Часть Ивана принимала участие в очистке лесов от хитромудрых фрицев. Однажды дали Ивану взвод и отправили на такую операцию. Немцам к тому времени самим надоело по чащам бродить, американцев с англичанами нет и, похоже, не будет, жрать хочется, начали сдаваться. Взвод чуть углубился в лес, Иван, обращаясь по-немецки в сторону безлюдной с первого взгляда чащи, громко предложил сдаваться. Тут же с разных сторон появилось десятка два немцев с поднятыми руками. Будто сидели под кустами и ждали. Вывели красноармейцы первую партию пленных на дорогу, посадили, поставили охрану, за второй пошли.
Получилось, как с тем грибником, которого жадность едва не сгубила: набрал столько даров леса, что без малого не надорвался, волоча ношу домой. Во взводе двадцать пять человек, а пленных наловили под триста. Иван, выйдя из леса, увидел эту прорву и не обрадовался. До части километров восемь по пустынной дороге, а если немцам в голову нехорошее взбредёт, взыграет ретивое: кучка русских ведёт как баранов на убой. Оружие, конечно, отобрали у пленных, да если навалятся разом – не совладать…
Тут-то Иван вспомнил рассказ дяди Феди, как на германской войне в пятнадцатом году они впятером взяли тридцать пленных. За что дядя был награждён Георгиевским крестом. Те пленные и не думали сдаваться. Взяли их дерзкой атакой. А чтобы не разбежались или, того хуже, не бросились на русских, прапорщик приказал ремни у пленных отобрать. Когда у тебя штаны на коленки сваливаются, какой ты воин? Руки всю дорогу прозаически заняты – портки подтягивают.
Аналогичную операцию с обмундированием Иван скомандовал провести со своими пленными: ремни отобрать, пуговицы срезать. Не сказать, что данное распоряжение русского офицера понравилось немцам, да под дулами автоматов куда денешься. Так и шли, держа штаны в руках. Не так быстро получалось, зато малочисленная охрана была спокойна. Ротный потом хохотал:
– Ну, Иван, ты голова – придумал, как немчуру спутать! Я сразу в толк не мог взять: такая орава движется, и все идут, как в штаны наложили.
После Чехословакии перебросили часть Ивана поначалу в Венгрию, а потом – в бандеровские края.
– Вова, – бывало, скажет Иван Яковлевич сыну после фронтовых ста граммов, – я в партию вступил в сорок третьем году, в Бога не верил, а за религию ой как пострадал!
Женился он на Гале. Как и положено, через девять месяцев родилось дитё – Ярына, а через год – Андрийко. Да такие славные дивчина и хлопчик получились у сибирского украинца и западной украинки. Иван, надо сказать, тоже парень ладный. Лицом приметный, даже шрамики, оставшиеся от первого ранения, не портили его, и плечи у офицера – косая сажень. Всё шло хорошо у молодой семьи, да вызывает Ивана замкомандира по политработе майор Дуняк и говорит:
– Капитан, как так получается, ты коммунист, а жена у тебя верующая, в церковь каждое воскресенье ходит.
Майор краски не сгущал, Галя была из верующей семьи, регулярно ходила в храм. Иван к этому снисходительно относился. У него бабушка верующая. Да и мама крестилась на иконы. А то, что Галя в церковь ходила, любви их нисколечко не мешало.
– Ты советский офицер, коммунист, – напирал майор, – а живёшь в религиозном болоте. Да ещё и веры-то она не нашей!
Галя была униатка.
– Майор, – сказал ему Иван, еле сдерживая себя, не понравились ему эти нравоучительные интонации, – не знаю, когда ты в партию вступил, я – в сорок третьем! Не знаю, где ты воевал, – прекрасно знал Иван, что по тылам майор прокантовался всю войну, – я добровольцем пошёл в семнадцать лет и с февраля сорок второго на передке!
Прочитал отповедь комиссару. Разозлился не на шутку – его, боевого офицера, тыловая крыса пытается на повышенных тонах носом тыкать, учить жизни.
Майор тоже разозлился, поставил вопрос ребром: или жена прекратит в церковь ходить, или подавай на развод.
– У меня мама верующая, – бросил Иван, – что мне от неё прикажешь отказаться?
Однако дело повернулось так, что пришлось Ивану уходить из армии. Не больно он и расстроился. С лёгким сердцем подал рапорт: нет, так нет, жена дороже. В конце-то концов – хватит под ремнём ходить, без того девять лет в армии. В себе был уверен. Руки-ноги целы, голова на плечах имеется.
Всё оказалось серьёзнее. Жили они в Станиславе, начал Иван устраиваться на работу, куда ни обратится – не берут. Потом-то узнал, была негласная команда в отношении его – «политически неблагонадёжный». Майор постарался. Приятного мало, но и здесь Иван не стал отчаиваться: всё, что ни делается, – к лучшему.
– Значит, – сказал Гале, – поедем в Боголюбовку. На что Галя категорически заявила:
– Ты шо, Иванку, сказывся, чи шо! У вас там холода и церквы нема!
Как ни уговаривал, как ни взывал к разуму, объясняя, что в их Боголюбовке полно украинцев, никто не замёрз, Галя стояла на своём. Закручинился Иван. Как быть да поступить? Сидеть у бабской юбки побитой собакой? Ну нет. Дошло дело до развода. Оформили расторжение брака, и поехал Иван в Боголюбовку. Уже затемно добрался до деревни. Стучит в окно, мать спрашивает:
– Кто?
А он ей, солдат, дескать, пусти, тётка, переночевать, домой иду.
Она:
– А мой Ваня всё никак не едет.
– Да это же я, мама!
Сколько счастья было. Отец смеялся и плакал:
– Мало я тебя тогда выпорол, ой, мало, удрал-таки, поганец! – и, дурачась, добавил: – Ну-ка, скидавай штаны, должен я тебя за самовольство хоть сейчас проучить!
На следующий день родню собрали, вечер устроили. Гоша-друг, с которым на войну убежали, пришёл, пустой правый рукав под ремень брюк заправлен, руку в Польше потерял, но тоже бравый воин. Хорошо отметили возвращение Ивана.
А вскоре и свадьбу сыграли. Жила у родителей на квартире молодая специалистка Таня, после техникума прислали её из Омска в колхоз бухгалтером. Ну и приглянулась фронтовику. Пятьдесят пять лет вместе прожили. Хорошо прожили. Сына и дочь вырастили. Да только Галю Иван долго не мог забыть. «Любовь никогда не перестаёт», – говорит апостол Павел в «Первом послании к Коринфянам». Мысль апостола, конечно, шире по значению, да прочитай её Иван, он бы согласился полностью в своём понимании: «Не перестаёт». Фото Гали долго хранил в укромном месте, пока не исчезло куда-то. Жену не стал спрашивать, да она бы и не призналась. Алименты Ирине и Андрею платил честно и сверх того, по возможности, тайком посылал. Трудно сказать, испытывала Галя к Ивану чувства, подобные тем, которые излагает героиня вышеупомянутой песни, когда зовёт: «Вернися, Иванку, буду шанувати». Во всяком случае, не прогнала Ивана, когда приехал в гости. В пятьдесят девятом надумал он повидаться с бывшей семьёй. Как жена Татьяна ни ругалась, взял четырёхлетнего сына Вову и поехал в Черновцы, где тогда жила Галя. Замуж она так больше и не вышла.
– Что я детей своих не могу повидать? – говорил Иван Яковлевич жене. – Они не виноваты, что так жизнь сложилась.
– Будешь опять жизнь свою складывать-перекладывать с Галей ненаглядной? – не могла смириться Татьяна с намерением супруга, не лежала у неё душа отпускать благоверного в места его боевой молодости.
Вова всего-то и запомнил из той поездки: тётя вкусными варениками с вишней кормила. Тогда как брат с сестрой практически не отложились в памяти.
В последние годы Владимир собирался поискать их через Интернет, ведь родная кровь, да всё руки не доходили, а как майдан начал жечь спецназовцев из «Беркута», решил: ни к чему всё это.
Иван Яковлевич всякий раз выходил из себя, когда шли телерепортажи о бесчинствах фашиствующих молодчиков на Украине.
– Да что это за порода кровожадная? – сокрушался. – Никак не могут успокоиться! Отцы-деды жгли-вешали и этим неймётся!
И разглядывал лица этих самых молодчиков, марширующих по Киеву или Львову, вдруг увидит похожего на себя.
А зачем это было ему нужно – и сам не знал.
Артиллерист «Вагнера»
Первой реакцией Виктора на весть о крушении самолёта с Евгением Пригожиным было – враньё, фейк, сплетни вселенского масштаба! Виктор вернулся из больницы после сеанса химиотерапии, чувствовал себя вполне, зашёл в «Телеграм», там оглушительная новость. Не успел переварить прочитанное, запел телефон. Из Якутии звонил Накат, Вадим Накатаев, заряжающий их расчёта, зачастил в трубку:
– Слышал про Пригожина? Не верю! Дай телефон Роброя – он должен знать!
– Да откуда знать-то, самолёт недавно упал.
– Он лично знаком с Пригожиным.
– Ты его тоже видел.
– Я малая пешка, а Роброй знает Пригожина по Сирии, Африке!
– Роброй всего лишь командир орудия…
– Всё равно! У него полно корешей в компании.
– Да зачем тебе прямо сейчас. Пройдёт день-два, что-то прояснится!
– Может, шеф жив, а мы ему свечки ставим. Я так не могу! Или за здравие, или за упокой!
Накат был неисправим. Из породы вечно недовольных, и за «ленточку» попал, поскандалив с женой. Хлопнул дверью и уехал, да не куда-нибудь в охотничью избушку с таёжной благодатью, на войну.
Бывает, оказывается, и такая семейная жизнь, которая держится на скандалах. Муж и жена не могут без ругани, словесных баталий, им надо шуметь, спорить, доказывать свою правоту и… оставаться вместе. Полгода их батарея дальнобойной артиллерии воевала под Бахмутом, возможность позвонить домой не чаще раза в месяц, никаких смартфонов на позициях, лишь время от времени устраивались короткие сеансы связи с родными по спутниковому телефону, но и тут Накат ухитрялся поругаться с женой. Учил благоверную, как жить, воспитывать детей, отчитывал за всякую ерунду, и она в свою очередь, не делая скидок, что муж на войне, где стреляют и даже убивают, ругала его почём зря. Надо было слышать их пламенные диалоги. Самое интересное, если Наката спрашивали о разговоре с женой, удовлетворённо отвечал:
– Нормально пообщались. Всё хокей.
После Вадима позвонил Татарча. В батарее у них было два татарина Мадьяр и Татарча. Последний, Инсор Мухлисов, когда встал вопрос выбора позывного, пожелал, чтобы в нём звучала мелодия родной Татарии, но Татарин имелся в компьютерной базе компании, предложили взять Татарча.