Внешний вид Андреаса привел Марию в замешательство. Да, она наблюдала за другими заключенными во внутреннем дворике тюрьмы и заметила, как жалко все они выглядели, но наивно полагала, что Андреас Вандулакис сделан из другого теста. Ей казалось, что его гордость и благородное происхождение позволят сохранить превосходство над прочими даже здесь. Теперь Мария поняла, как глупо было так думать. В подобном месте невозможно оставаться приличным человеком, тюрьма разрушает личность и опускает всех на один уровень.
Сомнения грызли Марию с того самого дня, как она поведала о своем плане лучшей подруге. Она вышла из автобуса в Неаполи, добралась до тюрьмы, отстояла очередь, томилась в ожидании в будке надзирателя и все это время бессчетное количество раз задавала себе вопрос: что, черт возьми, она здесь делает? Но теперь, когда Андреас сидел напротив нее, Мария внезапно нашла ответ. Он крылся в выражении искренней благодарности на лице ее зятя. Уже только одним фактом своего посещения она доставила этому человеку минуту радости.
Сквозь ячейки проволочной сетки Мария различила глаза Андреаса. На исхудавшем, преждевременно постаревшем лице они казались огромными.
Мгновение они смотрели друг на друга. В комнате стоял такой гвалт, что Марии с Андреасом пришлось почти вплотную прижаться к сетке, иначе было не расслышать, что говорит собеседник.
– Зачем ты пришла?
Это был единственный вопрос, который интересовал Андреаса, и единственный вопрос, на который Мария не могла дать внятного ответа. Она и сама не до конца понимала, зачем явилась сюда.
Однако, прежде чем Мария смогла собраться с мыслями и хоть что-то ответить, раздался звон колокола. Звук был громким, безжалостным и означал лишь одно: все разговоры должны быть тут же прекращены. Все заключенные одновременно поднялись со своих стульев, не дожидаясь приказа. За промедление им грозила порка, и все они прекрасно это понимали. Четверо охранников пытались построить заключенных в ряд и вывести из переговорной. Многие из мужчин силились прокричать что-то напоследок своим посетительницам, но их голоса тонули в общем гуле, и слов было не разобрать.
Женщины неторопливо вставали со своих мест и молча шли к выходу.
Мария чувствовала себя обманутой: ей практически не оставили времени для разговора с Андреасом. После стольких часов, проведенных в дороге, а затем в очереди, Марии казалось, что их свидание длилось всего пару секунд.
– Надо приезжать сюда к восьми утра, – подсказала какая-то женщина – она заметила, что Мария появилась лишь под конец отведенного для свиданий времени. – Тогда у вас будет минут пятнадцать. На большее рассчитывать тут не приходится…
Мария решила, что в следующий раз она сядет на первый автобус из Айос-Николаоса. Ей было мало той пары мгновений, что удалось провести с Андреасом сегодня. От той же женщины Мария узнала, что заключенным полагается не больше одного свидания в месяц. Вернувшись домой, она отметила в календаре дату следующего визита.
Никос вернулся из Каира, где проходила конференция, несколько дней спустя. Мария решила рассказать ему о своем визите к Андреасу, но сделала это только после того, как уложила Софию спать.
Доктор Киритсис, хотя и не был чужд сострадания, скептически отнесся к новости о том, что его жена посещала одну из самых суровых тюрем в Греции. Он сел на диван и спросил Марию, тщетно пытаясь скрыть раздражение в голосе:
– Ты поехала туда одна?
– Туда пускают только по одному, Никос, – мягко ответила Мария. – Поэтому я не могла поехать с кем-то еще.
– Но почему именно сейчас?
– Из-за Софии, – сказала Мария. – Каждый раз, глядя на нее, я вижу перед собой Андреаса. И мне очень грустно оттого, что девочка не знает собственного отца. Ведь она наверняка его совсем не помнит.
– Правда ничего не изменит. Теперь мы родители Софии. И это данность.
– Мне просто показалось…
– Что тебе показалось, Мария? – строго спросил Николаос. Он редко бывал строг с женой или дочерью, если уж на то пошло. – Лично мне кажется, что ты должна думать прежде всего о Софии, а не об Андреасе Вандулакисе, – заключил он.
– Просто у нее ведь скоро день рождения… – попыталась оправдаться Мария.
– Не понимаю, при чем тут ее день рождения. Чем старше София становится, тем менее важной делается вся эта история, а не наоборот. Не так ли?
Было уже очень поздно, и Николаос, скорее всего, устал после поездки. Поэтому Мария налила мужу виски и подсела к нему на диван.
– Даже если София никогда не узнает о том, что случилось той августовской ночью, Андреасу наверняка важно знать, что его дочь жива и здорова. Кто, кроме меня, может рассказать ему об этом?
Николаос пожал плечами. У него не было ответа на этот вопрос. Все, чего он хотел, – это защитить его драгоценную маленькую девочку, которую он любил как собственную дочь. Киритсис обнял Марию, и она уткнулась ему в плечо.
– Там, в тюрьме, мне сказали, что за все это время Андреаса никто не навещал. Представляешь? Ни одна живая душа.
– Странно, что отец не захотел с ним увидеться, – отозвался Николаос.
– Вовсе это не странно, – твердо сказала Мария. Она знала семью Вандулакис лучше, чем ее муж. – Все эти разговоры о фамильной чести… Представь себе, какой позор они испытали, агапе му.
Некоторое время они сидели молча.
– Там было просто ужасно. Чудовищно. Отвратительный запах. Грязь повсюду. У всех такие лица… Не думаю, что старик мог бы все это вынести. Хорошо, что мать никогда не видела, в каких условиях держат ее сына.
– Интересно, знает ли Андреас, что она умерла? – Никос задумался.
– Сестра ему писала об этом, – ответила Мария. – Я видела ее письмо.
И вновь какое-то время они сидели, не произнося ни слова. Оставался самый сложный вопрос.
– Так ты собираешься поехать туда еще раз?
Визит к Андреасу длился немногим более двух минут, поэтому Мария не сомневалась: эта встреча не будет единственной и последней. Она часто думала о том, что на краткий миг ей удалось заглянуть в душу этого оставленного всеми человека. Мария видела, какое облегчение Андреас испытал в ее присутствии: кому-то была настолько небезразлична его судьба, что он пришел в это ужасное место. Мария поняла, что никогда не забудет выражения его глаз.
И хотя решение уже было принято, Мария на мгновение заколебалась, прежде чем ответить.
– Да, – твердо сказала она. – Я бы очень этого хотела.
Николаос безгранично любил свою жену и уважал ее мнение.
– Если ты считаешь, что так будет правильно, – наконец произнес он, – я не буду пытаться тебя переубедить.
– Никос, Андреас Вандулакис никогда не выйдет на свободу, так что на наших отношениях с Софией это никак не отразится. – Мария знала, что больше всего ее муж боялся именно этого: потерять свою дочь.
– Хорошо, Мария. Но в следующий раз я сам отвезу тебя туда и останусь ждать снаружи, чтобы убедиться в твоей безопасности.
– В этом нет необходимости, мой дорогой. У тебя много работы, а я совсем не против поехать туда на автобусе. Но ты мог бы отпроситься с работы на пару часов, чтобы присмотреть за Софией. Тогда мне не нужно будет везти ее к Фотини.
– Хорошо, если ты считаешь, что так будет лучше. Давай обсудим все еще раз ближе к делу.
Но больше обсуждать было нечего. Поведение Марии немного беспокоило Николаоса, однако он не хотел и никогда не пытался мешать проявлениям ее бесконечной доброты. В конце концов, именно за это он и любил ее так сильно.
На протяжении всего пребывания на Спиналонге Марию поддерживала вера в Бога. Ей казалось, что она зажгла в маленькой церкви Святого Пантелеймона больше свечей, чем росло полевых цветов на холме. Она молилась о милосердии как для здоровых, так и для больных. Она молилась за тех, кто был на материке, а также за тех, кто жил на Спиналонге. Она молилась о нуждах всего мира, о чужих и близких ей людях, и даже о тех, кто ей совсем не нравился, – например, о школьной учительнице на Спиналонге, кирии Крусталакис, которая доставила Марии столько неприятностей. Она молилась за души живых и мертвых. Однако она никогда не молилась о прекращении страданий, считая это неотъемлемой частью человеческого существования.
И некоторые из ее молитв были услышаны. Мария считала, что всей ее жизни мало, чтобы отблагодарить Бога за оказанные милости. Когда было найдено лекарство от проказы, Марии не хватило бы всех свечей в мире, чтобы зажечь их в честь Господа, и всего серебра, чтобы сделать для Него тамата[16]. И как она могла выразить свою благодарность Всевышнему, когда наконец вышла замуж за Николаоса Киритсиса? После трагедий прошлых лет его прибытие на остров и любовь к ней представлялись Марии Божественным вмешательством.
Вера Николаоса не была столь же сильна. Он был прагматиком, но даже ему было видно, сколько сил вера придавала Марии. Киритсис уважал убеждения своей жены и не порицал ее поступки, хотя иногда их смысл ускользал от него. Как, например, ее желание помириться с Андреасом.
Милость Господня – вот чем руководствовалась сейчас Мария. Если Христос проповедовал всепрощение, то как она могла отступиться от Его учения сейчас? После всего того, что Господь для нее сделал? Простить Андреаса Вандулакиса на расстоянии – было одно; продемонстрировать ему свое прощение – совсем другое.
Каждый вечер Мария расчесывала свои волосы ровно пятьдесят раз – эту привычку она усвоила еще в раннем детстве. Сейчас, ведя счет взмахам расчески, Мария представила мрачную камеру, в которой предстояло провести эту ночь Андреасу. Как можно спать шестерым в комнате, рассчитанной на троих? Хватало ли там кроватей? Можно ли было ночью выпить воды, если кого-то вдруг замучила жажда? Но какие бы мрачные картины ни рисовало ее воображение, было ясно, что в действительности все гораздо хуже.
Придать смысл своему состраданию Мария могла единственным способом – продемонстрировать его при личной встрече. Милость Господня по отношению к ней проявилась вполне осязаемым образом – в виде лекарства от неизлечимой болезни и в лице замечател