Батюшка в сопровождении офицера двигался по передовой. Собирались восемь – десять человек в укрытии – яме или окопе, батюшка проводил общую исповедь, причащал, окроплял и двигался дальше. Если вражеская арта начинала работать, падал на землю или в окоп, а чуть стихнет, продолжал путь по линии передовой. Из оружия один наперстный крест да требник.