Неслышно войдя в комнату, он на пару мгновений остановился, любуясь Катериной. Она сидела по грудь в тёплой воде, откинув голову назад и прикрыв глаза. Её волосы потемнели от влаги и завились. Неожиданно ему это показалось очень милым.
Почувствовав его взгляд (что-что, а чутьё на такие вещи у всех без исключения хороших пилотов развивается очень быстро), она распахнула глаза и уставилась на него в упор.
Пока что всё шло, как надо. Можно было смело переходить к следующему этапу.
— Ты что тут делаешь? — изумилась Катерина, с некоторой даже растерянностью наблюдая, как Родас избавляется от одежды.
Балбес советовал ему вообще не разговаривать, но полностью проигнорировать вопрос было бы, пожалуй, всё же невежливо. Потому он ответил так, как умел лучше всего — предельно точно и совершенно невразумительно одновременно.
— Я собираюсь уточнить свои технические характеристики, — сказал он, опускаясь в воду.
И по её лицу понял, что, возможно, ответ был не совсем уместный. А Балбес был прав, когда советовал не занимать рот разговорами.
Впрочем, ещё одно небольшое объяснение, на взгляд Родаса, было необходимо.
— Считается, что я могу находиться под водой в течение двадцати минут, не уходя в анабиоз. Я собираюсь проверить этот тезис на практике, — сообщил он безмятежно.
И нырнул.
Надо отметить, что архитектор Короны Альдо страдал некоторой гигантоманией, на взгляд Родаса, даже излишней: старомодная ванна с самой настоящей водой, похожая на бассейн, и бассейн, занимающий всю площадь крыши, казались дурацкими излишествами. Честно говоря, раньше Родас, привыкший к стандартному мод-блоку три на три метра, вообще не понимал, для чего это может быть даже в теории нужно.
Но вот прямо сейчас он был готов ото всей души отблагодарить неведомого творца-гигантомана за отличную задумку: в большой ванне, управляемой с вирта, очень просто как вполне комфортно поместиться вдвоём, так и включить необходимый напор воды.
Осторожно прижимая её запястья к стенке ванны, он контролировал силу, всё ещё боялся навредить ей. Но Егор прав, так ведь? Если не получается сказать что-то умное, рот, вполне вероятно, следует использовать для других целей.
И это оказалось непередаваемым опытом.
Вкус, и дрожь, что проходила по её телу, и ритм, и жар… Благодаря ей он уже знал, как ощущается, когда удовольствие доставляют тебе: нарастающее напряжение, похожее на пытку, как будто по телу проходят электрические разряды — но это, очевидно, какое-то другое электричество. И какие-то другие пытки. Такие, которые хочется прекратить и одновременно не хочется прекращать никогда... Напрочь выжигающее мозг противоречие, на самом деле. Он, несмотря на внешнюю покорность, не любил сдаваться и подчиняться — но там, в кабинете, когда она ласкала его своими потрясающими губами, ему хотелось и сдаться, и подчиниться.
Теперь они поменялись ролями, и это всё ещё было потрясающе. Просто в другой манере.
Во-первых, это было самое настоящее исследование — вот уж точно, пристрелка и отладка. Что будет, если сменить ритм? Угол? Если, регулируя силу с особенной тщательностью, прикоснуться не только языком, но и пальцами? Что, если приласкать здесь, под коленом? Или немного прикусить кожу на животе?
Он перенастроил чувствительность на максимум, чтобы улавливать малейшее биение её нового сердца, дрожь, которая пронзает тело, и тихие стоны. И это была совершенно упоительная, ни на что не похожая власть.
О, да. Необычная и почти абсолютная власть над другим существом. Ровно та же самая, которую испытываешь, когда одним движением ломаешь чью-то шею — и в то же время совершенно другая. Два полюса жизни и смерти; неудивительно, учитывая биологическое предназначение секса, в общем-то. В этом была какая-то логика, но Родас не был готов разбираться с этим прямо сейчас.
Удерживая Катерину на границе, изучая, как врага на поле, заставляя плавиться в своих руках, как раскалённый металл, Родас упивался этим ощущением. Он понимал в тот момент очень ясно, почему богам в конечном итоге решили оставить пол, почему в человеческой истории секс, власть и жестокость оказались настолько тесно переплетены: это крайности одной и той же сущности, грани одного ощущения, диаметрально разные — и неуловимо похожие одновременно.
Что не отменяет, впрочем, того факта, что даже безо всякой телепатии доставлять удовольствие Родасу нравилось намного, намного больше, чем убивать.
Что бы это о нём ни говорило.
-
В конечном итоге Родас сделал вывод, что тест-драйв прошёл успешно. Правда, ему не пришлось оставаться под водой все двадцать минут — всё закончилось несколько раньше. Но, учитывая все обстоятельства, это едва ли считалось проваленным тестом.
Он вынырнул, осторожно поддерживая Кат: её тело норовило соскользнуть в воду, и это едва ли было хорошей идеей. Люди стандартной модели не слишком комфортно чувствуют себя без воздуха, особенно если не задержали предварительно дыхание.
Он поднялся вверх, мягко удерживая её, и припал губами к белоснежной коже на шее, пробуя на вкус, считывая бешеный, постепенно замедляющийся пульс.
Как оказалось, это может быть приятно — заставлять её сердце биться быстрее. Теперь, когда это безопасно, он пообещал себе добиваться такого эффекта как можно чаще.
— Твою мать, — сказала Катерина спустя какое-то время. — Я правильно понимаю, что это был твой ответ?
Тот факт, что разговаривать она смогла далеко не сразу, он счёл подтверждением успешности теста.
— Я решил, что это будет максимально информативный ответ, — проговорил Родас, заглядывая в её шалые глаза. — Не ошибся?
— Не-а, — она усмехнулась и уже почти привычным, их общим движением погладила его по лицу пальцами. — Я бы сказала, что это было очень доходчиво.
— Я старался.
— Я заметила. Не то, чтобы я тебе была совсем не рада (думаю, ты даже прочувствовал, насколько), но вопрос: ты что, сбежал с работы?
— Не вполне согласен с формулировкой “сбежал”, но в целом, думаю, ты улавливаешь суть.
— Вон оно как, — она незнакомо, остро и лукаво улыбнулась. — И сколько ещё времени у тебя есть? Полчаса выкроишь?
— Да.
Она скользнула рукой по его животу вниз и сжала.
— Хорошо. Я не умею задерживать дыхание на двадцать минут. Но почти уверена: мы сможем что-то придумать. Возможно, мы даже доберёмся сегодня до бассейна. Что скажешь?
Забегая наперёд, до бассейна они в тот день не добрались.
Но нельзя сказать, чтобы это кого-то из них огорчило.
6
Дальнейшие несколько дней в личном дневнике Родаса (семь, если точнее) можно охарактеризовать как богатые на аудио- и видеоматериалы, но — не на записи содержательного толка. Строго говоря, явлений, связанных с проектом “настройка и отладка”, было довольно много, но анализировать свои чувства у него совершенно не было желания. И времени.
Его жизнь причудливым образом разделилась на работу, где благодаря исчезновению Танатоса творился полнейший хаос, и свободные часы, которые он проводил с Катериной. Причём надо отметить, что этих самых, свободных, было почти катастрофически мало. Собственно, Родас ото всей души порадовался, что в его ТТХ заложена способность долго не спать: не-добрая половина выполняемой Танатосом работы свалилась именно на его плечи, причём обязательства в родном ведомстве от этого и не подумали испариться чудесным образом. В этом смысле оказалось очень удобно тратить часы, отведённые на сон, на совершенно другие способы пополнить количество гормона удовольствия в организме.
Они пробовали… скажем так, разные комбинации, включающие в себя прикосновения языком и пальцами. Они могли часами лежать, изучая тела друг друга, приноравливаясь к особенностям.
Родасу врезалась в память Катерина, расслабленная после несколько раз пережитого удовольствия. В такие моменты она неуловимо менялась, становилась более мягкой, ленивой и податливой. А ещё она порой говорила слова, не жаркие и страстные, но на удивление… Пожалуй, люди сказали бы — романтичные. Такие, которые в своём обычном состоянии она точно не стала бы говорить.
Все эти моменты Родас хранил в памяти, как самые драгоценные и важные, но больше всего ему запомнился один.
Они тогда лежали, разморенные и расслабленные, у бассейна, который успел стать одной из их любимых локаций. Катерина медленно восстанавливала дыхание, а он перестраивал регенерацию, чтобы знаки, которые она оставила на его спине, зажили чуть-чуть позднее. Ему приходилось прилагать определённые усилия для того, чтобы на его коже оставались хоть какие-то отметки, и он ценил их, сам не зная, почему.
Он смотрел на неё, а она лежала, глядя в ночное небо. И было в выражении её лица что-то болезненное и очень уязвимое.
Как неудобно, что мысли самого важного человека невозможно прочесть.
Как иронично, что именно это (в том числе) делает его самым важным.
— Всё в порядке?
— Звёзд почти не видно, — заметила она тихо.
— Это из-за искусственной атмосферы и освещения мегаполиса, — заметил Родас. — Они там, звёзды.
— Я знаю. Просто накрывает иногда, — она тихо вздохнула, и он с удивлением понял, что это был почти всхлип. — Эта жизнь похожа на сказку. Здесь, с тобой… Но звёзд не видно, и иногда приходят мысли.
— Мысли? — невозможность заглянуть в её голову — мучение.
— А вдруг я всё же умерла. Вдруг тот мудак из Гелиос-бета всё же достал меня напоследок? Вдруг мы с тобой убили друг друга там, у Лестницы в Небо? А теперь я вижу просто предсмертную галлюцинацию…
— Катерина, — он перехватил её руку и принялся поглаживать запястье жестом, который, как он уже знал из опыта, расслаблял и успокаивал её.
Он тоже иногда думал, что, возможно, всё ещё в лаборатории. И просто проходит сквозь какой-то особенно интересный тест.
Но прямо сейчас он ей этого не скажет.
— Мы живы, — сказал он серьёзно. — Мы существуем. И в любой момент можем взлететь туда, к звёздам. Они успокаивают тебя, верно?