Что она скажет, когда узнает новость? Он представляет, как она кротко роняет слезы, а потом долгие годы преданно ухаживает за его могилой. Но кто еще придет оплакивать его? Определенно его похороны будут скромными и тихими, без пышных проводов и похоронной процессии, как ему когда-то рисовалось в воображении. Тридцать лет он прожил – и что может предъявить? Ни богатства не нажил, ни славы, как прочили ему его учителя. Сколько лет прошло с тех пор, как кто-нибудь восклицал: «Если кто и справится с этим, так только наш Виктор!»? Его имя, когда-то питавшее его гордость, стало восприниматься им как насмешка.
Над городком плывут запахи известняка, пороховой серы, сырой свежевывороченной земли. Он смутно слышит чьи-то крики, но не может разобрать слов. Лишь протяжный низкий стон, какой могут издавать несмазанные дверные петли. Звук постепенно стихает. Он ощупывает свои ноги, бока, руки. Вроде нигде не болит. Он встает, пошатывается на нетвердых ногах, пытается стряхнуть с пальто песок, вытирает о брюки влажные ладони. Чувствует нелепость, глупость своего положения. Оползень остановился. Толстый пласт земли сползает в море. Прибрежные утесы обвалились. Надо бежать, скорее уносить отсюда ноги. Не ровен час сползет еще один пласт, весь берег рискует превратиться в сплошную осыпь из обломков скал, земли и камней. Но он почему-то идет прямиком к оползню. Небо над ним серебрится, как внутренность перламутровой раковины, дождик вяло побрызгивает. Ему кажется, он один остался в целом мире…
Ах да, мальчик, вспоминает он. Мальчишка, у которого не хватает двух передних резцов, мальчишка, имя которого он убей не может запомнить. Мальчишка убежал вперед, его рыжая голова исчезла в густом тумане за мгновение до оползня.
– Мальчик! – кричит он, сам понимая всю бесполезность своих призывов. Тот наверняка уже мертв.
И тут он замечает это черное, глянцевитое. Оно блестит в сером предвечернем свете на верхушке холма из обвалившейся земли. Формой оно почти как череп. Виктор мигает, делает шаг вперед, потом еще один. Бежит, почти не чувствуя боли в лодыжке. Все в нем ликует и поет. Он старается запомнить этот момент во всех подробностях, точно уже готов живописать его, сохранить для истории. Момент открытия, шок от озарения. Высокий насквозь промокший малый упорно карабкается вверх по оползающему склону, прорывается к научному открытию. Какая жирная и вязкая земля! Липнет к бедрам, при каждом шаге чавкает под ногами.
С первой же секунды, едва увидев, я уже знал. Да, именно так он скажет, когда будет выступать перед многолюдной аудиторией в Королевском обществе. Интуиция на открытия – так бы я определил это.
Его пальцы цепляются за скалу. Каким триумфатором он, верно, сейчас выглядит! Руки, по локти в черной земле, ломит от холода. Раскаты грома над головой звучат ему громом аплодисментов. Ослепительный зигзаг молнии освещает смурый день. Ага, вот реберный каркас. Ласт. Чудовище в первозданной сохранности. Древний исполин тысячи лет дремал в глубинах земной толщи, как будто дожидался, чтобы он, Виктор, явил его миру.
Сейчас всю Британию перекапывают, снова думает он, ликование рвется из его груди отрывистыми взвизгами восторга. Его папаша копает свои каналы. Братец копается со своими саженцами и кладбищами. А он, Виктор, тоже в деле, он откапывает небывалое доисторическое чудовище, которое наверняка принесет ему имя и славу.
Ломовые подводы прибывают почти затемно. Еще не заслышав их, он уже чует их запах: ворвань в фонарях воняет тухлой рыбой. Он бешено машет им руками. Вон по берегу бежит хозяин гостиницы, за ним – девочка, по-прежнему прижимая к груди куклу из говяжьей голяшки. Прилив уже подбирается, волны тяжело вздыхают, накатываясь на прибрежные камни.
– Сюда! – зовет он с вершины холма. – Сюда! Несите веревки! И лопаты, молотки! Да поживее, придется поднажать, надо спасать находку!
– Хвала небесам! – кричит в ответ хозяин гостиницы, и они с девчонкой лезут к нему вверх по склону. Хозяин вертит головой, щурится в тусклом свете. – Где он?
– Вот, – говорит Виктор. – Вы только посмотрите, какое чудо! – Длинный, вытянутый вперед череп. Черные ласты, а может, плавники. Он предвкушает, как они изумятся, как иззавидуются его удаче.
Хозяин гостиницы впивается в него диким взглядом.
– А Уилбур? Где Уилбур?
Виктор закусывает губу. Он совсем позабыл о мальчике, позабыл, что где-то внизу, под массами черной чавкающей земли, погребено его мертвое тело.
– Мне ужасно жаль… – Виктор запинается. – У него не было ни малейшего шанса, сами же видели, что творится. Оползень сошел в мгновение…
Хозяин гостиницы делает к нему шаг. Долю секунды Виктор пугается, что тот намеревается ударить его. Но нет, руки мужчины безвольно свисают вдоль тела, челюсть расслаблена, и только боль искажает его измученное лицо. Виктор отходит в сторонку и наблюдает, как мужчина с девочкой ползут вдоль склона, выкликая имя мальчика, разгребают рыхлую землю, скребут пальцами, втыкают прутики. Он хочет сказать им, что все бесполезно, что мальчик наверняка уже мертв. Он оглядывается, видит, что вода уже подкрадывается. Сколько у него времени? Если никто не поможет, его находку унесет в открытое море – и прости-прощай великое открытие. Слабый крик вырывается из его горла. Его шанс, единственный шанс урвать у судьбы почет и славу тает на глазах.
Он лихорадочно шарит по карманам в поиске карандаша и бумаги, кое-как царапает на листке цифры и размахивает им перед носом у двух грузчиков с мощными ручищами:
– Десять фунтов, нет, двадцать!
Они переминаются с ноги на ногу, но в конце концов кивают, и он ведет их к своей находке. Молотки звенят о камень, веревки скрипят, натягиваются. Дождь смывает с чудовища облепившую его грязь, и Виктор видит, что скелет в идеальной сохранности, он и вообразить не мог, что такое бывает: ребра, хребет, ласты – все на месте. Они подтыкают остов кольями, закрепляют веревками, потом еще веревками, а Виктор бегает вокруг в диком страхе, как бы от их усердия находка не раскололась надвое. Лошади в нетерпении выбивают копытами комья глины, их жилы натянуты как канаты, головы в тусклом свете фонарей отбрасывают пугающие тени. Протяжный стон: то ли человеческий, то ли животный – Виктору нет дела. Волны ревут, вода наступает.
– Надо возвращаться. Прилив, – кричит один грузчик, вода уже бурлит у их щиколоток. Хозяин гостиницы с девочкой покорно поворачивают к городу, бредут с пустыми руками, с поникшими головами. Виктор смотрит, как их фонари удаляются, превращаясь в крохотные точки.
Но черта с два он уйдет с берега, он хватает за шиворот грузчика, когда тот пробует тронуть лошадей. Снова вытаскивает карандаш и бумагу, царапает несусветные суммы, те двое в раздумьях щелкают кнутами, но в конце концов, слава богу, соглашаются и с жутким треском вытаскивают из земли весь скелет. Виктор приплясывает от нетерпения, пока они привязывают скелет к подводе, ее деревянное днище прогибается под неимоверной тяжестью.
– Быстрее, – шепчет Виктор, потом кричит в полный голос: – Быстрее!
Приливные воды уже доходят ему до бедер, волны норовят утащить его в сторону. Вода бурлит пеной уже у самого пояса.
– Дайте сам привяжу, – кричит он этим двоим и только сейчас замечает, как они испуганы, как беспокойны лошади, белки их выпученных глаз поблескивают в неверном свете фонарей.
Они с трудом пробиваются вперед среди бушующих волн, Виктор сидит на подводе, вода бешено бьется в ее борта. Ночь, как на грех, темная и промозглая. Он весь трясется, сырой холод моря пробирает его до костей. Он в грязи с головы до ног, она застряла в его волосах, налипла на уши. Он склоняет голову и баюкает остов своего исполина, как любящая мать – младенца.
Ножи звякают по фарфору. Рыбный пирог, еще не остывший, весь утыкан костями. Виктор вытаскивает воткнувшуюся в десну тоненькую прозрачную пику рыбьей косточки и откладывает на край тарелки. Мейбл не поднимает на него глаз, не разговаривает с ним. Они едва перемолвились словом с момента, когда он ввалился в их комнату, до костей промокший, истекающий грязью. Он-то надеялся, что она побежит с ним посмотреть, как его исполина сгружают с подводы прямо на улице, у дверей лавки, а она только отшатнулась от него и замотала головой. Это он в одиночку торчал под дождем и торговался с лавочником о цене, в одиночку раздавал указания десятерым грузчикам, пока те стаскивали остов вниз по замшелым ступеням в погреб под лавкой. Будь его, Виктора, воля, он велел бы затащить драгоценную находку к ним в комнату или устроился бы на ночлег прямо в погребе под боком у исполина.
От возбуждения у него дергается и подпрыгивает колено.
– Веришь ли ты? – шепчет он Мейбл. – Мое чудовище! Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его. Оно восхитительно. Оно станет величайшей находкой со времен Plesiosaurus Вильяма Конибира.
– Не Конибира, а Мэри Эннинг, – тихо возражает ему Мейбл.
– Прошу прощения?
– Этого Plesiosaurus обнаружила Мэри Эннинг.
– Не надо придирок, – говорит он. – Конибир составил его описание, ведь так? – Он похлопывает ее по руке. – Очень скоро, может, уже завтра, сюда налетят газетчики. Ученые мужи! Палеонтологи. – Глубокий вдох, от восторга у него перехватывает горло. – Королевское общество! Ох, что начнется, когда они прослышат!
– Капустки? – предлагает хозяин гостиницы, поднося им соусник с разваренными до желтизны овощами.
Виктор хлопает себя по лбу от мысли: «Что, если в погребе ему угрожает опасность? Вдруг они продадут его?»
– Капустки? – снова вопрошает хозяин гостиницы. Глаза его красны, посеревшие щеки ввалились.
– Благодарю вас, Джеймс, – отвечает ему Мейбл и смотрит на него участливо, почти с любовью. Когда он пододвигается, чтобы положить капусту ей на тарелку, его пальцы легонько прикасаются к ее. Надо же, а он весьма привлекательный мужчина, удивленно думает Виктор.