В то время как Манолис поглощал свой первый обед на материке, Андреаса переводили из полицейского участка в Айос-Николаосе в тюремную камеру в Неаполи. В том, что именно он совершил преступление, сомнений не было. А вот причины, толкнувшие его на убийство, для многих оставались загадкой.
В барах и тавернах Лассити только и говорили что об убийстве Анны. Фамилия Вандулакис была широко известна на востоке Крита, а потому весть о том, что наследник богатого семейства застрелил свою жену в приступе безумной ревности, быстро разлетелась по острову. Всем работникам обширного поместья – от домашней прислуги до управляющих – строго-настрого запретили обсуждать происшедшее не только с семьей и друзьями, но и между собой. Однако все было напрасно. Экономка Анны, кирия Василакис, взяв с подруги обещание молчать, рассказала ей, что несколько раз видела, как Манолис входил в дом и выходил оттуда. После этого никто уже не сомневался в том, что именно он посеял раздор между супругами. И вскоре о его исчезновении стали говорить ничуть не меньше, чем о самом убийстве.
Антонис был одним из немногих, кто пытался как-то оправдать Манолиса. Зная, что его лучший друг косвенно причастен к убийству, Антонис испытывал в отношении случившегося смешанные чувства. Он не винил Манолиса в трагической развязке этой истории, но ненавидел Андреаса сильнее прежнего.
Антонис давно уже смирился с тем, что потерял Анну, и любовь постепенно уступила место неприязни. Тем не менее он чувствовал, что обязан присутствовать на ее похоронах. Проститься с Анной собралась вся Плака, а учитывая, как близки были семьи Анны и Антониса, у того просто не оставалось выбора.
В течение нескольких изнурительных часов ему пришлось наблюдать, как плачут над открытым гробом деревенские женщины. Антонис не смог удержаться от искушения и помимо воли в последний раз взглянул на восковое лицо женщины, которую когда-то любил.
Это были необычные похороны. Жителям Плаки редко доводилось испытывать столько горя, смешанного с ужасом. Некоторые старики еще помнили вендетту полувековой давности, когда была убита целая семья, но с тех пор ничего подобного в этих краях не случалось.
«Неужели на долю одной семьи может выпасть так много несчастья?» – спрашивали себя участники траурной церемонии. В один и тот же день младшая дочь словно восстала из мертвых, возвратившись со Спиналонги, а старшая – покинула мир живых. Большинство не видело связи между этими двумя событиями, и люди явно были встревожены таким совпадением.
После замужества Анна покинула Плаку и почти десять лет прожила в имении Вандулакисов. Однако в деревне, где молодая женщина провела свое детство и юность, ее по-прежнему помнили. Гиоргоса любили все без исключения жители деревни, а также с теплотой вспоминали его покойную жену Элени. Мария же славилась на всю Плаку своей добротой и кротостью.
Семья Вандулакис на похороны не явилась. Ни для кого это не стало неожиданностью, но многие сочли, что Александросу с Элефтерией все же следовало послать кого-то проститься с Анной вместо себя. Ведь это их сын застрелил молодую женщину, возмущались одни, но другие понимали, что позор, который навлекла на себя эта семья, уже ничем не смыть. И даже если бы Вандулакисы пришли, все бы их сторонились.
Хотя Вандулакисам принадлежал огромный участок на кладбище в Неаполи, Анну похоронили около часовни на окраине Плаки. Это небольшое строение смотрело на море, и из него всегда была видна Спиналонга. В день похорон Гиоргос держался достойно и почти не плакал. Но в следующие сорок дней, навещая могилу Анны, он заливался горькими слезами, глядя через пролив на Спиналонгу. Теперь, после смерти, его жена и дочь оказались в пределах видимости друг друга. Гиоргос надеялся, что эта мысль хоть немного примирит его с утратой близких, но это было не так.
В течение нескольких недель после похорон Мария ни на минуту не оставляла своего отца и частенько вместе с ним смотрела на остров. Однако при этом не думала о сестре или о матери. Мария ловила себя на мысли, что была бы совсем не против вернуться. В те последние месяцы на Спиналонге жизнь была намного лучше нынешней.
Глава 6
В сотнях километров к северу от Спиналонги и залива Мирабелло Манолис тоже думал о более счастливых временах, которые закончились так неожиданно и так жестоко.
Человек, который всегда с достоинством превозмогал любые трудности, вдруг обнаружил, что у него совершенно нет сил бороться с переживаниями. Тяжелые думы накатывали на него день за днем, как волны, захлестывающие с головой. В детстве смерть забрала обоих его родителей, в более зрелом возрасте проказа лишила невесты… Но эти события почти не повлияли на него. Манолис полагал, что жизнь – это приключение, полное испытаний и опасностей. И их преодоление лишь подтверждало его теорию. Но затем в его жизни появилась Анна. Сейсмические толчки, вызванные ее потерей, следовали один за другим, не ослабевая.
Агати считала Манолиса хорошим жильцом. Он вовремя платил за комнату и всегда снимал ботинки, прежде чем войти в парадную дверь. Он следил за собой, явно был хорошо воспитан, а от его широкой улыбки у хозяйки даже слегка подкашивались ноги. Как-то утром она решила сменить в его комнате постельное белье, а заодно навести порядок. При этом Агати не смогла устоять против искушения порыться в вещах нового жильца, убирая одну из его рубашек в ящик комода. Собственно, именно это она и называла уборкой. Сначала казалось, что все имущество Манолиса – это пара рубашек и свернутая пачка денег, засунутая в носок, но затем в нижнем ящике комода Агати наткнулась на две фотографии.
На первой, как она поняла, изображены его родители. Но кто запечатлен на втором снимке? Двое мужчин, а между ними – молодая женщина с младенцем на руках. Мужчина слева вполне мог быть самим Манолисом, только волосы на портрете были гораздо короче, чем у нового постояльца Агати. А вот тот, что справа, пожалуй, походил на Манолиса больше, правда на руке у него виднелось обручальное кольцо, которого хозяйка не заметила у своего квартиранта. Агати заключила, что это братья-близнецы. Пол ребенка определить было сложно. Однако по-настоящему притягивала взгляд именно женщина в центре – красивая, как голливудская кинозвезда. На шее – ожерелье из жемчуга, в ушах – серьги-подвески, на пальце – кольцо с огромным бриллиантом. Волосы убраны в причудливую прическу, которая подчеркивала длинную стройную шею красавицы и отлично смотрелась с ее украшениями. Подобная фотография вполне могла появиться на обложке какого-нибудь журнала.
«Что за божественное трио, – подумала Агати. – Словно королевская семья… И один из принцев сейчас живет у меня».
Все это представлялось очень загадочным, и некоторое время она с интересом рассматривала фотографию, прежде чем сунуть ее обратно в ящик. Возможно, однажды она выведает подробности этой истории у своего постояльца.
Хозяйка снова принялась за уборку и, вытирая пыль, подняла блюдце, на котором лежали бритва и пуговица. Что ж, если на рубашке не хватает пуговицы, она, Агати, с радостью ее пришьет. В этот момент под бритвой что-то сверкнуло, и женщина отодвинула лезвие пальцем. Там оказалась серьга с красивыми голубыми камнями.
Агати вновь достала из ящика фотографию странной троицы и сравнила серьги в ушах молодой женщины со своей находкой. Да, та самая сережка.
«Ах, наверняка с этим связана какая-то грустная история, – решила про себя хозяйка. – Или, может быть, произошло что-то нехорошее…»
Агати любила гадать на флитзани, кофейной гуще, – раскапывать тайны прошлого и предсказывать будущее – и делала это, как ей казалось, довольно неплохо. Однако тут все было ясно и без помощи сверхъестественных сил. На снимке явно был запечатлен один из тех счастливых моментов жизни, которых уже не вернешь. В конце концов, именно затем и делают фото – на память. А вот найденная среди вещей Манолиса женская сережка рассказывала совсем другую историю, невеселую…
Скудные пожитки квартирантов частенько скрывали какую-нибудь тайну, а Агати обожала все таинственное. Скажем, пачка денег, спрятанная в носок, – ну какой тут может быть секрет? У всех постояльцев находилась при себе примерно одинаковая сумма, иначе они остановились бы в другом месте, более или менее дорогом. У многих жильцов из имущества была только одежда, в которой они явились в этот дом. А значит, любые вещи, помимо одежды, представляли для них большую ценность. Агати была уверена, что легко сможет распознать беглеца, вора или даже убийцу. Женская сережка мало что говорила о своем владельце-мужчине, однако Агати чувствовала: тут замешана любовная история. И не нужно было стирать залитую слезами наволочку дважды, чтобы понять: у этой истории, скорее всего, трагический конец.
С того дня Агати стала испытывать к Манолису поистине материнские чувства. Каждый постоялец был ей как родной, но большинство из них в конечном счете разочаровывали ее: один сломает кровать, другой не улыбнется ни разу, а третий и вовсе уедет, не заплатив. От Манолиса же веяло печалью, а Агати сочувствовала разбитому сердцу больше всего на свете. Ведь сердце – оно словно фарфоровая фигурка. А уж в фарфоровых безделушках Агати разбиралась хорошо, ведь в ее коллекции было несколько сотен экземпляров. Если разбить такую хрупкую вещь, а потом вновь склеить все части, то трещины все равно будут видны.
Все, чего требовала Агати от постояльцев, – это вести себя прилично, не приходить домой пьяными, не шуметь по ночам и вовремя платить ренту. Остальные их дела ее не сильно интересовали. Но в Манолисе чувствовались хрупкость и уязвимость, которые заставляли Агати проявлять к нему больше заботы, чем к кому-либо другому. Тонкие стены дома позволяли хозяйке всегда быть в курсе душевного состояния ее постояльца: она прекрасно слышала и его рыдания по ночам, и жалобные всхлипывания по утрам.
Примерно через неделю после прибытия в Пирей кошмары наконец оставили Манолиса. Отныне ему снилось то, чего он так отчаянно желал. Манолис отыскал местный ресторанчик, основными посетителями которого были портовые грузчики, и всего за несколько драхм не только наедался до отвала, но и приносил в пансион достаточно узо, чтобы напиться до полубесчувственного состояния. А когда падал на кровать и закрывал глаза, к нему приходила Анна. Она лежала рядом с ним, сверху, под ним… ее лицо было так близко! Манолис открывал глаза, ожидая увидеть любимую в своих объятиях, но понимал, что все это время сжимал руками подушку. Иногда ему даже чудился запах Анны, но оказывалось, что это простыни пахли мылом, с которым стирала их Агати.