В дороге, пока их экипаж катился вперед, он пробовал читать книги о плезиозаврах и игуанодонах, которые набрал с собой во множестве. Слова плясали и перескакивали перед глазами, но в общей мешанине на странице за страницей взгляд его выхватывал два сияющих слова. Королевское общество. Почтеннейшая институция, осеняющая золотом славы вся и всех, кто попадает в ее орбиту. Бенджамин Франклин и его эксперимент с воздушным змеем[40]. Плавание Джеймса Кука на Таити для астрономических наблюдений за прохождением Венеры через солнечный диск. Исаак Ньютон и его «Математические начала». Все эти выдающиеся доклады обнародованы в стенах Королевского общества, все эти прославленные ученые мужи ступали под его величественной каменной аркой. Совсем скоро, размышлял Виктор, окаменелые останки диковинных доисторических тварей сами будут попадаться ему под ноги на берегу, заваленном ребрами, хребтами и гладкими продолговатыми черепами. Воображение уже рисовало ему овации, коими он будет вознагражден за свою находку, в душе расцветала гордость, что наконец-то он, Виктор Крисп, стал человеком науки, знаменитостью, первой величиной среди…
Его швырнуло вперед, когда экипаж резко замедлил ход перед крутым подъемом; книжка выпала из его рук, распласталась на полу.
– Все в порядке, – усаживаясь на место и отряхиваясь, произнес он, хотя Мейбл не проронила ни звука. Он чертыхался, вытирая измазанные пылью руки о штанины. – Все в порядке, – повторил он.
Ширк, ширк, ширк. Пудель с розовым бантом на шее медленно вырезался из детской книжки с картинками.
Он выглянул в окно.
– А вот и море, как ты мечтала. Мы уже почти на месте.
Мейбл не подняла глаз от своей вырезки. Ее запястья слегка дрожали. Он мельком подумал, уж не пугается ли она его. Воспоминания о предыдущей ночи: ее молочно-белые бедра, ее тело, зажатое, едва податливое под ним, тот удивительно уютный островок темных волос (все это его не остановило) – вызвали в нем легкий укол раскаяния. Он попытался улыбнуться.
– Вот мы и приехали, – сказал он.
Дождь уже тогда начинался. Тяжелые капли шлепались на мостовую, расплывались маслянистыми пятнами. Тучи заволокли небо густой, как овечья шерсть, пеленой. Вдали кричали чайки. Виктор выбрался из экипажа и огляделся. Гостиница оказалась более дешевого пошиба, чем его заставили поверить, – тонкая изломанная трещина бежала вверх посередине фасада там, где здание медленно оседало, – он бросил быстрый взгляд на Мейбл в поисках признаков недовольства.
– Будем надеяться, ночью потолок не обрушится нам на головы, – заметил он, надеясь хотя бы развеселить ее, но куда там, Мейбл упорно не поднимала глаз от мостовой.
Их встретил хозяин гостиницы, возле него игрались двое ребятишек. Рыжий мальчик перекатывал через порог какие-то мелкие окаменелости. Черноволосая девочка укачивала завернутую в пеленки говяжью голяшку.
– Не плачь, – приговаривала она «кукле».
– Добро пожаловать, – сказал хозяин гостиницы, приглашая их внутрь. В холле на стенах обтекали сальные свечи, в воздухе стоял густой дух сырого мяса. С потолка в виде украшений свисали капканы на браконьеров, серпы и косы, их зубья и лезвия темнели ржавчиной. Хозяин повернулся к Виктору и уставился на него с несколько странным прищуром:
– Должен вас предупредить, пока не поздно.
– Что такое?
– Поговаривают, что у нас тут водятся привидения.
Виктор рассмеялся, а Мейбл охнула.
– Совсем как в тех романах, что ты читала, дорогая, – сказал Виктор. – Уверен, нечто вроде того. Разверстые могилы, гремящие веригами монахи и прочая чушь.
– Вовсе нет, – ответил хозяин, сопровождая их по узкому коридору к отведенной им комнате. Виктору пришлось нагнуться, чтобы не задеть тупое лезвие косы. – Вещи здесь имеют свойство принимать другой, чем обычно, облик. Ну, сами собой меняются. Шотландские селки[41], вы ведь слышали о них, да?
Виктор покачал головой.
– Ну как же, тюлени, которые обращаются в женщин. А женщины обращаются в тюленей. К нам частенько заглядывает призрак тюленя, он попался в сети у здешнего берега, и какие-то моряки забили его насмерть. А на следующий день там, где они бросили несчастное морское создание, нашли мертвую женщину, всю избитую.
При этих словах хозяин слегка коснулся пальцами запястья Мейбл. От взгляда Виктора не укрылось, как близко тот стоял к его жене, голова склонялась почти к самой ее шее. Как не укрылось и то, что Мейбл даже не подумала отойти. Виктор прыснул: ну и ну, в гостинице привидения, ее хозяин – сластолюбец, интересно знать, какие еще сюрпризы их ожидают? Должно быть, домовые, хором распевающие гимны?
– По ночам у нас тут свечки сами собой гаснут, – продолжал хозяин. – Это маленькая тюленичка дышит, дышит и задувает их.
Виктор снова хмыкнул.
– А еще после полуночи часто слышатся шаги, – прибавил мальчик, заходя следом за ними в их комнату.
Комнатка была так себе и тесновата, половицы с уклоном, оконце малюсенькое, как прищуренный глаз. Виктор предпочел бы двуспальное ложе, но заметил смежную комнатку, видимо предназначенную для Мейбл.
– Прислушаешься – и звук вроде как плавники шлепают, – продолжал мальчик. И изобразил высокие жалобные подвывания «амх», «амх», «амх», подозрительно напоминающие женские стоны наслаждения. – А потом слизь на простынях.
– Стонущие кровати, значит.
«О-очень хорошо», – подумал Виктор. Мейбл, и та догадалась, о чем речь, потому что щеки ее порозовели.
В этот момент ему показалось, что кровать вырастает до чудовищных размеров, заполняет собой всю комнату. Пурпурные занавеси балдахина, лоснящиеся точно обрезки потрохов. На подушках вмятины, наверняка от головы предыдущего постояльца. Призраков всех, кто до них совокуплялся на этой кровати. Виктор нетерпеливо вертел в руках трубку, ожидая, когда уберутся хозяин и его мальчишка.
– Да вот она, сами посмотрите, – продолжал хозяин, указывая на небольшую картину над комодом. – Само собой, до вашей красоты ей далеко. – И Виктор увидел, как хозяин гостиницы кладет руку на плечо Мейбл. Он закашлялся и сделал вид, что разглядывает картину.
Мазня мазней, разве что чуть получше, чем намалевал бы ребенок. Но сам образ, по правде говоря, растревожил его чувства. На тюленьем теле сидела голова девушки с отрешенным лицом, тюленья шкура сползала с плеч аккуратным слоем, точно спираль срезаемой с клементина шкурки. Ах, сколько женской плоти. Виктору вспомнились лубочные картинки, которые он прятал между страниц своей Библии: женщины с упругими грудями, между ногами сплошная мраморная гладкость, без всякого намека на подробности.
– Боже мой, – воскликнула Мейбл. – Вид у нее довольно пугающий.
– Ерунда все это, дорогая, – заявил Виктор, стараясь увести Мейбл от картины.
Но Мейбл не пожелала следовать за ним. Она склонилась к мальчику.
– Что это у тебя тут, окаменелости, да? – спросила она. – Мой муж тоже найдет на берегу невообразимое древнее создание, и тогда мы разбогатеем. Он назовет его в мою честь, Prodigium Mabelius.
Хозяин гостиницы издал всхлип, подозрительно смахивающий на смешок. Виктор от унижения не смел поднять глаз. Скажи это кто-нибудь другой, он решил бы, что его хотят поднять на смех. Мейбл же повторила его слова без всякой задней мысли, и спрос с нее только один: чтобы понимала, что можно говорить вслух, а о чем лучше помалкивать.
– Так мой племянник сводит вас к утесам Блэк Вэн, – сказал хозяин гостиницы, указывая на рыжего мальчика. – У него прямо нюх на эти штуки, что у твоей свиньи на трюфели. Хотя не скажу, чтоб за последние годы тут попадались какие-нибудь разэтакие находки.
– Я с удовольствием, как только дождь кончится, так сразу, – бодро отозвался Виктор.
– Так в мокротень останки еще проще искать, они черным блестят в грязи, – чуть шепеляво выговорил мальчик. Его язык немного заплетался в дырке на месте двух верхних нижних резцов.
Мейбл повернулась к Виктору.
– Тебе ведь легкий дождик не помеха, правда, дорогой? – проворковала она. – Уверена, ты непременно отыщешь для меня невиданное доисторическое создание, если будешь каждый день выбираться на промысел.
– Но…
– Знаешь, – проговорила она, играясь своими маленькими серебряными ножничками, – среди всех твоих достоинств меня больше всего восхищает самоотверженность. Уж кто-кто, а ты найдешь, я это точно знаю.
Она нежно улыбнулась ему и прибавила, что, к сожалению, не сможет составить ему компанию, ах, только не сейчас, когда ее легкие еще так слабы после перенесенной три года назад инфлюэнцы.
Увы, прахом пошли его мечты о славе, мечты откопать останки неизвестного таинственного существа. Как пошли прахом мечты вообще о чем-либо, кроме разве что ужина из холодной макрели под стакан рейнвейна, но даже сейчас он до ужаса боится снова разочаровать Мейбл – в который уже раз, – что сегодня тоже ничего не нашел. Восемь дней впустую! Только проклятый дождь. Выматывающий настолько, что нет даже сил посетить здешние танцевальные вечера. Дождевая капля пробралась ему за шиворот и змеится вниз по хребту. От холода его зубы начинают выбивать дробь, брюки вымокли до колен. Мальчишка убежал далеко вперед, Виктор едва видит его сквозь густую пелену дождя. Виктор останавливается посмотреть, над чем там дерутся три чайки, их острые клювы бьют во что-то мягкое. Вон оно что, это медузу выбросило на берег, и она растекается по мокрому песку.
И вдруг он слышит это. Как будто некий исполин прочищает горло, и следом раскатывается долгий низкий скрежет, точно что-то глубинное трещит и разламывается напополам. Зрение его мутится, словно он смотрит сквозь залепленное туманом окно; утесы на его глазах обваливаются, тонны черной земли обрушиваются на берег.
– Ради бога, – кричит он, точно увещевает кого-то – или что-то? Скалы, а может, самого Господа? Он и не подозревал, что его ноги способны настолько ослабнуть, что его зрение настолько утратит резкость. Он мало что чувствует, кроме боли в груди и резкого металлического привкуса во рту. Он пытается бежать, но поскальзывается и опрокидывается на спину во что-то рыхлое и влажное. Медуза, догадывается он, его руки покрыты мерзкой слизью, мягкой и холодной. Он парализован, он не в силах подняться, его ноги превратились в свинцовые гири, он чувствует, что земля того и гляди поглотит его. Странно, думает он, отчего в такой момент не получается думать о чем-нибудь особенно значительном, а только о Мейбл и как прошлым вечером она сидела напротив него за обедом. Уютная картинка. Она разделывала сардинку серебряным рыбным ножиком, по одной вытаскивая тонкие, как волоски, реберные косточки. «Она моя, – подумал он тогда. – Мы принадлежим друг другу».