, среди поросших вереском скалистых пустошей в деревеньке, скорее напоминавшей россыпь домишек посреди овечьих пастбищ. На карте местные дороги следовали по старинным границам пастбищ, но я все равно заплутал в их лабиринте, хотя Джо специально для меня обвел кружком жилище Оксбарроусов. Зарядивший снегопад только добавил неразберихи, сделав все перепутья похожими точно близнецы.
Лишь по чистой случайности мне вообще удалось отыскать их коттедж: я вовремя увидел приметную песчаниковую глыбу в том месте, где вниз от дороги отходил узкий проселок, по обеим сторонам обсаженный буками. Пока я ехал по проселку к ферме, колеса тонули в толстом слое прошлогодней листвы, видимо не потревоженной с самой осени.
Солеварная ферма – обветшалое, потрепанное временем строение – располагалась под странным углом к проселку, мне даже подумалось, что дом намеренно выставили на растерзание всем ветрам и непогодам. Ферма выглядела еще более запустелой оттого, что снег обметал углы сланцевой кровли и рамы темных окон, густым ковром укрыл внутренний дворик и пустырь перед домом и стоявший возле навеса для дров фургон со спущенными колесами и покореженным передком.
Если бы из трубы на крыше не вился хилый дымок, ферма казалось бы совсем нежилой и заброшенной.
Пока я вылезал из автомобиля и шел по дорожке к крытому переднему крыльцу, погода совсем рассвирепела и завьюжила. У двери с веревки свисал большой колокольчик вроде тех, что подвешивают на шею тирольским коровам, и я толкнул его локтем, не желая на холоде вытаскивать руки из карманов.
Было три часа пополудни, до Рождества оставались считаные дни, и валил густой снег; я заподозрил, что эти места безлюдны, как и сейчас, круглый год. В поле зрения не наблюдалось других жилых домов – мне вообще не попалось ни одного жилья после того, как я переехал через реку, – а от самой Солеварной фермы, судя по всему, осталось одно название. Я не увидел ни хлевов, ни загонов, ни курятников, ни сараев, сохранился лишь дом; мне подумалось, что к нему Мюррей пристроил мастерскую, а позади дома расстилалась пустошь, уходившая вверх на склон холма, занятый старым лесопитомником. В беспорядочно разбросанные посадки молодых сосен уже вторглись падуб, кипарисы и тисовые деревья. Вокруг стояла такая тишина, что я даже слышал доносившиеся со стороны деревьев голоса. Голоса и стук топоров по стволам. Наверное, это лесорубы срубают ветки елей и падуба по случаю повышенного спроса на рождественские украшения в городе.
Мне меньше всего хотелось выставлять себя надоедой, но мною двигала уверенность, что, сумей я переговорить с Оксбарроусами, пускай даже накоротке, я вымолил бы прощение для Джо и поспособствовал бы их сближению.
Я снова позвонил в колокольчик и, когда ответа опять не последовало, попробовал стучать в выходившее на фасад занавешенное окно гостиной и звать Хелен, рассудив, что она скорее откликнется, чем Мюррей, если он и правда так хвор, так чувствителен сердцем и слаб духом, как рассказывал Джо.
Однако на мои стуки тоже никто не отозвался, и я решил, что Оксбарроусы, вероятно, просто не желают открывать незнакомцу. Я не винил их. Да и в чем была их вина, если они жили в такой глуши? Я и сам не раз наставлял наших пожилых прихожанок, чтобы не открывали дверь кому ни попадя, а только если кого-нибудь ждут.
Как ни претило мне вторгаться в чужие владения, я не мог просто развернуться и уйти, не сделав последней попытки поговорить с Оксбарроусами. Я толкнул калитку на задний двор, надеясь, что вдруг у задней двери мне повезет больше.
Со стороны посадок снова донеслись голоса, на этот раз довольно громкие, чтобы спугнуть с ветвей ближних елей парочку вяхирей. Кто бы ни орудовал топором среди деревьев, он наверняка пришел с Солеварной фермы, так, во всяком случае, мне подумалось: от распахнутых ворот заднего двора к передней кромке лесопосадок вела цепочка следов на снегу.
У меня закралась мысль, что лесопитомник, наверное, принадлежит Оксбарроусам. Мысль не такая уж беспочвенная. Говорил ведь Джо, что Мюррей зарабатывает на жизнь починкой и восстановлением мебели, а иметь под рукой нужный материал очень даже удобно для его ремесла. И может быть, сейчас, когда он по хворости не может заниматься им, он зарабатывает тем, что продает древесину, а может, учитывая праздник, ветви хвойных деревьев.
Еще он, вероятно, сдавал в аренду свою мастерскую, потому что, огибая дом сбоку, я заметил, что двери ее открыты нараспашку. Внутри с огромной циркулярной пилы вспорхнула стайка маленьких пташек, а потом расселась на недоконченных предметах мебели, которые, очевидно, починял Мюррей, пока его здоровье не пошатнулось. Помимо пилы я увидел в помещении кроватную раму, кухонный буфет, дубовый стол, старинные напольные часы и прислоненный к ним велосипед с погнутым передним колесом – его упоминал Джо, на этом-то велосипеде он и ехал в ночь, когда его нашел Мюррей.
Велосипед до сих пор стоял непочиненный.
Переднее колесо погнулось, когда он на полном ходу навернулся в придорожную канаву, рассказывал Джо, по пути из захудалого паба Джона Барликорна; паб стоял на отшибе и располагал Джо спокойненько напиваться вдали от посторонних глаз.
Все произошло ненастной декабрьской ночью, ни фары, ни налобного фонаря у Джо не имелось, тормоза слабые, к тому же он прихватил из паба порядочный запас шотландского виски и бренди, так что на крутом спуске с холма вся совокупность отягощающих обстоятельств увлекла его в канаву.
Сколько он провалялся в канаве, Джо не имел представления – может, пять минут, а может, пять часов, – но к тому времени, когда он очнулся оттого, что кто-то тряс его за плечо, холодный декабрьский дождь промочил его до нитки.
Ему смутно вспоминаются, рассказывал Джо, яркий свет фар и фырчанье мотора, а потом что его кто-то тащит с дороги. Он было решил, что полиция, и, не чувствуя себя в кондиции сопротивляться, покорно дал препроводить себя в фургон и пристегнуть ремнем безопасности, а затем его спаситель достал из канавы велосипед и слетевший с Джо башмак.
Поначалу Мюррей был неразговорчив, разве что назвался и передал Джо тряпку, которой протирал ветровое стекло, чтобы тот приложил ее к ране на голове. После чего Джо вообразил, что Мюррей – доктор и везет его в карете скорой помощи, и спросил, едут ли они в больницу. Однако Мюррей ответил, что поедут они гораздо ближе, чем в больницу, если, конечно, Джо не хочет истечь кровью.
Джо говорил, что рано или поздно дело для него все равно кончилось бы подобными травмами. С тех пор как месяц или два тому назад его выгнали из гостиницы, он запил пуще прежнего, и нужда заставила взывать к милосердию его друзей и родственников. Тех самых людей, кому он с моей помощью написал покаянные письма и кто, сжалившись, пускал его пожить, чтобы потом горько пожалеть о своей доброте: Джо вваливался к ним в любой час суток, одурманенный спиртными парами, подъедал припасы в холодильниках, таскал из карманов деньги, а потом и вовсе пал так низко, что украл велосипед.
Немудрено, что вскоре даже самые добросердечные друзья и родственники отвернулись от него, и он лишился всякого шанса на помощь. Так что, когда Мюррей за несколько недель до Рождества подобрал его бесчувственным на дороге, Джо уже пару дней как ночевал в заброшенном хлеву, который отыскался в нескольких минутах езды от паба.
При таких обстоятельствах, да еще с учетом бог знает какого времени, что Джо бесчувственный пролежал в грязи под дождем, он тем вечером, должно быть, насквозь просмердел кухню на Солеварной ферме. Однако Хелен ни словом о том не обмолвилась, пока промывала глубокие ссадины у него на лбу, а Мюррей только налил ему ванну и презентовал комплект сухой одежды из своего гардероба, а одежду Джо, пока тот соскребал с себя многодневную грязь, попросту сжег в печи.
Как и доктор, который на следующий день приходил осмотреть Джо, Оксбарроусы не попрекнули его за беспутную жизнь и жалкое состояние, в каком обнаружил его Мюррей в канаве. И в то же время они не отмахнулись от передряг Джо.
Лучше, чем Джо, понимая, что на Солеварной ферме у него больше шансов поправиться, Оксбарроусы убедили Джо остаться у них, предложив ему то, в чем он больше всего нуждался: крышу над головой, пищу на столе, внимание и заботу. Но только не жалость, сказал Джо. Хелен с Мюрреем обладали достаточной житейской мудростью, чтобы понимать, как искусно умеют типы вроде Джо – подверженные страсти к бутылке – играть на жалости к себе. И им хватило ума приспособить его к работе за кров и стол. Более того, они сообразили дать ему ту единственную работу, которая сама вынуждала его к трезвости, – водить их фургон. Джо прекрасно понимал, что они не пустят его за руль, вздумай он взять в рот хоть каплю спиртного.
Иными словами, подобно тому как Мюррей иногда ловил в сети залетавших в мастерскую птичек, слишком приближавшихся к его работающим станкам, так и Джо оказался пойман в сети, но исключительно ради его собственной пользы и наиделикатнейшим образом.
У меня не оставалось сомнений, что Оксбарроусы питали к Джо огромное сострадание, и я думал, что оно не до конца иссякло в их сердцах, несмотря на то что случилось впоследствии. Очень возможно, что они вообще всерьез не рассердились на Джо, а больше винили самих себя за то, что недоглядели и он в итоге снова сорвался. Конечно, мысль довольно курьезная, ведь они и так повели себя как истинные самаритяне; и все же, если их чувство шло от самого сердца, это могло означать, что они ищут способ загладить свою вину и, в свою очередь, больше оценят готовность Джо повиниться, чем, возможно, сделают первый шаг к тому, чтобы даровать ему прощение.
Впрочем, все это я узнаю, как только смогу разговорить их, думал я, и потому остановился под окнами с торцевой стороны дома в надежде, что Хелен или Мюррей выглянет посмотреть, кто к ним стучится, хотя бы из чистого любопытства. Но в окнах никто так и не появился, и тогда я пошел вдоль длинного заброшенного сада на задах дома.