– Перпул, – с трудом произнес он.
– Нет, Манолис, пёрпл![23]
– Пёрбл! – торжествующе произнес он.
Лицо Зои расплылось в улыбке.
Оба начали смеяться и обнаружили, что не могут остановиться. Манолис впервые встретил человека, в котором бы сочетались красота, доброта и отличное чувство юмора. Он находил Зои чрезвычайно привлекательной, ее молодость опьяняла его… И через некоторое время Зои с Манолисом оказались вдвоем на постельном белье, которое выбрали вместе.
Через несколько месяцев после их приезда состоялось открытие бузукии, на котором должна была выступать Агати. Она спела несколько своих любимых песен, заслужив бурные аплодисменты зрителей. Всю ночь в бузукии играла музыка и рекой лилась цикудия. На открытии был полный аншлаг.
Ставрос не сводил глаз со своей Руссы. Он вспомнил ту ночь, когда впервые увидел ее в Пирее. Ставрос ощущал себя словно во сне. Находясь за тысячи километров от того места, где он впервые встретил женщину, которую полюбил так сильно, он вновь слушал ее чарующий голос, и она пела только для него.
Манолис приехал с небольшим опозданием, так как ему пришлось задержаться в ресторане. Подсев к Ставросу, он увидел перед собой на столе футляр. К ручке была прикреплена записка, в которой Павлос сообщал, что слышал об игре Манолиса на лире и подумал, что ему стоит завести свою.
Манолис огляделся в поисках своего босса, как он его называл, но Павлос в этот момент разговаривал с кем-то из гостей. Манолис открыл футляр и слегка коснулся струн. Инструмент был уже настроен.
Когда Агати ушла на перерыв, Манолис поднялся на сцену со своей новой лирой. Аудитория притихла, очарованная чистыми звуками Крита. Около получаса он просто играл, затем начал петь. Зрители заулыбались, у многих выступили слезы на глазах. Когда Манолис закончил, то выяснилось, что за кулисами его ждет Павлос.
Двое мужчин обнялись.
– У меня нет слов, – сказал Манолис. – Давно я не получал таких подарков.
В одной руке он все еще держал изящно инкрустированную лиру, а в другой – смычок.
– Ребята из «Зорбы» рассказали мне о твоем мастерстве!
– Ох… – скромно ответил Манолис.
– Если хочешь, – продолжил Павлос, – можешь повесить ее на стене за стойкой бара, чтобы она всегда ждала тебя там.
Манолис был настолько потрясен, что не смог выдавить из себя ни слова – лишь слабую улыбку. Павлос похлопал его по спине и отошел, чтобы приветствовать новых гостей.
Вернувшись к своему столику, Манолис обнаружил, что за ним сидит Зои.
– Это было прекрасно, – сказала она. – Я никогда раньше не слышала ничего подобного. Это было просто волшебно.
– Эфхаристо, – ответил он. – Спасибо.
Манолис понял, что ее похвала значила для него больше, чем все остальные аплодисменты, вместе взятые.
Было уже далеко за полночь, когда настало время самой шумной части вечера. К тому моменту даже самые трезвые были изрядно пьяны.
Теперь обязательным было исполнение великих хитов сороковых и пятидесятых годов в стиле ребетика. А когда музыканты заиграли ноты задушевного зейбекико, Манолис поднял бокал вместе со Ставросом, Агати и Зои.
– Стин ийя мас! Наше здоровье! – сказали они в унисон.
Мужчины вспомнили тот вечер, когда Манолис танцевал под эту музыку. Однако сегодня он не чувствовал нужды выразить себя в танце. Наконец его боль и потеря остались позади.
Послесловие
Летом 2001 года я отдыхала вместе с семьей и друзьями на северном побережье Крита, недалеко от Айос-Николаоса. Чаще всего мы ездили в отпуск именно в Грецию, но пункт назначения, как правило, выбирали мои друзья, причем делали это не слишком осознанно.
В тот год мы сняли жилье в апарт-отеле с удобствами и бассейном в форме острова Крит, которая оказалась не очень практичной. Утро мы, как правило, проводили на пляже, а после обеда ездили осматривать достопримечательности. К концу первой недели мы посетили все археологические памятники, разбросанные по округе, а также все возможные музеи, в том числе Музей ириса, посвященный истории использования этого цветка для окрашивания ниток и тканей. Мне понравились все музеи без исключения, однако наши дети, которым на тот момент было восемь и десять, не испытывали особого энтузиазма, что, впрочем, было вполне предсказуемо. Они хотели целыми днями резвиться на пляже. И хотя в их возрасте я была точно такой же, а потому всячески им сочувствовала, это не лишило меня решимости выполнить свою родительскую миссию – даже во время летних каникул продолжать обучать их чему-то новому. Греция всегда была для меня чем-то гораздо большим, чем источником простых наслаждений.
В тот июльский полдень (я хорошо помню, что было очень жарко) я объявила о предстоящей поездке и в ответ выслушала много нытья. В путеводителе я нашла информацию о небольшом острове, который когда-то был последним пристанищем для больных проказой. Моим близким идея поездки на этот остров не понравилась. Совсем. Однако, воодушевленные обещанием морской прогулки на лодке и мороженого, они в конце концов согласились, и мы отправились по извилистой дороге в сторону Элунды.
Поездка заняла около сорока пяти минут, и в конце концов мы прибыли в тихую деревню Плака (небольшое кафе, несколько таверн и ни одного магазина), где нам предстояло взять судно до Спиналонги. Шел уже пятый час, и мы только-только успевали сесть на последний кораблик, уходящий на остров.
С мороженым в руках мы отправились в путь. Хотя путешествие было коротким благодаря приятному ветру, мне впервые за тот день удалось немного отдохнуть от ужасной жары. Через несколько минут кораблик подплыл к округлым стенам внушительного венецианского укрепления, и вскоре мы сошли на берег.
В статье путеводителя меня больше всего привлекла дата: 1957 год. Именно тогда было найдено эффективное лекарство от проказы, и все население покинуло остров. Это произошло всего за два года до моего рождения, а потому не воспринималось мной как какая-то давнишняя история, что было особенно интересно.
Как и большинство людей, я очень мало знала о проказе, и все мои представления были в корне неверны. Прежде всего, я была уверена, что эта болезнь так же заразна, как чума, и что она может изуродовать больного до неузнаваемости в считаные дни. Я также считала, что проказа существовала в библейские времена, а не в течение тысячелетий. И только когда мы приблизились к острову, мне стало ясно, что все это неправда. Вместе с нами тогда отдыхал врач-дерматолог, и он быстро сообщил некоторые ключевые факты: проказа – дерматологическое заболевание; она может развиваться очень медленно; только в конце 1950-х годов она перестала быть неизлечимой. Он также заметил, что проказа не всегда приводит к уродствам, как считают большинство людей (видевших, например, фильм «Бен-Гур» 1959 года).
Причалив, капитан корабля велел нам вернуться не позже чем через час. Мы быстро купили билеты и прошли через темный туннель, ведущий вглубь острова. Здесь не было гидов, которые могли бы провести для нас экскурсию, и отсутствовали поясняющие справочники, что давало нам возможность свободно бродить по поселению и дать волю нашему воображению. Теперь я понимаю, что это стало ключом к восприятию Спиналонги в тот день, благодаря чему я по-настоящему открыла ее для себя.
Я хорошо помню минуту, когда мы вышли из тьмы туннеля на свет и оказались на центральной улице острова. Это был переломный во всех смыслах момент. Я представляла себя на месте человека, который впервые оказался здесь (прокаженных ссылали на остров с 1903 года). Большинство поселенцев приезжали на этот остров, четко осознавая, что никогда не покинут колонию.
Для меня стала полной неожиданностью красота этого места. Я ожидала чего-то иного, больше похожего на тюрьму, чем на дружелюбную греческую деревню. Горшки с геранью, полевые цветы, солнечный свет на теплых камнях… В воздухе витала какая-то романтичность, которую я совсем не ожидала здесь почувствовать. На острове даже имелся кот. Реставрационные работы еще продолжались, и я уверена, что этот славный кот приносил пользу, уменьшая популяцию мышей. Присутствие кота добавляло обстановке еще больше дружелюбия.
Я начала бродить по здешним улицам. В то время многие здания находились в плачевном состоянии, не то что сейчас. Заглянув в несколько домиков времен Османской империи, я заметила признаки обычной жизни, которые никак не ожидала здесь увидеть: крошечные лоскутки штор, все еще приколотые к оконным рамам, пятна ярко-синей краски на стенах, стеллажи в нишах внутренних стен. На ветру тихо поскрипывали ставни.
Центральная улица острова ничем не отличалась от центральной улицы любой другой критской деревни: маленькая церковь, пекарня, магазины и тому подобное – и даже эта инфраструктура меня удивила. Венецианская система водоснабжения все еще находилась в хорошем состоянии, и в XX веке она была столь же полезна для сбора жизненно важной дождевой воды, как и в год ее строительства тремя веками ранее. Высоко на холме виднелось огромное здание больницы, а в конце улицы я заметила заброшенный многоквартирный дом, в котором, должно быть, жили пациенты.
В этом месте царила удивительно теплая и радостная атмосфера. Поскольку я предполагала, что увижу место страданий и отчаяния, подобная обстановка показалась мне парадоксальной. Я поняла, что пациенты приезжали сюда не умирать, а жить.
В то время я работала журналистом и писала заметки о путешествиях для крупных британских газет и журналов. Поэтому самым очевидным для меня было бы написать небольшую статью о Спиналонге под заголовком типа «Забытая колония прокаженных на Крите». Однако я быстро отбросила эту идею. Меня переполняли идеи, я чувствовала вдохновение, и мне казалось совершенно неуместным описывать это замечательное место в небольшой заметке на 800 слов. Было что-то более эмоциональное и образное, что я хотела бы выразить, и это выходило за рамки журналистики.