Серая тень сидела в самом дальнем углу комнаты. Манила, дразнила, перебирая в пальцах черные четки.
А потом думать и удивляться стало некогда.
Первая ловушка показала себя на входе. Мидир упал навзничь, решив пропустить стрелы, а не ловить их. На третьем шаге запахло ядом — видимо, сработала опустившаяся доска в полу. Не вдыхать — проще всего, а еще лучше закрыть глаза — и можно легко провалиться в яму, полную зло вытянувшихся в сторону пришельца копий.
Могло бы сработать против обычного, даже самого опытного воина. Мидир метнулся вперед, и копья сомкнулись за спиной двумя рядами громадных зубов.
Потом он почувствовал иные затворы. Круговая защита сдавливала грудь, мешала пройти — очень хорошая магическая препона, рассчитанная на всех ши, кроме короля Нижнего мира.
Решение было таким же простым, как сама магия, работающая здесь тяжеловесно и безотказно, как таран. Разбить нельзя, но можно обойти, если знать, как, и уметь обходить. В облике зверя он будет лишен всяческой магии. Мидир обернулся волком, прыгнул вперед, желая порвать закутавшуюся в серый плащ фигуру… и поймал лишь воздух.
Разочарованно помотал мордой, вынюхивая след.
Затаившийся враг не оставил никакого запаха, в комнате никого не оказалось. Это было странным и неприятным: то создание, что чуть было не убило волка, чей запах ощущался в воздухе, а дух — во всей интриге, то ли пропал, то ли успел удрать.
Зато место эта тварь выбрала идеальное. Последняя ловушка расправилась, зашелестела, ухватила за ноги. Скручивающаяся сила захватила короля Нижнего мира, провалилась с ним вместе в Светлые земли, затем лишь, чтобы вытолкнуть в объятый пламенем дом Лейлы.
— Джаред! — яростно закричал Мидир, не ощущая племянника ни живым ни мертвым.
— Джаред, — жалобно позвала Тикки.
Джаред отложил книгу, гася недовольство. Как бы он ни относился к ней лично, она, как женщина и как человек, заслуживала уважения. Тень отца словно замаячила на краю зрения, не то упрекая, не то предостерегая, но Джаред поморгал, и все оказалось много проще: только-то шевелилась тень от занавески. Дела это не меняло, отец всегда учил его защищать женщин и прислушиваться к ним, продолжательницам жизни, матерям и дочерям, поэтому Джаред не задал и вопроса, что понадобилось несчастной Тикки от него, просто перешагнул через порог своей комнаты.
— Ага! Ты больше не в своем доме, глупый!
Обрадованная Тикки прищурилась совсем не похоже на себя, а потом затараторила быстрее, чем Джаред когда-либо от нее слышал:
— Джаред, сын Мэрвина, внук Джаретта! Подойди ко мне немедля!
Звуки сыпались отточенно-остро, словно град, не оставляя возможности для сопротивления. Джаред попытался отшатнуться внутрь своей комнаты, показавшейся сейчас самым безопасным местом в мире.
— Стой! — голос Тикки хлестнул по ушам, которые сами собой дернулись.
Больше не дернулось и не дрогнуло ничего, отшатнуться не вышло, Джаред словно окаменел.
— А теперь иди за мно-о-ой! — злорадно протянула Тикки.
В ее глазах у девочки плясали злые огоньки, похожие на искры факела или пожара.
— Мидир, — выдавил Джаред.
Мидир просил его остаться, не покидать пределы его комнаты, а он!.. Он сейчас пойдет за этой маленькой врединой! Пойдет неизвестно куда, непонятно зачем! Против воли! Не способный сопротивляться хоть сколько-то, чтобы облегчить дяде задачу!
— Очень хорошо, что Мидир, — пропела девчонка. — Теперь я буду звать всех вас настоящими именами, ши, а вы будете мне служить! Как хорошо иметь настоящего волка на посылках! Чего встал-то? За мной!
Она добавила еще что-то трудноразличимое, словно пение или… наговор!
Джаред с трудом поднял обе руки, пытаясь вцепиться в стены, но его потащило вперед, к Тикки, с такой силой, словно внезапно случился ураган. Ногти ломались, руки не слушались, ноги шли сами. Его магический дар работал против него!
— К-куда мы идем? Я не хочу уходить! Что т-т-ты делаешь, Тикки?
— То, что давно должна была сделать! — обернулась на ходу, а Джаред с ужасом почувствовал острый запах дыма и услышал женские крики. — Плачу за гостеприимство!
Глава 13. Осенние пожары
Осень укрыла ласковым золотом поля, багровым пламенем опалила клены. Время, когда стихают яростные порывы лета, когда мир полон неги и спокойствия… Почему же этого спокойствия так не хватает душе?
Теребя в руках подарок для жены — прохладно-льдистую, текучую, как вода, шелковую накидку — Фелан снова думал о том, что ему не след сразу мчаться к Лейле. Она приходила к нему сама, не желая, чтобы пятилетний Коранн узнал о ее работе, пусть и ограниченной присмотром да наведением порядка в женском доме.
Когда-то усталый Фелан пришел туда сопровождать ушлого Гурзунда, да так и не смог уйти. Гурзунд всегда говорил, что тут все честнее, да и ни одна жена не будет ждать столько, сколько времени они проводят в дороге. Уставший Фелан отказался тогда даже от танца — в этом доме были не только самые прекрасные девушки, но и самые разнообразные услуги! — и задремал в гостевых креслах. Здесь было мягко, уютно и безопасно, как не было Фелану уже давно. Привычный к кочевому образу жизни, постоянно в разъездах, он обычно плохо засыпал без умиротворяющего покачивания телеги или близкого треска костра.
Что ему снилось, вспомнить позже он не мог, но совершенно точно был уверен — это что-то было волшебным. Очнулся он отдохнувшим, хотя проснулся не сам, разбудил его пленительный аромат жасмина. Некоторое время Фелан размышлял, имеет ли он право ходить без сопровождения в тот предутренний час, когда устало затихает даже дом отдохновения, с другой стороны, подобного ему никто не запрещал. Поэтому Фелан побрел на запах, как гончая по следу, в поисках бодрящего напитка, а нашел Лейлу. Лейлу, танцующую для себя.
Проболтать до утра с очаровательной женщиной оказалось так же легко и чудесно, как пить терпкий напиток, отдающий неземной сладостью. Перед рассветом она, с пристрастием расспросив его о семье и предпочтениях, нашла купца «порядочным и честным» и предложила вступить в законный брак. «Как средство отпугивать женихов», — горько улыбнулась она в ответ на его ошеломление.
Привлекательность Лейлы, изящной, как восточная статуэтка, женственной и сильной, как сама земля, была невообразима и лишь усиливалась внутренним сломом. Такие вещи Фелан чувствовал безошибочно: он сам до сих пор иногда просыпался под крышей от ощущения кинжала в груди, а потому доверялся людям долго и не терпел маленьких душных помещений.
Хозяйка не слишком порядочного места слишком устала отбиваться от предложений распущенных мужчин с каждым разом все богаче и знатнее. Она поделилась сокровенными мыслями: быть предметом дорогостоящего пари, на которые столь горазды обитатели Манчинга, ей не льстит. Мужчинам она не доверяет, да и сердце ее мертво…
Фелан внимал её словам и сочувствовал дивной женщине все острее. Он понимал и хорошо помнил ощущение препорученной в чужие руки судьбы, руки чужие, как позже оказалось — недобрые. Сам Фелан опрометчиво доверился судье и братьям, после чего самым трудным было залатать раненую душу. Лейле достался недостойный человек, и страдать ей пришлось дольше.
Она все о себе рассказала, спокойно и сдержанно, без лишних деталей, и от этого злость на мужское предательство оказалась особенно сильной. Фелан не понимал и предпочел бы никогда не понять, как можно предать такое сокровище, доверчиво отданное в руки?
Холодные, восточные, темно-карие глаза Лейлы манили, смеялись и согревали. Волосы ее пламенели ярче любого костра, движения погружали в состояние, близкое к отрешенному созерцанию: в восточных странах Фелану доводилось сталкиваться с заклинателями змей. Наблюдая неоспоримую красоту во всем, купец осознавал, как тяжело давалось Лейле возрождение собственной души.
За стойкость и внутреннюю силу ее можно было глубоко уважать. За открытые речи и прямоту — ценить. За пережитую боль, очарование и манеры — любить. Фелана захлестнуло самыми разными чувствами, и он влюбился так сильно, как не влюблялся никогда.
Собственно, тогда все и произошло. Он не заметил момент, когда согласился, запомнил только, что Лейла рассмеялась и в ее глазах на мгновение показался живой свет.
Мнение братьев, которые лишили Фелана наследства и крова, его не интересовало, а сестра должна была принять Лейлу, как приняла давным-давно смертельно раненого Фелана — и она приняла её.
Их брак был свободен и равен, всякий мог делать, что считает нужным, но несмотря на долгую разлуку Фелан, держа в сердце образ дорогой ему женщины, просто не мог смотреть ни на какую иную, с трепетом вспоминая их редкие встречи.
Лейла сама внесла в брачный договор пункт о совместных ночах, однако самому настаивать на близости Фелану казалось немыслимым. Кем бы он стал в ее глазах? Уподобился очередному посетителю? К этому Фелан точно не стремился.
Лишь по прошествии некоторого времени, когда с сомнением в голосе Лейла спросила, привлекательна ли она и насколько их брак нужен самому Фелану, прошептал, что очень. Очень привлекательна и очень нужен, только не через силу, а по желанию, вот и весь секрет. Тогда они сильно помяли ее платье, сиреневый шелк оттенял смуглую кожу лучше всяких драгоценностей. Потом он корил себя за немую страсть, возможно, испугавшую или оттолкнувшую Лейлу, но жена осталась довольна, ничего не спрашивала, ничего не требовала и не обещала. Чувств тоже, как подозревал Фелан, никаких необычных не испытывала, поэтому ему приходилось откладывать собственное признание.
Он пытался — о, сколько раз пытался открыться ей! — рассказать о своей любви, но ему все время казалось, что рано, что Лейла испугается по-новому разбитого сердца, оттолкнет его и уйдет навсегда.
В конце концов он уже решил отказаться от этого сладостного яда, все больше сходя с ума от того, что их близость — лишь единение тел. Его останавливало, что тогда Лейла могла счесть себя недостойной его, и Фелан вновь соглашался, торопился на ее зов… И вновь скрывал истинные, глубокие чувства к жене под маской обычного желания.