Стаканчик полетел в стену.
В комнате стало тихо.
— Вы не доказательство, — почти прошипел Сэм. — Не лабораторный эксперимент. И уж точно не грёбаный информационный повод, на котором я хотел бы нажиться.
Тана, не удержавшись, снова лизнул воздух языком. Эмоции, которые испытывал Сэмюэль, иррационально казались ему вкусными.
Сэм неожиданно фыркнул, откинулся на спинку кресла и прищурился.
— Вы сделали это специально, — заметил он.
Сэм всегда был умным.
— Не знаю, о чём вы, — расширил зрачки Тана. — В любом случае, наше время на сегодня истекло. Мы встретимся завтра.
Сэмюэль покачал головой.
— Возможно, вам нужен другой врач.
— Чушь, и мы оба это знаем, — Тана на прощание махнул гребнями, открывая уязвимый позвоночник. Он знал: Сэм, в отличие от остальных людей, точно поймёт этот жест. Уже на пороге Тана обернулся. — И да, подумайте насчёт книги. Если я верно понимаю планы леди Авалон, книга предполагается в любом случае: это часть неизбежной инфокомпании. И будет лучше для меня, если ею займётесь вы.
Сэм медленно покачал головой, со странным выражением глядя на него.
— Будет больно, — заметил он, не уточняя, кому именно.
— Да, будет, — глупо отрицать. — И всё же — я прошу. Именно потому, что вам будет больно вместе со мной. Знаю, что это эгоистично, но позволяю себе эту наглость. Подумайте, пожалуйста, над ответом. До завтра, Сэмюэль.
Дверь закрылась за ним с мягким шипением.
*
2
*
Когда Тана вошёл в свой кабинет, леди Авалон уже предсказуемо была на месте, как и всегда. Сквозь экранное стекло, соединяющее их кабинеты, он видел её застывшую у окна фигуру. Тана знал, что прямо сейчас она разглядывает яблоневые бонсаи, стоящие у входа в здание.
Так начиналось каждое её утро. И Тана, как никто, мог это понять: он многое знал о ежедневных ритуалах. А ещё о призраках, которых за леди Авалон следовало, возможно, слишком много для одного человека. Они отравляли её жизнь… но они же и хранили её.
Тана знал, что современная человеческая наука отрицает такие вещи. Но, изучив все её постулаты, в некоторых вопросах Тана остался верен своим — пусть тысячу раз мёртвым — духам и богам. Он верил тем теням, которые он порой видел краем глаза, и отблескам в отражении. Он знал: секрет феноменальной удачливости миледи Яблоневый Цвет, которая раз за разом позволяла ей выживать в самых диких ситуациях, кроется в тенях за её спиной. А уж тем, за кем по жизни следуют тени Смерти, бывает сложно умереть.
Правда, жить им ещё сложнее. Уж Тане ли не знать.
-
Почувствовав взгляд, леди обернулась.
Её лицо напоминало застывшую маску, покрытую шрамами. Она могла бы сделать себя идеально красивой, но выбрала именно такое лицо.
И это Тана тоже хорошо понимал.
На самом деле, непосредственная начальница Тане нравилась. Во-первых, он был рад, что не приходится подчиняться другому самцу, пусть и человеческому: на его родине ещё никто не убивал метафорическую Медузу Горгону (и не факт, что убил бы в итоге), потому у его народа был матриархат. Не махровый, но Тана с его происхождением мог подчиняться только матриарху или шаману.
В этом смысле, можно сказать, он удобно устроился. Если разобраться, они с леди Авалон были похожи. И потому, возможно, она давала Тане шанс, в котором остальные отказывали. Всё это делало Тану очень преданным своему делу помощником. Что леди Авалон, в свою очередь, умела ценить.
Повинуясь её взгляду, экранное стекло с тихим шипением ушло в стену, фактически объединив их кабинеты.
— Рада, что вы на месте, Тана, — бросила она. — Нам предстоит очередной безумный день. На вас медиа; займитесь этим, пожалуйста.
— Я готов, миледи, — слегка склонил голову он. — Сейчас только сменю пиджак — случился небольшой конфуз на сеансе психоанализа.
— А да, психоанализ… У меня была намедни неприятная беседа с доктором Иэном. И я думаю, вы уже примерно знаете её содержание. В связи с этим вопрос: у меня есть повод для волнения?
— Нет, миледи. Я в полном порядке.
Она чуть дёрнула уголком рта, что в её исполнении значило улыбку.
— Это облегчение. Я не знаю, как объяснять работавшему всё это время в тылу мальчишке, что некоторые вещи просто нормальны для тех, кто видел некоторое дерьмо. Он всё равно не поймёт. Если уж на то пошло, не будь я ставленницей самого, добрый доктор бы и меня попытался бы отстранить от работы, не глядя на должность. И вообще всех в ведомстве, что уж мелочиться. А что? Почти все тут побывали на войне, причём в крайне интересных локациях и со всеми вытекающими. Кто-то на чём-то сидит, кто-то выбивает чужие зубы на боях без правил, кто-то пьёт, кто-то параноит. Но что с этим сделать? Всех принудительно лечить? А работать будет кто, завхоз, робот-уборщик или секретарь с ресепшн? То-то... Тем не менее, у меня назрел вопрос: вы не думали о том, чтобы сменить психоаналитика?
Тана порадовался, что пока не переодел пиджак. Гребни, чтоб их.
— Сэм меня полностью устраивает, леди Авалон.
— Не сомневаюсь. Но вот незадача: он вас любит. Это может стать серьёзной проблемой.
Тана даже раздражённо зашипел, на сей раз почти всерьёз обиженный.
— Сэм не какой-то… извращенец, миледи.
— А я сказала хоть слово об извращениях? Насколько я знаю, в цивилизованной части нашей галактики сношение совершеннолетних человеческих особей с представителями других разумных цивилизаций извращением не считается. За такие слова можно огрести и обвинение в нетолерантности, между прочим… Но секс в данном случае вообще ни при чём. Любить и хотеть трахнуть — это понятия, которые далеко не всегда идут вместе. Есть известная категория странных ребят, которые и вовсе склонны влюбляться не в тело, а в мозги. Я знаю немало таких. И да, мальчишка эмоционально скомпрометирован. Вы не просто его работа; в том или ином контексте, он любит вас. И это, повторюсь, проблема.
Тана усилием воли подавил все неуместные реакции.
— Не думаю, что тут есть проблема, миледи.
— О, вот тут вы глубоко неправы. Любовь — это почти всегда проблема, собственно…. Как минимум, для таких, как вы или я. А ещё это слабость, которой можно воспользоваться. Уверены, что готовы ставить цель всей своей жизни под угрозу?
Леди Авалон редко заводила разговоры просто так. И ещё реже ошибалась, когда дело доходило до тонкостей человеческой природы. Потому Тана внимательно взвесил ответ.
— Если вы настаиваете, миледи, я подчинюсь. Я слишком многим вам обязан.
Она посмотрела на него с отчётливо читаемой насмешкой.
— И чем же это вы мне обязаны, позвольте узнать? Тем, что, когда я села в это кресло, нормально работать в этом коррумпированном ведомстве мог только так называемый “лабораторный экспонат”? Вам кажется, что я оказала вам услугу, вытащив из комфортного лабораторного бокса и загрузив работой по самые гребни и выше? Не стройте иллюзий, мне это просто было выгодно. По правде ещё неизвестно, кто из нас оказал кому большую услугу, Тана. Так что оставьте свою слепую благодарность тем, кто её заслуживает. Я ни на чём не настаиваю. Я просто предупреждаю вас, как человек, хорошо знающий правила игры. Место ли здесь симпатии и взаимовыгодному сотрудничеству? Да, вполне. Место ли здесь любви? Она вне уравнения, Тана. В любом из своих проявлений, ей не место там, где ставки так высоки. Поверьте, я проверяла.
*
Работы действительно было много.
Переговоры с Коалицией Альдо должны были начаться уже на днях — как минимум их предварительная часть. Впрочем, все понимали прекрасно, что следующая встреча (которую Тана про себя упорно называл “советом вождей”) будет всего лишь фактическим подтверждением текущих договорённостей. Возможно, с парой-тройкой незначительных поправок, но по сути…
Тана любил свою работу.
Во-первых, как ни крути, она была подтверждением его социального статуса, признанием способностей, способом вырваться из лаборатории, жить свободной жизнью и ни от кого не зависеть. Во-вторых, ему действительно нравилось приносить пользу. Давным-давно прошло то время, когда Тана считал всех поголовно людей ужасными монстрами. Он не нашёл бы среди них своё племя, но всё ещё получал моральное удовлетворение, защищая тех, кого он мог хотя бы условно назвать своими. А из второго, собственно, вытекало третье: с гвадцами Тана чувствовал некоторую общность.
В первую очередь дело было, конечно, в судьбе центральных планет Гвады. Это ведь, если разобраться, наглядная демонстрация того, как для вполне нормальных вроде бы людей другие разумные существа в фокусе прицела быстро становятся… как там было… тупыми лысыми ящерицами. И не важно, тупы ли они.
Даже не важно, если они такие же люди.
Название может быть другим, конечно. За всю историю человечество придумало много разных слов, которые подменяли правду маркой прицела. “Неверные”, например. Или “твари”. Или “дикари”. Или ещё тысячи тысяч названий.
Оно не такое оригинальное, как про себя думает, это человечество. Оно постоянно повторяется.
Но название всегда придумывается, это правило. Как печать, как маркировка, как приговор. Как способ отгородиться.
Это название редко соответствует истине, да оно и не должно; главное чтобы оно падало, как в плодородную почву, в сознание людей. Которые, сами по себе, вполне социальные приматы. Которые не так уж любят беспричинно убивать себе подобных… Потому и придумывают название. Чтобы точно знать, что те, конечно, другие. Их можно.
Чтобы не говорить: они такие же. Чтобы не говорить: они разумные. Чтобы не прозвучало: они — как мы… Это не должно звучать, так выглядит первое правило дегуманизации. Потому что тогда они задумаются, верно? А прицел дрогнуть не должен. Это, к добру или худу, правило номер два.
И Тана знал, что гвадцы, прошедшие эту войну, потерявшие кого-то на центральных планетах, выжженные и преследуемые призраками — они тоже немного лысые ящерицы. В метафорическом смысле. Это не делало их его племенем, даже не делало их ситуации полностью похожими, но всё же Тана был рад, что он именно на их стороне.