— А. Спасибо. Саркофаг, да. Да. Это может быть интересно.
— Будет ли на нем кусочек шарфа?
— Совершенно верно. Это ограничит временные рамки. До некоторой степени это верно. Это покажет, что Виолетта была убита до того, как все вы покинули митреум. Мейлером, конечно. Сомнений не может быть, Мейлером. Это не поможет нам — да мы и не нуждаемся в этом свидетельстве — установить точное время нападения Свита на Мейлера. У нас есть, мой дорогой синьор супер, — проговорил Бергарми, с видимым удовольствием обнаруживая этот новый способ обращения, — мотив. Исходя из вашего же расследования в отношении Свита. — Аллейн скривился. — Намерение. О чем свидетельствует подозрительное поведение, замеченное Векки. Возможность. Помимо синьора Дорна и его тети баронессы (подозревать последнюю — нелепость), у него единственного была возможность.
— Со всем уважением — у него единственного?
— Синьор?
— Ну, — извиняющимся тоном проговорил Аллейн, — просто мне интересно, всю ли правду все время говорил Джованни.
После продолжительной паузы Бергарми сказал:
— У меня нет причин в этом сомневаться. — И после еще более продолжительной паузы: — У него не было ни мотива, ни причины нападать на Мейлера.
— Однако у него были все основания напасть на Свита. Но не берите в голову.
Расторопный двуязычный клерк отпечатал перевод Аллейна в нескольких экземплярах. Бергарми все это время демонстрировал показную занятость. С отпечатанным заявлением Аллейн пришел в меньший кабинет, где во второй, и последний, раз собрались все путешественники. По просьбе Бергарми Аллейн раздал экземпляры заявления.
— Я считаю этот краткий конспект, обобщающий наши показания, верным, — произнес Аллейн, — и готов его подписать. Что вы скажете?
Леди Брейсли, припудривавшая лицо, продемонстрировала неожиданный полет фантазии:
— Я бы душу дьяволу отписала, если б он вытащил меня отсюда. — Она бросила вызывающий взгляд на Аллейна и сообщила: — Вы были просто великолепны.
— Леди Брейсли, — обратился он к ней, — мне интересно — понимаете, из чистого любопытства, — не заметили ли вы чего-то странного в поведении Свита, когда он сопровождал вас в атриум? Не припомните?
Аллейн подумал, что леди Брейсли может ухватиться за возможность поведать всем, как она чувствительна к окружающей обстановке и как ощутила что-то неладное, или, возможно, обнародует какую-то по-настоящему губительную для кого-то информацию. Однако она лишь сказала:
— Я только подумала, что он чертовски груб, жалкий человечишка. — И после секундного раздумья: — И я готова съесть свою шляпу, что он никогда не служил в артиллерии. — Подождала еще мгновение, а потом добавила: — Все равно, это нечто, согласитесь, когда тебя провожает убийца, пусть даже и неучтивый? Мой дорогой, мы отметим это ужином — Кенни и я. Не так ли, милый?
Племянник посмотрел на нее и тревожно поддакнул.
— Я только никак не врублюсь во всю эту чехарду, — пожаловался он.
— Я понимаю, милый. Совсем с толку сбивает. Три мертвеца за столько же дней, можно сказать. И все равно, какое невыразимое облегчение — самой быть вне подозрения. — Леди Брейсли пристально посмотрела на Бергарми, улыбнувшись и склонив голову. — Он действительно не говорит по-английски, да? Он не делает из нас дураков?
Бергарми пробормотал, обращаясь к Аллейну:
— Что она говорит? Возражает против подписания? Почему она мне улыбается?
— Она не возражает. Возможно, вы ей понравились, господин вице-комиссар.
— Mamma mia!
Аллейн попросил всех, если они удовлетворены, подписаться, и леди Брейсли немедленно это сделала, даже не притворяясь, что прочла заявление. Ван дер Вегели подошли к этому делу чрезвычайно обстоятельно и с тревожной тщательностью и часто переговариваясь рассмотрели каждый пункт. Барнаби Грант и Софи Джейсон прочли печатный текст с профессиональной сосредоточенностью. Затем все поставили свои подписи. Бергарми, через Аллейна, сообщил, что все могут быть свободны. Их известят, если потребуется их присутствие на следствии. Он поклонился, поблагодарил туристов и отбыл с бумагами.
Шестеро путешественников встали, собрались с мыслями и с видимым облегчением приготовились уйти.
Софи и Барнаби Грант удалились вместе, за ними пошли Ван дер Вегели.
Леди Брейсли, поглядывая на Аллейна, явно медлила.
Кеннет доплелся до двери и встал там, как обычно, искоса, украдкой наблюдая за Аллейном.
— Значит, вот как все обернулось, — бросил молодой человек.
— Помните, — обратился к нему Аллейн, — вы сфотографировали Митру, когда мы все вместе были в святилище?
— Помню.
— Вы проявили пленку?
— Нет.
— Она черно-белая или цветная?
— Черно-белая, — с запинкой ответил Кеннет. — Считается, что для архитектуры и статуй она лучше.
— Мою проявляет здесь полицейский специалист. Это займет всего часа два. Хотите, я попрошу их одновременно взять и вашу?
— Я не всю ее отснял. Но все равно — большое спасибо.
— Нет, пусть же мистер Аллейн отдаст ее проявить, дорогой, — вмешалась леди Брейсли. — Вряд ли там осталось много кадров. Ты без перерыва щелкал во время того необыкновенного пикника не помню на каком холме. И сознайся, она вызывает суеверный страх. Не потому, что я буду на той, о которой говорит мистер Аллейн, а, ты знаешь… недра земли. Отдай же ее ему.
— Она все еще в фотоаппарате.
— А твой фотоаппарат — в машине. Сходи и принеси.
— Дорогая тетушка… это подождет. К чему вся эта суета?
— Нет, — раздраженно велела она, — проявить нужно. Сходи, дорогой!
Ссутулившись, он повиновался.
— Сюда не возвращайтесь, — крикнул ему вслед Аллейн. — Я заберу ее у вас внизу. Я сейчас спущусь.
— Как это мило с вашей стороны, — проговорила леди Брейсли. — Мы подождем.
Когда она удалилась, Аллейн прошел к лифтам и застал там Ван дер Вегелей, которые укладывали свое обширное фотоснаряжение, без которого, кажется, и шагу ступить не могли. Он напомнил баронессе о снимках, которые она сделала в святилище Митры, и предложил отдать пленку на проявку в полицию.
— Мне кажется, — добавил он, — полиция все еще будет рада увидеть вашу фотографию саркофага, баронесса. Я сказал, что попрошу ее у вас.
— Можете ее взять. Мне она не нужна. Я даже подумать о ней не могу. Геррит, мой дорогой, пожалуйста, отдай ему пленку. Нам не нужны никакие напоминания о том ужасном дне. Ах, нет! Нет!
— Ну, будет, будет, — мягко пожурил жену барон. — Не нужно так суетиться. Пленка у меня здесь. Один момент, я ее достану.
Но все это вылилось в целое дело по расстегиванию и обшариванию огромных рюкзаков — и все напрасно.
Внезапно баронесса негромко вскрикнула и хлопнула себя по лбу.
— Да я с ума сошла! — воскликнула она. — Я теряю собственную голову.
— То есть?
— Это был молодой Дорн. Вчера мы договорились, что он возьмет ее и свою проявить вместе.
— Ясно, — сказал барон. — Как глупо. — И принялся, не теряя добродушия, заново укладывать рюкзак.
— Он никуда ее не отдал, — сказал Аллейн. — Если можно, я заберу вашу вместе с его пленкой?
— Хорошо, хорошо, — согласился барон.
Аллейн вполголоса уточнил:
— Вам она точно не нужна?
Барон покачал головой, поджал губы и нахмурился.
— Нет, нет, нет, — пробормотал он. — Видите, как обстоит дело. Моя жена предпочитает… нет. Хотя, — задумчиво проговорил он, — там есть несколько снимков… наша маленькая группа, например. Ну да ладно.
— Я сообщу вам, как она получится, — сказал Аллейн.
Они вместе вошли в лифт. Интересно, размышлял Аллейн, когда дело Себастьяна Мейлера окончательно выветрится из памяти большинства людей, встретится ли он снова с Ван дер Вегелями? Баронесса приободрилась. Они собирались на экскурсию по фонтанам и саду Виллы д’Эсте. Аллейн проводил их до главного входа. Баронесса ушла вперед той необычно бодрой походкой, которая навевала Аллейну мысли о поступи какой-нибудь огромной и древней птицы, возможно, моа.
— Моя жена, — сказал барон, с любовью наблюдая за ней, — обладает мудрым простодушием античных времен. Замечательнейшая женщина. — И, понизив голос, добавил, скорее для себя, чем для Аллейна: — И, по-моему, очень красивая.
— Вы счастливый человек.
— Я такого же мнения.
— Барон, приглашаю вас выпить со мной. Часов в шесть? Я смогу показать вам фотографии. Поскольку они расстроят баронессу, я не прошу вас привести и ее.
— Спасибо, — ответил Ван дер Вегель. — С удовольствием. Вы очень тактичны. — И, поправив рюкзак на массивных плечах, позвал: — Матильда, не так быстро! Подожди! Я иду.
И он, такой же пружинистой походкой, поспешил вслед за женой. Они пошли по улице вместе, на голову выше других прохожих, упруго шагая и живо переговариваясь.
Кеннет Дорн сидел за рулем белого спортивного автомобиля, леди Брейсли рядом. Аллейну пришло в голову, что чересчур старательный отдел по подбору актеров нашел бы в них подходящие типажи для еще одной «Сладкой жизни». На голове у Кеннета красовалась нелепая «ультрамодная» кепка, малиновая, с белым козырьком. Парень был очень бледен, лоб блестел от испарины.
— Мы здесь! — крикнула леди Брейсли. — А вот и пленка. Сколько хлопот! Приходите к нам сегодня вечерком выпить. Наверное, это гадко, правда, но невозможно не испытывать облегчения. Я имею в виду, что этот противный Джованни меня пугает. Кеннет знает, что я вам сказала. Поэтому стоит отпраздновать, как вы считаете? Или нет?
Кеннет смотрел на Аллейна с совсем уж неприятной полуусмешкой. Его губы шевелились. Аллейн наклонился вперед.
— Что мне делать? — едва слышно проговорил Кеннет.
Аллейн ответил леди Брейсли:
— Боюсь, сегодня у меня вечер занят. — И Кеннету: — Вы плохо выглядите. На вашем месте я бы обратился к врачу. Могу я получить пленку?
Молодой человек протянул ее. Картонная коробочка была влажной.
— У вас, по-моему, и пленка баронессы, не так ли?