Инициировать проект “Пристрелка и отладка” в первый же день он, по правде, не планировал. Лабораторные эксперименты по изучению его сексуального поведения никогда не проходили хорошо; однажды, собственно, они кончились смертью патнёра. Это была случайность, на которую доктора только плечами пожали, поставив в журнале отметку “отобрать новый подопытный материал”. Но Катерина… Она не была материалом. Потому Родас и хотел её, и боялся этого желания.
У Катерины, очевидно, с этим проблем не было. И она, в соответствии с собственной характеристикой из лётной академии ЗС, была “человеком действия с выраженным техническим мышлением и систематическим подходом к решению задач”. Потому, закончив с тестированием каров класса “Стратосфера”, она перешла к предварительному тестированию другого суперсовременного девайса.
В его, Родаса, лице и прочем теле.
— Так, — сказала она, по-змеиному ловко выскальзывая из лётного костюма. — У меня предложение.
— Слушаю?
— Когда мы взлетали, я видела бассейн на крыше. Посему предлагаю реализовать один из пунктов твоего плана (там было что-то про крыши, так?), а заодно более предметно ознакомиться с ТТХ друг друга. Начать можно прямо здесь.
— А именно?..
— Раздевайся.
Возможно, впервые на своей памяти в рамках эксперимента Родас выполнил эту команду весьма охотно. Катерина, кивнув самой себе, тоже сбросила остатки одежды.
После они на пару мгновений застыли, рассматривая друг друга. Не то чтобы они не видели друг друга обнажёнными, разумеется; не то чтобы для них в этом было что-то новое: что модам, что кадровым военным постоянно приходится раздеваться, в том числе перед малознакомыми людьми. Просто ранее у них двоих это сопровождалось кучей каких-то сопутствующих обстоятельств, причин, факторов. Теперь они просто… были. Без ничего. Очень близко. Линии очертаний дорогих машин — и линии стоящих среди них людей.
Однажды Танатос сказал словосочетание "поэзия форм и линий". Тогда Родас пропустил это мимо ушей — но теперь, пожалуй, понял.
Катерина усмехнулась, облизала губы и привалилась спиной к алому боку кара. Её отросшие за время медицинского сна золотистые волосы разметались, белая кожа на фоне обшивки казалась нарисованной. Родас полюбовался на едва заметные пигментные пятна на носу и щеках (кажется, они называются веснушками), проследил взглядом слегка приоткрытые полные губы — и подумал, что подарит ей ещё парочку каров.
Она просто отлично с ними сочетается.
Пока же он просто запечатлел для себя эту картину, потому что она была…
— Ты грёбаное совершенство, — сказала она как-то хрипло.
… совершенством.
Катерина шагнула вперёд. Она провела по его щеке, груди, очерчивая линии мышц. Потом — ниже… Родасу совершенно иррационально показалось, что её пальцы оставляют за собой огненный след. Она потянулась к нему, и он сам даже не заметил, как позволил вовлечь себя в поцелуй, длинный, постепенно перетекающий от осторожной, изучающей нежности к чему-то более острому и раскалённому.
Он никогда раньше не пробовал ничего подобного, на самом деле.
В этом хотелось забыться. Не останавливаться. Перенастроить рецепторы так, чтобы не упустить ни единого ощущения — хотя он всегда ненавидел перенастраивать чувствительность. Но здесь, сейчас…
Он стоял, как на плацу. Ему отчаянно, до мелкого тремора пальцев хотелось прикоснуться в ответ, но — нельзя. Он чувствовал, как его самоконтроль летит куда-то, и… боялся.
Родаса нельзя было назвать трусливым существом, статистически это так. Было не так уж много на свете вещей, которые пугали его. Но кожа у Катерины была розовато-белоснежной и такой нежной, что синяки оставались мгновенно. У неё были слабые кости, которые можно сломать одним лёгким движением, и даже теперь её сердцебиение было остановить до смешного легко… А Родас всё ещё оставался нечеловечески сильным существом.
Созданным, чтобы убивать.
Он ещё вспомнил, как, среагировав скорее на проскользнувшую в чужом разуме угрозу (разумеется, бессильную), чем на излишне резкое движение, перехватил инициативу, толкнул, впечатал в стену.
Вышло слишком сильно.
Он помнил равнодушные мёртвые глаза, глядящие в потолок, и комментарии техников по этому поводу... Он боялся, что может сделать с Катериной нечто подобное — случайно, просто потеряв контроль над своими смертельными рефлексами, над физической силой. Сколько времени пришлось ему учиться, чтобы просто не ломать в хлам предметы, которые он берёт в руки? Не сминать металл, как бумагу, не проламывать случайно панель управления… Разумеется, позже он научился удерживать в руках самые хрупкие предметы, не нарушая целостность оболочки. Но условием для этого был и будет самоконтроль…
Рядом с Катериной он терял его с пугающей лёгкостью.
— Отомри, — посоветовала она тихо, врываясь в мир его мыслей и сомнений, прикасаясь так и там, как больше всего хотелось. Её тёплое дыхание касалось его губ. — Ты не сделаешь мне ничего плохого. Я в этом уверена.
— Я — нет, — он и сам не понял, когда его голос стал настолько низким и хриплым.
— Допустим, — пробормотала она, чуть прикусив его шею. — Тогда сегодня только поцелуи, м? И мои руки. Ты, так и быть, не касаешься меня сегодня. Зато я касаюсь тебя… а потом себя. А ты — смотришь. Как тебе план?
Родас подумал, что давно ему так не нравились планы.
До бассейна в тот день они так и не добрались.
Собственно, бассейн вписался в их программу только на пятый день. Но прежде…
День 2
Впервые на памяти Родаса он не мог дождаться, когда сможет пойти домой.
То есть, не то чтобы раньше у него был дом. Не то чтобы ему в принципе было, куда возвращаться. Новый Олимп, при всех его научных прорывах, едва ли мог вызвать ностальгию хоть у кого-то вменяемого.
Самым близким к понятию дома для Родаса был, пожалуй, его флагман — но только после того, как там поселился Нико. Теперь же примерно так же всё сработало с его личной башней в Короне Альдо: как только технически она перешла во владение Катерины, то волшебным образом стала настоящим домом и для Родаса тоже.
Ему хотелось туда вернуться. Как назло, у Фобоса с Долосом (и эпизодически ори Анжеликой) были на него совершенно другие планы.
Канцлер хотел, чтобы Родас присутствовал на всех важных правительственных собраниях. И заглядывал в мысли собравшихся в режиме нон-стоп. Что было весьма утомительно, потому что политика никогда не была любимой сферой Родаса, и копание в головах власть имущих не казалось хорошим способом коротать время. Тем не менее, он был единственным настолько могущественным телепатом, потому особенного выбора ему никто оставлять не собирался.
Долос хотел, чтобы Родас ловил шпионов и проверял подозрительных кадров на пси-программирование. И базово шпионы нравились Родасу, пожалуй, таки чуть больше политиков. Опять же, среди них попадались весьма интересные персонажи, с которыми было интересно играть. Родас не любил игры разума так сильно, как Деймос, Долос или Гипнос, но всё равно время от времени встречать достойных противников было очень даже приятно. Но всё равно охота за шпионами не входила в список его самых любимых развлечений. Тем не менее, его снова никто особенно не спрашивал, записывая в министры внутренней безопасности.
Родасу даже перепал кабинет. И куча подчинённых в довесок — которые, впрочем, весьма неплохо справлялись и без него (это было самое большое облегчение во всей этой истории).
В дополнение ко всем этим чудесным вещам, добавились ещё и благотворительные организации ори Анжелики, которым то и дело требовалась помощь телепатов. Этим Родас занимался чуть охотнее, но морально такая работа оказалась намного тяжелее. На практике, взломать (или сломать) чужой разум намного проще, чем починить его.
Намного, намного проще…
Так или иначе, все эти внезапные обязанности как будто бы почувствовали, что у него появилась личная жизнь, прониклись глубокой ревностью и постарались сделать всё возможное, чтобы Родас как можно дольше не смог от них отделаться.
Это на самом деле было похоже на заговор.
Так что домой Родас сумел вернуться только после того, как с намёком сообщил всем заинтересованным сторонам, что при диро Эласто график его работы определённо был куда более щадящим.
Фобос, чей график наверняка мог повергнуть самого Родаса в уныние и ужас, скривился почти страдальчески, но всё же махнул рукой, намекая, что младший может убираться на все четыре стороны.
— Забавный факт, — протянула Эрос, небрежно закинув на стол для совещаний свои идеальные ноги, украшенные высоченными каблуками, — когда ты снизу, кажется, что очень легко быть сверху. А вот когда оказываешься сверху, то всё оказывается намного сложнее, ага?
Лицо Фобоса стало ещё более страдальческим.
— Да, — сказал он сухо, — ты тоже можешь идти к своей любимой куколке и его дурацким коктейлям, Эрос. Я не переживу пошлых шуточек в этом кабинете.
— О! Так значит, ты точно не захочешь знать, как мы с Нико на этом столе…
Фобос сдавленно рыкнул.
Родас поймал себя на том, что ухмыляется. И что планирует грядущие исследования на тему “секс на рабочем столе”. И начал размышлять о смене ролей…
Безмятежное выражение на лицо удалось вернуть только усилием воли.
Всё же, Кат что-то непоправимо сломала в нём. Или всё же поставила на место?..
— Вот именно! — прошипел Фобос. — Я не хочу знать, Эрос! И, для протокола: я планирую запретить в Коалиции плюшевых медведей. Они официально губительны для психики.
— Мне стоит подготовить соответствующий законопроект? — тут же оживился старший правительственный секретарь, ари Э-П-12. Был он Эймом категории “призрак”, и с чувством юмора у него, как и у всей линейки, дела обстояли очень не очень. Собственно, единственным известным Эймом, у которого нечто вроде чувства юмора было в наличии, был Э-С-20, он же Джакомо Малатеста. Учётные называли этого уникума медицинским курьёзом и изо всех сил мечтали его исследовать. Увы им, всё, что они могли исследовать пока что — ответное послание Деймоса, подробно раскрывающего все подробности той интересной личной жизни, которая у этих учёных начнётся, если они “протянут свои грабли к наивному и ранимому существу с кризисом самоидентификации” (в данном случае цитата). Родас лично ознакомился со списком предполагаемых интимных приключений учёных и должен был признать: если бы с ним проделали нечто подобное, чисто физически ему едва ли осталось бы, чего по жизни опасаться.