вам обоим, что в рождественском предании нет ни слова о том, чтобы врываться в чьи-то дома и пугать отступников. Его суть в том, что Пречистой Деве Марии явился архангел Гавриил и возвестил, что на нее снизойдет Святой Дух, – собственно, и все!
– Но все же сделай милость, – промурлыкал Мори, – и беги со всех ног, если какой-нибудь чокнутый незнакомец попытается снизойти к тебе со своим святым духом.
Таниэль показал ему кулак.
Они уже вышли с рождественской ярмарки, и Таниэль не сразу заметил, что Мори как вкопанный остановился на краю мостовой. Они как раз собирались переходить улицу, по которой сплошным потоком двигались кебы и конские повозки, а также толпы людей, направлявшихся на ярмарку и с ярмарки. Омнибус, украшенный на боку рекламой чая «Липтон», занесло на льду, и несколько мгновений он кренился, балансируя на двух колесах, пока два остальных с грохотом не обрушились на булыжную мостовую. Кое-кто из дам помоложе устроили кучеру небольшую овацию.
– Кэй! – окликнул Таниэль.
Мори скупо улыбнулся.
– Прошу прощения, – отозвался он. – Очень оживленная улица, не правда ли?
Таниэль не сразу сообразил, в чем дело. А когда до него дошло, его взяла досада на себя, что он не вспомнил раньше. Конечно, если ты провидец, оживленная улица, да еще с обледеневшей мостовой, непременно оживит в тебе кучу жутких потенциальных воспоминаний о том, как тебя раздавливают колеса или копыта[11].
Но не спросишь же Мори, желает ли он постоять и подождать, пока не очухается от своих видений, ибо к подобным сигналам тревоги он относился с тем же почтением, с каким большинство из нас относятся к клятвам.
– Шесть, – воззвал Таниэль, предпочтя не трогать Мори, – как думаешь: стоит нам купить горячего шоколаду?
Рядом как раз располагался прилавок, и к нему выстроилась очередь, так что, когда она подойдет, столпотворение на дороге, надо полагать, уже рассосется.
Взгляд Шесть не сказать чтобы зажегся мгновенным восторгом. Торговец горячим шоколадом стоял со своим прилавком в стороне от их привычного маршрута домой, а внезапные изменения в отлаженных процедурах Шесть не поощряла. Да ей волю, она бы определила их двигаться по рельсам, как поезд, в соответствии со строгим расписанием и без остановок по требованию.
Таниэль сжал ее плечо, давая понять, что действует не из пустого желания досадить ей. И заметил ее направленный на Мори изучающий взгляд.
– Думаю, – угрюмо буркнула она, – это будет шикарно.
Часовая мастерская Мори в доме на Филигранной улице по случаю Рождества не работала. И когда все трое вошли внутрь, Таниэля охватила немного виноватая радость. Он любил мастерскую, ему нравилось сияние крохотных блестящих колесиков и шестеренок, над которыми колдовали часовщики, но как же приятно ему было осознавать, что сейчас никто не побеспокоит их, не зайдет в их дверь и не затрезвонит в звонок на конторке. До самого Нового года дом в их полном распоряжении, во всех каминах пылает огонь, светятся лампочки, вплетенные в гирлянды остролиста, сбегающие вниз вдоль перил лестницы. Мори собственноручно изготовил лампочки и специально придал нитям накаливания причудливые формы: деревцев, звездочек, японского замка. Лампочки давали медовый свет, теплый и невозможно уютный.
Таниэль почти сразу заснул, когда без сил рухнул в кровать после того, как Мори плеснул Шесть глинтвейна. Бока у Таниэля ломило от смеха. Шесть, обычно такая тихая и спокойная, придя в легкое подпитие, устроила ему вразумление на тему, чем так возмутительна его манера ни с того ни с сего напяливать другой пиджак, и вообще не снизойдет ли он до неслыханной любезности заранее вписывать пиджак в табличку «Важные вещи, которые могут приключиться сегодня»[12], что висит у них в кухне на стеночке.
Таниэль слабо представлял себе, который был час, когда его что-то разбудило. Он сел в постели и прислушался. Смутно припоминалось, что вроде бы он слышал какой-то грохот, но затуманенная сном память буксовала. И когда кто-то постучал в его дверь, он подпрыгнул от неожиданности.
– Шесть, ты там в порядке? – спросил он в темноту. Должно быть, он слышал, как она топает по лестнице из мансарды. – Не заперто, детка, входи.
– Это я, – произнес из-за двери низкий коньячно-золотой голос[13] Мори. Казалось, он чем-то потрясен. – Можно я…
– Да, – хрипло откликнулся Таниэль.
Они уже три года как жили под одной крышей, но Мори еще ни разу не стучался по ночам в дверь к Таниэлю. Обычно бывало наоборот, и Таниэль в таких случаях долго мучился в нерешительности. В нем никогда не было уверенности, желанный ли он гость. Мори всегда впускал его, но что взять с Мори: он не англичанин и не христианин, он вырос в краях, где стучаться в дверь к другу – самое обычное дело. Так что согласие Мори означало, что он просто проявляет вежливость. Сам Таниэль не решался спросить. Пускай это было малодушие, но, покуда Таниэль не знал ответа, он мог жить надеждой. Мори тихо скользнул в комнату Таниэля, снова закрыл дверь и скрючился на ближайшей стороне кровати, прислонившись к стене и обхватив руками колени.
– Спасибо. Прошу простить. Явственные кошмары.
– Происшествия на дороге? – мягко спросил Таниэль. Он пододвинул одеяло, чтобы Мори тоже хватило укрыться. От окна рядом с кроватью веяло холодом и лунным светом, поперек кровати залегли крестообразные тени.
Мори кивнул.
– Время года, в нем все дело. Повсюду суета, все носятся как угорелые. Никак не могу толком успокоиться. – Он запустил пальцы в волосы. – И год от года все хуже. Не хочу даже носа на улицу высовывать. Понимаешь, я… я без конца вспоминаю, как меня переезжают, как я падаю, как Шесть попадает под колеса кеба или ты, и дальше больница, похороны и…
– Так и не выходи пока. На это у нас есть я, – сказал Таниэль, всегда благодарный случаю на что-нибудь сгодиться. Чаще всего не годился. Он служил мелким клерком в Форин-офисе. – Продукты буду покупать и всякое такое.
Мори печально взглянул на него.
– Но это означает сдаться.
– Не начинай. Возьмись я упорно делать что-то, что причиняет мне боль, ты бы первый отвесил мне подзатыльник и велел сидеть смирно.
Мори рассмеялся.
– Что верно, то верно.
Таниэль несмело закинул руку на плечи другу и притянул его ближе к себе. У него аж дух занялся от глупой радости, что Мори позволил ему это.
– Должно же быть что-то, что тебе поможет? Например, съехать куда-нибудь, где потише и поспокойнее?
– Нам ни за что не вытащить Шесть на незапланированные каникулы, она просто взбесится.
– Ей хочешь не хочешь придется жить в этом мире, – возразил Таниэль. – И потом, можешь назвать меня скотиной, но я все равно считаю, что нельзя ради своих детей жертвовать собственным здоровьем. Иначе их недолго и возненавидеть.
Мори немного помолчал, а когда заговорил, чувствовалось, что он тщательно подбирает слова, точно пробует ногой тонкий ледок у берега озера.
– Есть одно такое место, где это не действует.
– Не действует? – переспросил Таниэль.
– Ну да, видения не лезут мне в… – Мори похлопал себя по макушке. – Сам не знаю, почему.
– Откуда тебе знать, что оно там не действует? – Таниэлю никак не верилось, что такое возможно.
– Потому что я могу вспомнить, как еду туда, а дальше – ничего, вообще. – Мори заколебался. – Мне ничего не вспоминается об этом месте. А я обычно знаю обо всем, что там может случиться. Это как… ну, как если сплошная ткань, а в ней дырка.
– И где эта дырка?
– На болотах[14]. В сторону… Питерборо.
– Я думал, ты назовешь какую-нибудь там Монголию, – недоверчиво произнес Таниэль. – А Питерборо – это же рядом, пара-тройка часов на поезде. Тогда почему мы еще не там? А Шесть я как-нибудь уговорю.
Мори бросил на него взгляд, в котором радость смешивалась со стыдом, и Таниэль расцвел счастьем, что сделал нечто похвальное, но вместе с тем донельзя ребяческое и бессмысленное.
Болота расстилались во все стороны, уныло-серые и поблескивающие. Близились сумерки, и розовато-лиловый, отливавший оловом шар закатного солнца, огромнее какого Таниэль еще не видывал, занимавший горизонт от края до края, величественно опускался за рваную кромку камышовых зарослей. Полустанок, на котором они высадились, не имел названия, как и станционных построек или стражи, – одна только сколоченная из досок платформа, от одного конца которой вглубь болот вилась тропка.
Только Таниэля это не смутило. Он был рад и счастлив, что наконец сошел с поезда.
Платформа занимала самое возвышенное положение на многие мили вокруг. Во всяком случае, ничего похожего на другие строения Таниэль нигде не заметил, разве что вдалеке виднелось какое-то полуразрушенное строение. Они явно заехали куда-то не туда. Определенно здесь лет тысячу как не ступала нога человека.
– Да нет, место то самое, – уверил его Мори. Судя по его виду, он старательно прислушивался к себе.
Предполагалось, что их встретит смотрительница гостевого домика, но никаких признаков присутствия хоть какой-нибудь живой души вокруг не наблюдалось. Таниэль уже собрался спросить Мори, что им теперь делать, но тут заметил фонарь, полускрытый за зарослями камыша, оказавшимися намного выше, чем он мог предположить, и рядом мужчину и женщину в шляпах и закутанных в шарфы. Они махали им руками.
– Доброго вечерка! – хором крикнули они.
– И вам добрый вечер, – обрадованно крикнул в ответ Таниэль.
Шесть, всегда чуравшаяся чужих людей, вынула из кармана Мори часы и обмотала цепочкой свое запястье, чтобы тот не мог отойти от нее дальше чем на шесть дюймов. А Таниэль уже спешил с платформы по ступенькам навстречу