— Он твой отец? — не унималась девчонка.
— Нет, Тикки… Он мой…
Пауза. Пауза томительная, незаполненная.
— Мой отец умер.
Джаред мог бы упомянуть о родстве! Но не стал. Не захотел. Умолчал. Сквозь злость пробилась мысль о преднамеренности этого умолчания, но Мидир тут же откинул её как несостоятельную. Да с чего бы мальчишке, необученному, не жившему в Нижнем, подбирать слова для ответа?
— Почему ты не хочешь уйти в Грезу?
— Грезы нет давным-давно.
— Но есть Нижний. Ты будешь жить там вечно!
— Отец говорит… говорил, вечная жизнь — вечные утраты.
— Звучит глупо. Прости-прости, — поправилась она на сопение Джареда. — Скажи, а что еще твой отец говорил про фейри?
— Ши. Они называют себя — ши. Они полны властью и пренебрежением к людям…
Джаред выдержал паузу, как заправский оратор. Мидир озлился: видят старые боги, отдельные человеки этого с лихвой заслуживали! Уж не для него ли это представление?
— Ши как дети, вечно молоды, вечно безумны. Они бездумно балуются магией. Один раз это уже привело к концу света.
— Странно слышать это от тебя.
— Меня от людей отличает лишь форма ушей, — было сказано с истинно королевским достоинством. — Отец часто покидал нас и надолго, а люди…
А вот здесь племянник без задней мысли от человеков открещивался. Мидир еле сдержал ухмылку — не все так однозначно, дорогой Джаред, как ты хочешь показать!
Мальчишка откашлялся и продолжил ровным голосом:
— …я не могу обвинять их. Я вызываю скверные чувства одним своим присутствием.
— Может, с этими кончиками можно что-то сделать? Они ведь не слишком видны и лишь чуть выдаются!
— Пойдем, Тикки… Знаешь, вы, женщины, думаете похоже.
— Да? И что это значит?
— Моя мама, когда меня в очередной раз побили, отрезала их, — проронил Джаред высокомерно и скучающе.
— Ты шутишь? — охнула Тикки. — А почему тогда…
— Ничего не вышло. Упрямые уши отросли к утру.
— Твоя мать ненавидела тебя?
— Она меня очень любила. И была очень настойчивой…
Голоса и шаги наконец затихли. Волчий король понадеялся, что это означает: дети перестали шушукаться в коридоре и вернулись к себе.
Он сжал и разжал руку, медленно выдыхая. Настойчивой, значит? Сколько раз Джареду отрезали уши? Даже если Вейсиль рыдала, делая это!
Вот же… Ругательство вновь застыло на языке. Невозможно обвинять погибшую жену брата, но Мэрвин! Мэрвин хоть что-то мог сказать о своем роде! Оборотная сторона быстрого исцеления ши — восприимчивость к боли. Мальчик мог просто не выдержать и умереть от смертной муки. Мидир стукнул кулаком, и столик отлетел к стене. Боль прошила руку и спину.
— Ты словно переживаешь за меня, — голос Джареда прозвучал совсем рядом.
Племянник подкрался по-волчьи, тихо и незаметно.
— Я переживаю за людскую глупость в первую очередь. И да! Я переживаю за тебя! Почему тебя это удивляет?!
— Тебе много лет не было до меня никакого дела.
— Мне не было до тебя дела? Вот так… — Перевернутый стол лишился ножек, — мне не было никакого дела? Или вот так?
Сундук был хорош, но иначе Мидир мог разнести весь дом.
Поднявшаяся волна злости требовала более полного выхода, а надменно застывший племянник подливал масла в огонь. Но перед глазами тоже поднималась волна, увы, не злости, а мелькающих крошечных точек, роящихся, как маленькие феи. Мидир пнул обломки столика, порадовался, что установил звуковой барьер, и резко наступил на оставшуюся поблизости ножку. Дерево треснуло. За разгромленную комнату Лейле придется явно доплатить!
Джаред вздохнул глубоко.
— Отец был прав, когда говорил про нижних. Ломать вы умеете прекрасно. Я уйду, и никто меня не удержит.
Развернулся и пошел к дверям, старательно обходя щепки. Одним прыжком Мидир оказался перед ним, закрывая собой проход, положил ладони на плечи мальчишки, еле удерживаясь на ногах и ощущая текущий по спине холодный пот.
— Послушай, просто послушай меня. Ломать мы действительно умеем прекрасно. Но и не только это, еще и творить, и любить, и держать слово. Дай мне закончить мою… работу, — потряс он головой, разгоняя вьющиеся точки. — И я сам отведу тебя, куда пожелаешь.
Джаред смерил его взглядом, словно что-то решая про себя.
— Твоё Слово?
— Моё Слово, благие ёлки!
— А Тикки? Почему ты не отпустишь ее прямо сейчас?
— Потому что мне некогда заниматься ей сейчас. И потому что окажись она дома, твоя э-э-э… Тикки, как бы ни клялась молчать, начнет чесать языком направо и налево. А вырвать ей язык… Это будет не слишком красиво для девушки.
Джаред поджал губы знакомым осуждающим движением.
— Я не знал о тебе, сын моего брата, — решил пояснить очевидное Мидир специально для надутых волчат. — Может, у меня и нет сердца, но мои волки, мой Дом, моя семья — дороги мне. И девчонку я не трону. Я слишком много и слишком часто убивал, чтобы делать это без особой на то причины.
— Хорошо, — наконец обронил Джаред. — Я подожду. А ты пообещай не вредить Тикки.
— Договорились, — выговорил Мидир, и комната поплыла перед глазами. Чтобы не упасть, он привалился лбом к плечу Джареда. Тот не отшатнулся, мгновенно напрягся, чтобы выдержать взрослый вес, перехватил руками под локти и помог Мидиру вернуться в постель.
— Ты ведь все еще злишься на меня? — вкрадчиво произнес волчий король.
Джаред отвернул лицо, не желая признаваться.
— И ты наверняка хочешь вернуть этим вещам целостность?
— Да! — вскинулся племянник.
— Так захоти этого сильнее! Вложи всю злость на меня и на весь этот мир!
Мидир самую малость подправил неровные волны магии. Сундук совершил обратное действие — щепки собрались, кованые полоски вернулись в прежнее состояние, стол вновь стал целым.
— Теперь тебе захочется поесть. Не ограничивая себя, — довольно произнес Мидир, осматривая последствия сброса магии и немного придерживая ее распространение — а то так вся его комната, глядишь, заставится сундуками, и прикрыл глаза. — Я передам Лейле твою благодарность.
Обернулся на подозрительное молчание, но племянника уже не было — он вышел совершенно бесшумно.
— Ты ведь не отпустишь его? — раздался голос Лейлы. Видимо, она стояла давно и слышала много. Легкий шум наверняка означал, что она поставила поднос на край постели.
— Нет, — не открывая век, буркнул Мидир.
— А как же «маги не врут»? Не боишься растерять всю свою силу?
— Разве же я солгал, о прекраснейшая из смертных? Я сказал, что отведу его туда, куда он пожелает. Мне только нужно сделать все, чтобы пожелал он попасть в Нижний!
— Что твое — то твое. Повязка кровит, вещи сломаны!
— Джаред починил, — проворчал Мидир, прикрыв веки.
— Джаред — починил! А ты — сломал! Ты… ты не меняешься! А между тем… Дети заперты целый день. Джаред такой чудесный мальчик! Его интересует история и Манчинг, — осторожно начала Лейла и, судя по шороху, присела рядом. — Он никогда не был в столице. Ты мог бы…
— Обойдется, — Мидир приоткрыл один глаз: Лейла нерешительно теребила край рукава. — Проследи. Пусть сидят тише воды ниже травы. Каждый в своих покоях.
— Какая же ты надменная сволочь, Майлгуир! — вскинулась Лейла, отпуская одежду. — Он же совсем ребенок! А ты ведешь себя с ним как со взрослым! Мальчик ни разу не дал погладить себя по голове, на все вопросы отвечает «не стоит беспокойства», он аккуратный, обходительный, слишком обходительный! А тебе дается! Но тебе его переживания неинтересны!
— Мне интересно, чтоб он выжил! — рявкнул Мидир, усаживаясь на постели. — Мне интересно, чтобы его не травили, как зверя, не зарубили, как отца! Мне интересно найти тех, кто изнасиловал, а затем убил его мать! А его чувства мне не интересны!
Джаред утешения не просил, да и Мидир все это время думал больше о его защите и о своей мести. Теперь действовать самому не требовалось, голова была свободна от насущных задач, телесная боль поутихла — и боль потери резанула особенно сильно. Да, он не видел брата очень и очень долго, множество народов попросту исчезло с лица Верхнего, но он чувствовал, что брат жив в том странном мире, куда ушел и который частично создал. Мидир получал от него письма. Он знал, что всегда сможет найти Мэрвина… Но уже не сейчас. Не завтра.
Ни-ког-да.
Глухое, ужасающее своей неотвратимостью чувство потери сжало сердце. Комната поплыла перед глазами, запахи и звуки меркли, оставалась одна злость. А потом не осталось даже ее, не было сил сделать вдох. Мир уходил куда-то вдаль, терялся на тропинках мироздания, плавал в отмеченных кем-то и ныне размываемых им границах…
Потом что-то поменялось. Кто-то трогал его, гладил нежно и ласково.
Он числил Лейлу больше приятельницей, чем подругой. Но невесомые прикосновения ее рук и губ не раздражали.
— Они мучили его мать, чтобы выманить отца, — глухо простонал Мидир, закрывая лицо руками, жалея, что не может разрыдаться. — Он думал, что спрятал ее! А когда понял, что она мертва… Ему стало все равно. Он просто стоял, когда его полосовали мечами. Я видел это. Словно был рядом, но только… только помочь не мог! О, Мэрвин! Ты не сказал мне про семью! Я бы спрятал их в Нижнем, и до них бы никто не дотянулся. Почему, ну почему ты не сказал мне про семью?! Почему, Лейла? Будь проклят этот мир, где умирают те, кто должен жить, а живут и властвуют мрази!..
— Тшш, мой дорогой, я знаю! Знаю, как это больно. Мы люди, мы часто теряем. Вам сложнее.
Лейла отняла его ладони, целовала лицо, избегая губ, и эта молчаливая забота удивительно тронула Мидира. Он всмотрелся в темно-карие очи — и прижался губами к приоткрытым губам. Руки его сомкнулись на женской спине, притянули к себе, и Лейла покорилась, тая безо всякого волшебства.
К неблагим и фоморам раны…
А потом мысли пропали. Лейла была теплая. Живая. И отдавала себя, согревая его, возвращая из мрака и холода небытия.
Лейла утешала его, как могла, чем могла. Боль не уходила, но становилась менее острой. С ней можно было учиться жить.