В детском садике на Камчатке, понятно, об этом не говорил, но постарался объяснить, откуда страхи берутся.
Дети мне спели «Солнечный круг».
Песня давнишняя: «Солнечный круг, небо вокруг, это рисунок мальчишки…», но я, оказывается, от начала до конца ни разу не слышал, а песня очень умная. Простая и умная. Говорю:
– Цените, дети, как вы живёте. На Донбассе из голубого солнечного неба бомбы летят. Солдатикам тяжело и детки за «ленточкой» растут на войне, их тоже убивают. Так не должно быть. Вы поёте «солнце – навек, небо – навек, так повелел человек», мы воюем против тех, кто против мирного неба, мирного солнца.
За «ленточкой» меня поражало первое время, в деревнях, расположенных от линии боевого соприкосновения километрах в пятидесяти, можно встретить картину: орудийные выстрелы, самолёты и вертолёты с грохотом проносятся над головами, а детишки с родителями преспокойненько гуляют, будто так и надо. Они знают, когда надо бояться, а когда можно играть в песочнице… Дети войны, родились на войне, растут на войне.
Спел деткам песню Юлии Чичериной «Пожалуйста». Скорее, речитативом рассказал.
Меня убил красивый большой самолёт.
И я ему улыбалась, а он и не знает.
Я так рада была, когда он летел,
Мне ведь нравится, как самолёты летают.
Пожалуйста, пусть больше никто не умрёт,
Пусть больше никто никогда не умрёт.
Передайте, пожалуйста, взрослым,
Может, они не знают,
Очень больно и очень хочется жить,
Когда тебя убивают.
Услышал песню первый раз в Крыму. Поехал в 2016-м с семьёй на крымское побережье. Чичерину в Крыму уважают, много раз была у них. Общался с местными жителями, расспрашивал о жизни, о времени, когда Крым проголосовал за Россию. Крымчане благодарили Путина – не допустил у них войну. Дорогого стоят слова благодарности твоему президенту от простых людей, не с трибуны, не со сцены, а вот так в частном разговоре. Крым тоже сыграл свою роль в моём решении пойти на войну. Бывают переломные моменты в жизни, когда надо встать, всё отбросить и пойти на помощь.
Боксёр, ротный и дровосек
Ставил перед собой несколько задач, отправляясь на войну, одна из них – помочь мобилизованным. Понимал, как тяжело парням, кого с дивана сорвали. На некоторых страшно было смотреть. Дождь, снег, грязь, а он знать не знает, что такое полевые условия. На гражданке в походы не ходил, в палатке не спал, с топором обращаться толком не может. Поддерживал их по моральке, помогал приспособиться. Кто-то быстро адаптировался, будто всю жизнь в окопах, лопату, топор дай, блиндаж выроет, накроет. На таких армия держится. Свободно ориентируется на местности, карту читает. Процентов тридцать настоящих бойцов. Возраст неважен. Во взводе был парень из Екатеринбурга, позывной Дровосек. Совсем зелёный, девятнадцать лет, только-только срочку отслужил. На гражданке всего-то несколько месяцев в строительстве успел поработать. Узнал, что я промышленный альпинист, давай интересоваться, что и как.
– Зачем тебе? – спрашиваю.
– Лишняя специальность не помешает.
Рыжая борода, крупные черты лица. На войне махом освоился, начал продуктивно работать. Физически развит, моралька на ура. Дворовый пацан, вырос на рабочей окраине, по духу крепкий, война не стала драмой-трагедией, мысли запятисотить не держал, не помню, чтобы отказался от какого-то задания. Пошли с ним АГС установить поближе к хохлам и спалились, с НП хохлы засекли наши маневры, мы еле ноги унесли. Дровосек АГС не бросил, а это десять килограммов, летел с ним. В другой раз танк хохлов по нашей позиции отработал, парню ногу оторвало, Дровосек не растерялся, оказал первую помощь, без лишних раздумий потащил на эвакуацию. Настоящий боец, храбрый, бесстрашный, заряжен на работу.
Первые две недели, как прибыли на СВО, стояли в Запорожской области. Я сошёлся с парнем, он из мобилизованных, позывной Бык. Глядя на него посчитал – сразу включится в войну, добрый будет боец. Физически крепкий, борьбой занимался, постоянно на позитиве, моралька, вроде, на высоте. Но как ему первый боевой выход тяжело дался, думал – всё, сломался. Нашей разведроте поставили задачу занять позицию в серой зоне, врыться в землю, оборудовать огневые точки, укрепиться, чтобы затем туда пехоту посадить.
Шли четырьмя взводами во главе с ротным, взвод пятнадцать человек, вот и считайте, какая орда шла. Если говорить в двух словах, обстрелянными из всей роты были ротный, взводные и заместители командиров взводов. Человек тридцать с лишним мобилизованных, только-только прибыли, остальные, как я, контрактники, и несколько добровольцев-краткосрочников, тоже пороху не нюхавшие. Продвижение роты к исходной точке напоминало прогулку детского сада. Мобилизованных практически сразу со сборных пунктов бросили за «ленточку». Вообще никакой подготовки ни на сборном пункте, ни в нашей бригаде. Командир бригады извинился на построении, что нет возможности полномасштабной подготовки, не имеется условий для этого. То есть никаких навыков по тактике, полевой медицине, стрельбе, и в психологическом плане работы никто с ними не вёл. С чем ты с гражданки пришёл, то и твоё.
И вторая партия мобилизованных, которая поступила к нам в январе на пополнение потерь, оказалась не лучше. Эти горе-бойцы октябрь – ноябрь – декабрь сидели по сборным пунктам. Пришли и говорят: пацаны, мы извиняемся, всё это время бухали. Как сказал мне один мобик: «Андрюха, передо мной стояла одна задача – выжить на сборном пункте». Мобилизованным приходилось сталкиваться с откровенным беспределом, командиры не справлялись с сотнями мужиков, которым нечем было себя занять. Были сборные пункты, где тактикой немного занимались, но стрельб не было.
Вернусь к нашей операции. Это был поход пионерского отряда. Один боец засмотрелся в небо, другой в сторону пошёл. Коптер появился, командир кричит: влево в кусты! Одни влево, другие вправо ломанулись. Поле перебегать, парень на десять шагов ускорился, задышал, как паровоз, потом выяснилось, серьёзные проблемы с сердцем.
Почти у всех физподготовка на нуле, растянулись по полю, как на прогулке. Командиры кричат, подгоняют. Коптер хохляцкий повис над нами, засекли с него. Вдобавок запеленговали – у нас был квадракоптер с включённым пультом. Под вечер пришли на место. Я к своему замкомвзвода подошёл.
– Извиняюсь, – говорю, – за наш детский сад, наверное, вам смешно с нами такими идти на операцию.
Тот горько усмехнулся, руками развёл:
– Что об этом говорить.
Кто его знает, может, и лучше, что так произошло. Командование перепутало точки, нам дали координаты на полтора километра глубже к противнику. Тот одурел от нашей наглости, вплотную подошли. Нас обстрелял наш же танк. Хорошо, обошлось без трёхсотых и двухсотых. Бил по противнику, а мы впритык к нему. Связи с танком, понятно, не было. Связь вообще – больная тема. Несколько бригад стоят рядом, а связь между ними аховая. Каждая бригада сама по себе. Было такое, бригада штурманула позиции соседей. На своих пошли… Мы в ложбине остановились, хохлы занервничали, вдруг готовимся к прорыву на их участке, рота – это серьёзно. А они прекрасно видели, какой толпой мы подошли. Хорошо, не знали, что именно толпой, а не боевым слаженным подразделением. По темноте отправили к нам разведку. У хохлов свой идиотизм, их разведчики на свои же мины напоролись. Один взрыв, второй, хохляцкая речь из темноты вперемешку с русскими матами. Потом их бээмпэшки покрутились, постреляли в нашу сторону.
Ротный понял, нам дали не те координаты, принял решение отходить. С сержантами обсудил ситуацию и дал команду в четыре утра сниматься…
Потом были разборки. Наш ротный получил нагоняй, покинул самовольно позицию, хотя останься мы в том логу, нас бы растрепали капитально, а так с минимальными потерями ушли. Офицер был добрый. Молодой, но из настоящих командиров. Был ещё у нас отличный взводный, лейтенант. Это уже после той операции случилось. Взводный отказался вести группу на верную смерть. Просто так положить необстрелянных парней. Без соответствующей подготовки выхода, подготовки самих ребят, организации взаимодействия с прикрывающими силами. Был скандал, взводного перевели в пехоту. Несколько месяцев воевал там, потом вернули в разведку.
А тогда мы вовремя смотались, противник чуть запоздал, арта заработала, когда мы были уже на марше. Начни раньше, пока на позиции вошкались, досталось бы нам. Хохляцкие миномёты, АГС стали накидывать. Парню из нашего взвода две гранаты АГС под ноги, жутко было смотреть, как размолотило пацана. Вчетвером – я, Бык, Дровосек, ещё парень погрузили его на носилки. Нести тяжело, неудобно, носилки мягкие. Сели передохнуть, вижу, Бык не в адеквате, безумный взгляд, руки трясутся, здоровенный парняга, а больно смотреть:
– Андрюха, – заикаясь, говорит, – это ведь трындец!
Мы только и успели загрузить парня на броню, как он умер.
Я думал, Бык сломается, ничего, одыбался, переборол себя, я с ним беседу провёл, хорошим бойцом стал. У одного парня от физической нагрузки, морального шока сердце клинануло. Не для него война, списали. Тогда из роты шесть человек запятисотили, у одного нервы не выдержали. В принципе, вышли мы чудом, было пять трёхсотых и всего один двухсотый. Останься на позиции, хохлы растрепали бы роту. На днях с Дровосеком по телефону разговаривал, хохлы сейчас БК берегут, где раньше пять снарядов летело, сейчас один, а тогда у них всего хватало с избытком, снаряды не жалели. А мы на ту позицию по темноте пришли, ночью только и успели окопчики в полметра глубиной выкопать. Во-первых, ничего не видать, во-вторых, корней в земле полно, начинаешь рубить, стук на всю округу.
Война проверяет людей, меняет. Кого в негатив ломает, кого к свету. По контракту к нам пришёл Боксёр.
– Андрюха, – говорил мне, – ты, блин, окопный мыслитель, тебе кликуху на Философа надо менять.
Боксёр из судимых, отсидел своё в лагере, поначалу феня из него, как фарш из мясорубки, потом остепенился.