Тетка со мной почти не разговаривала, хотя я знала, что она справлялась обо мне у директора школы: как учусь, нет ли со мной проблем. Знала также, догадалась, что она, вооружившись бутылью самогона и нехитрой снедью, ходила его благодарить. Вернулась хмельная и за полночь. Плакала в сенях.
Я чувствовала себя здесь временной и ждала письма из Москвы, но про меня словно забыли. Не знала, что там происходит: стала думать, что Гумеров мог сгубить отца, добиться для него самого плохого. И тогда мои страдания были мелочью. Выходило, что отец спас меня, отправив к тетке? Или все же я была в ссылке? Сомнения и безвестность угнетали.
К этому моменту я словно невзначай, понемногу расспросила Розу и выяснила, что то, что говорила про деревню тетка, было правдой – нас на многие и многие километры окружали леса и болота, единственная дорога вела в соседнюю, почти такую же глухую, деревню. Выбраться отсюда пешком было невозможно. Оставалось только ждать. Но чего?
В школе все складывалось неплохо. Учителя иногда задавали вопросы, и мне удавалось удачно ответить. При этом я больше не старалась блеснуть, не поднимала руку. Особенно легко мне было на уроке русского. Что интересно: не все мои новые одноклассники хорошо говорили на чистом русском языке. Меня это тогда очень удивило.
В школе преподавали на белорусском и русском, а на переменах звучала смесь и того, и другого – сейчас ее стали называть трасянкой. Впрочем, трасянку, в отличие от чистого белорусского, я научилась понимать довольно быстро.
Скоро мне стало ясно, что самые умные в классе – Леша, Паша и Гражина. Но из них только Паша и Гражина планировали учиться дальше, в Борисове. Паша собирался в педагогический в Минск – денег обещала дать городская родня, они же и жить к себе пускали. Роза рассказала, что он хотел вообще-то в медицинский, но мать с директором школы посоветовалась и отговорила, если не сказать, запретила: побоялась, что не справится с учебой, не сможет закончить.
Гражина Криводубская, как я говорила, целилась в сельскохозяйственную академию по стопам отца. Одноклассники подшучивали: папаша-агроном теплое место готовит. Так, скорее всего, и случилось бы, если бы не война.
Леша, по слухам, мечтал о Белорусском технологическом университете, голова у него здорово в плане точных наук варила. Оле с Симой светило только ФЗО. Они давно б после седьмого класса ушли, да родители не отпустили. «Пестили» – как выразилась тетка.
У Оли Дзюбы никогда ни знаний, ни амбиций ни на что другое и не было – она, как я поняла, хотела замуж, и желательно за Владека. А Сима был просто легкомысленным. Ему было все равно – ФЗО не ФЗО – лишь бы компания подобралась веселая. Роза же изначально собиралась в ремесленное училище – на гособеспечение, но тоже осталась в деревне на несколько лишних лет – мать сильно болела. Владек Лобановский видел себя будущим железнодорожником – деревню он ненавидел, мечтал вырваться и не скрывал этого. Такими были мои новые одноклассники. Впрочем, их жизни сложились совсем иначе, чем они планировали. Я напишу о каждом из них.
Глава 9
В понедельник на перемене ко мне подошла троица. Все это время они посматривали в мою сторону, но ни разу после первого дня так и не заговорили со мной. Владек поправил свою рыжую шевелюру, засунул руки в карманы, осклабился и спросил:
– А что это ты, Трофимова, не пришла на танцы в субботу?
– Какие еще танцы?
– Так в клубе. Мы все туда ходим.
– Кроме Розки, конечно. Аксельрод – не самая подходящая фамилия для танцев, – заржал Сима.
– А Фишман – подходящая? – парировала Розка, которая слушала наш разговор.
– Хорошенькое дело! Ты много не болтай, а то я тебе! – Сима замахнулся на Розу, но Паша его оттолкнул:
– Да брось! Чего уж…
– Так придешь, Трофимова? – снова спросил Владек.
Роза не унималась:
– А ты ждешь уже? Приготовился?
– Тебя не спросили, Аксельрод, – огрызнулся Владек.
Роза снова вскинулась что-то такое сказать, но Паша миролюбиво вмешался:
– Ты, Розка, не лезь.
– Посмотрим, – уклончиво ответила я. Как-то не думалось мне о развлечениях. Я тосковала по дому, по маме, по отцу. Корила себя за глупость, из-за которой сама же пострадала. Было ли честным теперь ходить на танцы?
Леша, который шел мимо и услышал наш разговор, неожиданно вмешался:
– А вообще-то приходи, Трофимова. Нам новую пластинку привезли. «Рио-Рита» называется. Тебе понравится!
Я подумала: надо же – сорок первый год, мы в Москве давно ее слушаем, дома у меня уже есть эта пластинка, а здесь это новинка, и сказала, чтобы поддержать Лешу:
– А я ее знаю и очень люблю, между прочим. Хорошая песня.
Но Леша раздосадованно махнул рукой и пошел дальше:
– Конечно, кто бы сомневался? Любит она…
Меня разозлило, что все время раздражаю его, что бы ни сказала, и я выкрикнула так, чтобы Леша услышал:
– Может, мы и придем с Розой!
Но Роза неожиданно вскипела:
– Да не хожу я на ваши танцы, понимаете? – и в слезах выбежала из класса.
Я поспешила за ней.
– Роза! Роза! Ты чего?
Роза отмахнулась:
– Да ничего.
– Тебя не пускают, что ли? – осенило меня.
Роза остановилась:
– Если попрошу – пустят. Но вообще-то у нас шаббат – особый день. Отец не хочет, чтобы я ходила. Да и мать болеет.
– Я не знала. Никогда про такое не слышала.
– В Москве нет евреев?
Я вспомнила разговоры на кухне, слово «жиды», историю, что они добавляют в специальный хлеб, мацу, кровь христианских младенцев.
Отец, когда рассказывал это, делал страшное лицо и смеялся. Мне стало стыдно:
– Так ты еврейка?
– Ну да. А что такого?
– Нет… ничего… Конечно, у нас есть евреи. Но такие же, как все, ходят на танцы.
– Ты не подумай неправильно, – продолжала Роза, – ничего такого мы не делаем. Так, иногда приходят мужчины помолиться. Дед раввином был. Вот и отец меня строго держит. Только ты никому не говори – это все тайна. Нельзя говорить, что мы верующие, – у нас могут быть очень большие неприятности.
Я удивилась:
– А у нас в семье – атеизм. Папа говорит, что никакого бога нет. Есть такая газета «Безбожник», папа выписывает. Может, твоим родителям ее почитать?
Но Роза еще больше меня обескуражила:
– Они русский не очень хорошо понимают – мы на идише дома говорим. А читать на русском вообще не умеют.
– Ты шутишь, наверное?
– Не шучу! – обиделась Роза. – Даже хотели отправить меня учиться в еврейскую школу в Борисов, но мать болела, нужна была помощь по хозяйству.
Я снова вспомнила про мацу и мне снова стало стыдно. Далась мне эта маца!
– У нас все хорошо говорят по-русски, я поэтому удивилась.
– Странно это, – продолжала Роза. – Вот мы с Симой – евреи, на идише дома говорим. А Владек и Гражина – поляки, дома по-польски разговаривают. Понимаешь? Говорим на языке предков – это же нормально? А русский нам не родной. Кстати, Паша и Леша хорошо учатся еще и потому, что они белорусы – им легче. Хотя Олю, пусть и белоруску, это не спасло… – с усмешкой добавила она.
– Так если Сима – тоже еврей, то почему ему на танцы можно, а тебе – нет?
– Потому что у него семья нерелигиозная. Родители атеисты. И потом он младший, последыш, взрослые дети разъехались кто куда. Вот Фира ему все и разрешает. Он и не учится толком, а все равно в ее глазах гений.
Роза засмеялась, я вслед за ней.
– Ты меня извини. Так чудно все мне у вас. Я просто не привыкла. И поэтому тебе могут запретить со мной дружить? Потому что я не еврейка?
– Ну… понимаешь… не в этом дело. Просто папа думает, что все городские – испорченные. Особенно не еврейки. Такой он человек. Допотопный. Но все-таки папа. Не хочу его расстраивать.
Я подумала: «А ведь прав ее папа. Не знает меня, не видел ни разу, а прав…»
Роза тем временем взяла меня за руку:
– А на танцы ты все-таки сходи. Леша там музыку ставит на патефоне. Он за это ответственный. Он вообще-то хороший в глубине души, а эти…
– Он тебе нравится?
Роза покраснела:
– Кто? Лешка-то? Он даже не еврей!
Мы расхохотались. Мне было хорошо с Розой – такой искренней, настоящей. Я была рада, что встретила ее. И не знала тогда, что Роза навсегда изменит мою жизнь.
Роза замолчала, посерьезнела:
– Вообще-то меня в Борисове жених ждет. Вернее, он в армии сейчас, а осенью вернется.
При этих словах я не заметила ни радости, ни кокетства. Еще школу не окончила, а уже жених. Вот это да! Хотя кто бы говорил – поймала я себя на мысли – после истории-то с Гумеровым.
– Чепуха! Как это? Жених?
– Да так.
– То есть ты оканчиваешь школу и тут же выходишь замуж?
– Ну… почти. Дождемся, когда мне восемнадцать исполнится, – и тогда.
– Не понимаю. Ты так сильно влюблена, что ли?
Я рассуждала уже как бывалая, опытная. Еще недавно больше всего на свете мечтала выскочить замуж, а сейчас уже осуждала новую подругу, готовая убеждать ее, что нечего там делать, замужем, надо сперва узнать человека. Мне стало стыдно.
– Ну… не знаю. Он хороший. Окончу ремесленное училище – вот и поженимся.
– Ты что же – выходишь замуж за незнакомого человека?
– Ну хватит, Нина. В книгах люди хотят чего-то нового, интересного, каких-то приключений. Броситься в жизнь сломя голову и не выходить из нее. Вот и ты такая. А мне этого не надо. Это плохо?
Роза замолчала. Я не могла понять ее и внутренне возмущалась: «Что за крепостное право в XX веке? Как такое может быть?» Это был другой, незнакомый мир, который мне только предстояло узнать.
После ужина я думала о сегодняшнем разговоре в школе. Мое положение, безвестность угнетали меня, но все же молодость взяла свое – мне стало очень интересно побывать на деревенских танцах. Как там танцуют? Подо что? Как одеваются? С другой стороны, это был еще один шаг навстречу деревенской жизни. Корила себя: ведь решила – ничто здесь меня не касается, я здесь временно. Но все равно это манило меня: веселье, танцы, внимание. Молодость – она такая. Легкомысленная.