Гошеку очень хотелось как следует отчитать полицейского, но Испанец остановил его:
— Брось, Гошек! Ну и пусть его воюет, что за беда! Сидеть сложа руки мы ему не дадим!
— Раздать оружие! — приказал Гошек.
Бойцы начали хватать винтовки прямо из тележки, вырывать их друг у друга из рук. Тут и ободренный Бручек показал свое усердие и вмешался.
— Отставить! — крикнул он, вытащил из кармана записную книжку, вырвал из нее несколько листочков, присел у садового столика и принялся аккуратно линовать страничку.
— Фамилия, имя, год рождения! — обратился он к человеку, который в это время взял винтовку из двуколки.
— Какие еще фамилии! Мне винтовку нужно!
Бручек строго взглянул и спросил:
— Значит, по-вашему, порядок не нужен? Повторяю: фамилия, имя!
Угольщик Адам громко расхохотался:
— Вот чего нам не хватало — бухгалтерии! Теперь можно не задумываясь начинать сражение!
Человек, которого остановил Бручек, недовольно пробормотал:
— Швец Франтишек… — и протянул руку за ружьем.
— Номер винтовки! — неумолимо потребовал Бручек.
— Тридцать четыре тысячи восемьсот двадцать шесть…
Бручек облизал кончик карандаша, потом записал все сведения в свою книжку.
Гошек молча наблюдал за ним. Он скрепя сердце смирился с тем, что делал полицейский. В конце концов, такой список не повредит. А тут еще и Франта Испанец, лукаво улыбнувшись Гошеку, стал в очередь к столу Бручека.
— Следующий! — официальным тоном крикнул Бручек.
— Кроупа Франтишек! — по-солдатски отрапортовал Испанец.
Бручеку это имя, очевидно, что-то напомнило. Он быстро поднял голову и ошеломленно уставился Франте в лицо.
— Ну-ну, ты не… вы не… тот старый коммунист, а? Не вы это от нас в Испанию махнули в тридцать шестом?
— У вас хорошая память, пан Бручек, — растроганно сказал Испанец. — Немало вы за мной гонялись по Голешовицам.
— Да что старое вспоминать! — смущенно засмеялся полицейский и покосился на палку с резиновым наконечником в руках Франты. — В то время ты еще бегал как заяц! Сколько мне демонстраций приходилось разгонять! И получал-то я гроши! — Бручек с довольным видом послюнил чернильный карандаш и испачкал всю нижнюю губу фиолетовой краской. Тут, словно вспомнив что-то очень важное, он озабоченно хлопнул себя ладонью по лбу. — Дружище, а тебя гестапо не разыскивает?
Франта Кроупа рассмеялся:
— Да шестой уж год, пан Бручек, разве вам в участок не сообщали? — И он загремел затвором автомата, который ему протянули с тележки.
Бручек почтительно отдал ему честь:
— Старый солдат! Сразу видно.
За Испанцем в очереди оказался длинный безусый подросток.
— Властимил Неволе! — назвался он запинаясь.
Пан Бручек оглядел его с головы до пят и невольно сплюнул.
— Тьфу, да ты просто молокосос! Знаешь хоть, с какого конца ружье-то стреляет?
— Не беспокойтесь! — попытался ответить тот мужским басом, но голос у него сорвался, как у молодого петушка. При этом кровь кинулась ему в лицо, и он покраснел как маков цвет.
Гошек пристально смотрел на парня. И вдруг он необыкновенно живо представил себе собственного сына. Да, да, ведь Ярда Мареш, когда принес дорожную сумку, говорил ему что-то насчет Пепика. Кажется, Пепик сбежал. Будто бесследно исчез. И Гошеку показалось, что кто-то безжалостной рукой грубо стиснул его сердце. «И как я пропустил мимо ушей то, что сказал Ярда?» — рассердился на себя Гошек.
Правда, Ярда принес известие в самую неподходящую минуту, как раз в то время, когда эсэсовский пулемет скосил на мосту «нейтрала» с белым халатом. И все же… Гошеку представилось лицо жены, ее невыносимо укоризненные глаза…
— Ничего этому мальчишке не давайте! — приказал он Бручеку.
— Правильно! — согласился полицейский и жирной чертой зачеркнул одну из фамилий.
Подросток, потеряв надежду получить оружие, покраснел еще больше и сказал по-детски жалобным голосом:
— Между прочим, в сентябре мне исполнится уже шестнадцать… Я учился в школе вместе с вашим Пепиком, пан Гошек!
— Сопляки! — сердито сказал Гошек, не желая показать, что он растроган.
Подросток вздохнул и остался стоять неподалеку от столика Бручека, словно надеясь, что очередь все-таки дойдет и до него.
Встревоженный Гошек схватил за рукав Франту Кроупу и попросил:
— Прими командование на полчасика… Надо бы узнать… насчет моего парня…
Но тут прибежали двое из патруля, который стоял под мостом на другом берегу. Тяжело дыша, они обеспокоенно спросили:
— Гошек, это ты распорядился взорвать мост?
— Я? Что за вздор! — удивился Гошек.
— Там какие-то два парня открыли камеру в мостовой опоре и закладывают взрывчатку!
Такой скверный оборот дела заставил Гошека отложить заботы о сыне. Вместе с патрульными он сел в лодку и под защитой мостовых опор переправился на другой берег реки. Действительно, какие-то неизвестные парни в резиновых плащах укладывали в камеры блестящие жестяные банки с тринитротолуолом.
— Что вы тут делаете? — крикнул разозленный Гошек.
Один из парней оказался Минатом, тем самым, что сцепился с угольщиком перед вокзалом.
— Фью-у-у! Фейерверк! — захохотал он. — Мы взорвем мост.
— Вы что, спятили? Кто вам дал приказ?
— По собственному почину, начальник! Всякий делает что может для родины! — ухмыльнулся товарищ Миката, отворачиваясь от Гошека.
Гошек сдернул винтовку с плеча:
— Ни с места, или я буду стрелять! Я отвечаю за мост!
Парни увидели, что дело плохо, но сразу уступить им не хотелось.
— Хорошо, повстанец, — усмехнулся Микат. — Мост взлетит на воздух, и баста! Или ты сначала собираешься подать городскому начальству заявление да еще гербовую марку на него налепишь?
Гошек, хоть и был вспыльчив, понял, что в разговоре с этими зелеными юнцами, охваченными паникой, нужно сохранить самообладание.
Он опустил винтовку, улыбнулся и высказал вслух то, о чем думал с самого утра:
— А что, если наши с севера-то как раз и придут?
— О ком это ты? — в недоумении спросил Микат.
— О ком? А кого мы ждем?
— Не верь ты, ерунда это все! — недовольно сказал второй парень. — В Кбелах никаких американцев нет! Нас за нос водили… Кто его знает, где их черти носят!
Гошек невольно расхохотался:
— Стало быть, ты в отчаянии, что не пришли американцы, и потому хочешь взорвать мост? А что, если по нему пожалуют более надежные друзья?
— Русские? Откуда им взяться? У них под Берлином и без нас хлопот хватит.
— Ну, долой с опоры, ребята! — спокойно сказал Гошек. — Толуол сдайте в штаб за мостом. — И он чуть-чуть приподнял винтовку, показывая, что говорит вполне серьезно.
Двое патрульных также держали свои винтовки наперевес.
— Что же мы будем делать, если на нас нацисты налетят? — упрямо спросил с отчаянием в голосе парень и стал складывать толуол в жестянки.
— Баррикады! Как только стемнеет. Здесь будет стоять первая.
— Баррикадами их не удержать! Чепуха! Баррикады давно устарели!
— Удержим! — с уверенным спокойствием сказал Гошек, прыгнув в плоскодонку. — За этими баррикадами мы!
Как и думал Пепик, мать кончила все счеты с ним одной крепкой пощечиной. А что будет, когда вернется домой отец? Придется расхлебывать кашу куда хуже.
Мысль об отце приводила Пепика в трепет. Но это не помешало ему в первую же удобную минуту, пока мать снимала на чердаке высохшее белье, выскочить на огород и достать из-под ревеня спрятанные сокровища.
И это было как раз вовремя: даже широкие листья ревеня не могли спасти оружие от мелкого моросящего дождя, более похожего на туман.
Пепик напряженно прислушался к слабому звуку шагов матери над головой и досуха вытер собственным беретом автомат и фауст-патрон, потом засунул их подальше под кровать, на которой спала Галина. Теперь, когда все было спрятано в надежном и сухом месте, Пепику было наплевать на все страхи.
— Почисть картошку! — приказала мать, когда пришла с чердака.
Она еще «глядела букой», как говорил Пепик: глаза хмурые, холодные, губы поджаты — одна узенькая полоска. Может, мама что-нибудь подозревает? Может, она видела в слуховое окошко, как он перетаскивал оружие? У Пепика душа ушла в пятки. Нет, нет, из-за этого разразилась бы настоящая гроза!
А мать невольно остановилась около спящей Галины. При взгляде на эту бездомную, усталую девушку исчез весь ее гнев. Рука Галины, соскользнувшая во время сна, беспомощно свешивалась с кровати. Мать с нежностью положила руку на перину и при этом заметила номер, вытатуированный на запястье девушки.
— Как на скотину, тавро поставили! — тяжело вздохнула она, сразу догадываясь, откуда взялся этот номер, и занялась чем-то у плиты.
Быстро спускались сумерки, огромная шапка дыма и облаков нависла над городом. На улицах стояла тишина: ни выстрелов, ни взрывов, и все же в этой тишине чувствовалась какая-то напряженность.
Изредка гудел в облаках невидимый самолет, будто желал воскресить легенду о помощи Праге с воздуха. Никто не знал, чей это самолет. Скорей всего, немецкий. Вероятно, он просто сбился с курса.
Пепик принес котелок старой, полугнилой картошки с обломанными ростками. Он старался изо всех сил показать матери, что искренне раскаивается, и поэтому тут же усердно принялся за дело, словно не было занятия веселее, чем чистить картошку. Только он справился с первой картофелиной, как на крыльце затопал Гошек.
— Наконец-то ты идешь, отец!.. — сказала мать, не отходя от плиты.
Но в ее голосе звучала не укоризна, а самое неподдельное счастье: отец ведь был жив и здоров. Она обняла его, даже не дав ему снять с плеча винтовку, и чмокнула в заросшую щеку. И глаза ее опять стали голубыми.
А отец уже пристально смотрел на Пепика.
— Где ты шатался? — спросил он отрывисто.
— Ой, папа, что было! — Пепик не находил подходящих слов. — Что на вокзале делалось, если бы ты видел! Мы напали на поезд, они и опомниться не успели!