Тихие, спокойные дни октября сменились дождливым ноябрем. Для Крита крайней редкостью было подобное ненастье: по утрам грозы омрачали небо темными тучами, а посреди ночи горы вокруг Айос-Николаоса озарялись яркими зарницами. Марии пришлось повременить с поездкой в Неаполи еще несколько дней, но наконец однажды утром она проснулась и поняла, что дождь прекратился. В течение многих дней ее будил стук капель о ставни, но сегодня было тихо.
Она встала с постели, быстро оделась и перед уходом сказала Николаосу:
– Я должна успеть на первый автобус, агапе му. Одежду Софии я приготовила.
– Береги себя, Мария, – сонно ответил он, переворачиваясь на другой бок.
Мария нежно поцеловала мужа в ухо и на цыпочках вышла из комнаты.
Их дом стоял на холме, и Мария могла бы понаблюдать, как солнце медленно появляется из-за горизонта. Отсюда открывался вид дивной красоты. Но надо было спешить, и она быстрыми шагами направилась к автобусной остановке. Утро выдалось холодным, дыхание вырывалось изо рта облачками пара, и Мария пожалела, что не надела пальто потеплее. Она еле успела на шестичасовой автобус – он тронулся, едва она поднялась в салон. Среди пассажиров Мария узнала женщину, некогда работавшую в больнице на Спиналонге, и вежливо ей кивнула. Та встала со своего места и пересела поближе к Марии. Однако не захотела сесть рядом, предпочитая перекрикивать шум мотора и скрип тормозов. Мария была слегка раздосадована этим обстоятельством.
После Спиналонги знакомая устроилась в детский приют в Неаполи и сыпала подробностями о своей новой работе. Естественно, в обмен она ожидала услышать последние сплетни: как поживают их общие знакомые, чем занимается сама Мария, как дела у Софии и тому подобное.
Помимо того, что сейчас было слишком рано для обстоятельных разговоров, Мария в принципе не очень хотела рассказывать о себе, а уж тем более о том, куда и зачем она едет. Как она полагала, ее знакомая держалась на расстоянии потому, что боялась приближаться к бывшей прокаженной. Если бы она упомянула, что едет в тюрьму к убийце своей сестры, женщина тут же выскочила бы из автобуса – Мария в этом не сомневалась. Она не желала тратить время на болтовню с этой сплетницей и все тридцать минут, что они ехали вместе, чувствовала себя крайне неловко. К счастью, она вышла из автобуса раньше, чем ее знакомая.
В тот день Мария оказалась почти в самом начале очереди. Должно быть, часть посетителей отпугнула непогода. Пока тянулись долгие минуты ожидания, Марию снедала тревога. С последнего свидания прошло много времени, и Андреас мог подумать, что она решила больше не приходить. Эта мысль не давала ей покоя. Она отдала надзирателю «карманные деньги» для Андреаса и прошла в комнату свиданий. Постепенно к столу по обе стороны сетки подсаживались заключенные и те, кто пришел их навестить. Однако стул напротив Марии по-прежнему оставался пустым. Она посмотрела на часы, висящие на стене, – прошло уже двадцать минут от получаса, отведенного на разговор. У нее оставалось всего десять минут, и Мария почувствовала, как внутри нарастает досада. Вопреки правилам она встала и направилась к ближайшему охраннику.
Тот поднял руку, пресекая любые вопросы.
– Если он захочет прийти, то придет. Даже у заключенных есть выбор. Приходить сюда или нет – решать им. Они также вправе решать, принимать им пищу или ходить голодными.
Говоря все это, охранник смотрел не на Марию, а на часы. Посетители тюрьмы заслуживали, по мнению охраны, не больше уважения, чем сами узники. Мария испытывала на себе презрение со стороны работников тюрьмы далеко не в первый раз. Со всеми посетителями, независимо от того, кем они приходились заключенным, здесь обращались так, словно те тоже осуждены за преступление.
– Похоже, он не хочет вас видеть.
Слова охранника прозвучали резко, как удар хлыста. Марию как будто обожгло. Возможно, он был прав, но эта правда причиняла ей невыносимую боль.
Мария вернулась на свое место, все еще надеясь, что Андреас появится. Возможно, что-то его задержало. Что? Она терялась в догадках, однако чувствовала, что должна в любом случае досидеть до конца.
Минутная стрелка неумолимо приближалась к двенадцати часам, и Мария изо всех сил пыталась сдержать слезы. Она успела выйти за ворота тюрьмы, прежде чем дала волю чувствам. Никто даже не взглянул на женщину, которая тихо плакала на улице. За пределами тюремных стен это было обычным делом.
Следующего свидания придется ждать целый месяц. Связаться с Андреасом иным способом не получится. Ее воображение рисовало жуткие картины того, что могло произойти с ним…
Николаос же и в этом вопросе оставался прагматичным.
– Мария, если бы случилось что-то плохое, то они, я уверен, непременно известили бы его ближайших родственников и Александрос сообщил бы тебе. Можешь в этом не сомневаться.
– Но… – попыталась было возразить Мария.
– Пожалуйста, постарайся так сильно не переживать, – мягко сказал Николаос. – Ты все равно ничего не можешь сделать. А месяц пролетит незаметно, вот увидишь.
В конце месяца Мария вместе с Софией приехали навестить Мегалос-Паппуса. Мария не обмолвилась о том, что Андреас не явился на их последнюю встречу. На нетерпеливые вопросы старика она вежливо отвечала, что не успела толком поговорить с его сыном, и надеялась, что больше ее не станут расспрашивать. Перед уходом она заверила Александроса, что в следующий раз постарается приехать в тюрьму пораньше и подольше побеседовать с Андреасом.
Мария не могла дождаться предстоящего визита к своему зятю – весь месяц она не переставала думать об Андреасе.
В этот раз он пришел на свидание, и она была бесконечно ему рада. Хотя ей показалось, что Андреас выглядит еще более изможденным и похудевшим, чем обычно. Он подтвердил, что действительно был болен – провалялся в медицинском изоляторе с подозрением на холеру бог знает сколько, так что потерял счет дням.
Как всегда, время в комнате для свиданий летело незаметно, а Мария так хотела рассказать Андреасу, что его отец теперь знает о ее визитах к нему.
– Я говорила твоему отцу о наших с тобой встречах, – начала было она. Но по-видимому, сказала это недостаточно громко: Андреас не расслышал и ей пришлось повторить сказанное. Однако и во второй раз собеседник ее не понял, поэтому Мария решила сформулировать свою мысль иначе: – Недавно я навещала Александроса…
Андреас встрепенулся при звуке знакомого имени и подался вперед.
– Ты ходила к Александросу? Моему отцу? – решил уточнить он.
– Да. И я рассказала ему о наших встречах. Думаю, ему следует об этом знать.
Отсутствие какой-либо поддержки со стороны отца и потеря родительской любви для Андреаса стали бо́льшим испытанием, чем пожизненное заключение. И Элефтерия, и Александрос прежде боготворили своего единственного сына, и с самого рождения он был окружен их заботой и обожанием. Однако события той августовской ночи перекрыли этот, как ему казалось, бесконечный источник любви и поддержки. Когда Андреас получил письмо от сестры, в котором сообщалось о смерти их матери, у него не осталось сомнений: он повинен не только в смерти Анны, но и в смерти Элефтерии. «Ты разбил сердце матери, Андреас, и нанес своему отцу не одну, а две смертельные раны», – писала Ольга. Ее слова, словно нож, пронзили тогда сердце Андреаса, и спустя два года эта рана по-прежнему кровоточила.
– Что он ответил тебе на это? Мария, скажи мне, что он тебе ответил? – Андреас всегда хотел первым делом узнать новости об отце, но на сей раз не скрывал нетерпения.
– Он спросил, как ты, каково тебе здесь… Он стал спрашивать обо всем, что обычно интересует человека в подобном случае.
– Он не рассердился на тебя за то, что ты навещаешь меня?
– Вовсе нет, Андреас. Скорее, наоборот.
Облегчение, которое Андреас испытал, услышав ответ Марии, ясно читалось в его глазах. Женщина никогда прежде не видела в них такого блеска. Возможно, на глаза Андреаса навернулись слезы, однако она не заметила, чтобы он плакал.
В этот раз Мария покинула комнату для свиданий одной из последних. Впервые она уходила отсюда с таким легким сердцем.
Вскоре Мария отправилась к Александросу Вандулакису вместе с Софией и Николаосом. Старик очень любил беседовать с доктором Киритсисом, а София, как всегда, ни на секунду не отходила от своего верного Буцефала. Это был чудесный день.
– Когда немного подрастешь, – сказал дед своей маленькой внучке, – сможешь кататься на настоящей лошади.
– Глупый Паппус, – возразила София, занятая в этот момент расчесыванием гривы своего скакуна, – это и есть настоящая лошадь.
Взрослые проводили время за приятной беседой. Николаос рассказал Александросу о своей последней конференции и о новостях из больницы.
Улучив момент, когда София не могла их слышать, Мария поведала старику о своем визите к Андреасу.
– Мне показалось, он обрадовался, когда узнал, что вы в курсе наших с ним встреч, – сказала она.
Александрос на мгновение задумался.
– В следующий раз, когда поедешь туда, – наконец медленно произнес он, – пожалуйста, скажи ему, что я по-прежнему его люблю.
Мария возликовала, услышав эти слова. Она надеялась, что Николаос тоже их слышал. Ей было важно, чтобы ее муж понимал, почему теперь визиты к Андреасу стали так значимы для нее.
Глава 12
Наступила зима. И ветра с севера и востока, задувавшие на Крите, принесли с собой снег, украсивший горные вершины белыми шапками. Обычно снег в горах держался долго – пока земля не успевала накопить достаточно тепла, чтобы его растопить.
В ночь перед февральским визитом Марии к Андреасу Софию мучили ночные кошмары. Женщина почти всю ночь провела у постели племянницы и в итоге проспала на пятнадцать минут. Однако именно их ей не хватило, чтобы успеть на первый автобус до Неаполи. Когда Мария наконец добралась до тюрьмы, очередь перед ней была уже довольно длинной. С утра моросило, а пока Мария ждала в очереди, дождь перешел в мокрый снег. В спешке она забыла дома зонтик и к тому моменту, как ее впустили в тюремные ворота, вымокла насквозь. Беседа с надзирателем на сей раз, казалось, заняла больше времени, чем обычно, и, когда продрогшая Мария наконец села за стол в комнате для свиданий, она едва могла пошевелить руками или губами.