— Да? Ну, хорошо, хорошо, — какой-то слишком быстрой скороговоркой (или Трой так показалось?) ответил Хилари. — А что там насчет пирога с мясом?
— Будет готов во всей красе — ешь да нахваливай — сразу после вечернего чая, к вашим услугам, сэр! — жизнерадостно отрапортовал Кискоман.
— Если он окажется на той же высоте, что прочие ваши блюда, какие нам довелось отведать, то это, несомненно, будет пирог века, — решила вставить Трой.
И трудно по внешнему виду было распознать, кто больше обрадовался такому комплименту — его адресат или сам Хилари.
Тем временем из-за угла западной части усадьбы показался Винсент — с еще одной ручной тележкой, полной снега. Только теперь художница смогла разглядеть его вблизи: смуглолицый тощий человечек с выражением муки в глазах. Он, в свою очередь, покосился на Трой, вывалил на землю то, что прикатил, и отправился за следующей порцией. Кискоман еще раз улыбнулся, заметил, что выглянул во двор лишь на одну секундочку, одарил всех присутствующих сладчайшей — с ямочками на щеках — улыбкой и скрылся за дверью.
Еще чуть погодя на улицу вышел Катберт и громогласно объявил, что подан обед.
Крессида Тоттенхэм оказалась, что называется, «шикарной блондинкой», очень элегантной. То есть настолько элегантной, что ее природная красота, как ни парадоксально, производила впечатление чего-то неестественного, вторичного, органически не совсем присущего своей «носительнице» — так сказать, некоего дополнительного бонуса к лоску. Голова ее венчалась собольей шапочкой, шея — обрамлена собольим мехом, и вся она с головы до ног была укутана в соболя, от рукавов до туфелек. Когда же слуги освободили ее от верхних одежд, оказалось, что под ними — простота и небрежность по самой дорогой лондонской моде, и в эту небрежность девушка скорее даже не одета, а обернута наподобие подарочной упаковки.
Линии ее глаз и губ стремились куда-то наискосок, и даже голову она держала как-то немного набок.
В манерах Крессида показала себя очень спокойной и сдержанной, нисколько не словоохотливой и уж никак не развязной, а если и открывала рот, чтоб высказать какое-нибудь суждение, то неизменно прибавляла через каждое слово: «понимаете ли», «знаете ли», «ладно?» или «если угодно». В общем — отнюдь не героиня романа Трой, то есть, правильнее сказать, не героиня кисти Трой. И это обстоятельство грозило вылиться в некоторую неловкость, ибо Хилари поминутно бросал на художницу вопросительные взгляды: как вам, мол, моя невеста?
А вот к мистеру Берту Смиту Трой прониклась симпатией: невысокий мужчина с дерзким, даже нахальным выражением лица, живым умным взглядом и старомодно обаятельным акцентом кокни сразу же завладел ее воображением. Одет он был тщательно и изысканно, в подчеркнуто деревенском стиле. На вид лет семидесяти, но отменного здоровья, как показалось художнице.
Примечательно прошла встреча между вновь прибывшими и Форрестерами. Полковник приветствовал мисс Тоттенхэм с выражением робкого обожания и называл ее не иначе как «Кресси, дорогая». Трой уловила в этом отчетливую интонацию классического «доброго дядюшки», однако, кажется, приправленную какой-то смутной тревогой. Мистера Смита старый вояка тоже приветствовал сердечно — до известной степени. Во всяком случае, он пожал ему руку несколько развязно и несколько раз повторил, разражаясь жизнерадостным смехом после каждого слова:
— Здравствуйте-здравствуйте, приветствую. Как поживаете, старина, дорогой?
— А-а, полковник, полковник, дорогой мой, как ваши дела? — с не меньшей живостью отвечал мистер Смит. — Выглядите расчудесно. Абсолютно без дураков — расчудесно, и точка. И что это я такое все последнее время слышал, будто вы стали расхаживать одетый словно добрый король как-бишь-его-там?..[86] Да еще и с вот этими-то усами! Взгляните-ка на эти усы! — Мистер Смит развернулся к миссис Форрестер и оглушительно возопил: — Чтоб мне провалиться! Что это ему вздумалось? В его-то возрасте! Усы!
— Глухой у нас мой муж, а не я, Смит, — заметила старая леди. — Вы опять все перепутали.
— В самом деле, где же моя голова, черт побери? — При этих словах мистер Смит подмигнул Трой и дружески огрел полковника по спине ладонью. — Надо же было спутать, как сказал мясник, отрубив вместо свиного копыта собственный палец!
— В дяде Берте, — заметил Хилари, обращаясь к Трой, — погиб прекрасный комик. Поверьте, он отлично умеет разговаривать нормально. Просто сейчас решил выступить со своим номером: «говорили ж вам, я — кокни до мозга и костей». На сей вот раз — перед дядей Блошкой. Видите — настоящий концерт перед ним разыгрывает. Но вы ведь всегда видите его насквозь, да, дядя Блошка?
Трой метнула быстрый взгляд на мисс Тоттенхэм, которая, казалось, смутилась и слегка опустила глаза.
— Правда? Тебе так кажется? — отозвался польщенный полковник. — Нет, в самом деле, мне его нетрудно расколоть, а?
После этого обмена репликами мистер Смит сразу затих, и все отправились пить чай в столовую, где атмосфере, конечно, недоставало уюта, к которому привыкли Трой и Хилари тет-а-тет у камина в будуаре. Наоборот, за столом воцарилась некоторая скованность — особенно после того, как Крессида вежливо, но твердо отказалась играть роль хозяйки.
— Ради бога, дорогой, не заставляй меня ничего разливать по чашкам, — улыбнулась она. — Меня бы это, честно говоря, просто выбило из колеи. Ты же знаешь, у меня почему-то отвращение к таким вещам. Не мое это. Совсем не мое… Ладно?
Миссис Форрестер одарила ее долгим тяжелым взглядом и произнесла:
— Хилари, если ты не против, я возьму это на себя.
— Да-да, конечно, прошу вас, тетушка! Будет здóрово, как в старые времена, когда вы взяли меня на воспитание и дядя Берт приезжал к нам на Итон-сквер.
— Вот-вот, славное стояло время, времечко что надо, — подхватил мистер Смит. — В этом вся штука. Помните, как там у нас было? Просто и без обид! И никаких гвоздей, так сказать.
— Вы — добрый малый, Смит. В своем, конечно, роде, — согласилась миссис Форрестер. — Я бы сказала, время научило нас правильно понимать друг друга. Вам какого чаю, миссис Аллейн?
Надо же, какие интересные люди: говорят то, что приходит на ум, прямо в ту секунду, когда оно приходит, подумала Трой. Словно дети. Весьма необычная привычка, и бог еще знает, к чему она может привести.
Впрочем, мистера Смита она тут же, спохватившись, исключила из этой мысленной общей характеристики. Мистер Смит — явно другое дело. Хитрый сухонький старикан себе на уме, совсем не простой. Что он на самом деле себе думает обо всей этой честнóй компании и каждом ее члене в отдельности, никого, кроме него самого, не касается и никому не ведомо.
— Ну, как поживают твои злодеи-негодяи, Хилли? — спросил он у хозяина, склонив голову набок и вгрызаясь с самым беспечным видом в булочку. — Все никак не оступятся? Комар носа пока не подточил?
— Конечно, нет, дядя Берт, и вообще, выбирайте, пожалуйста, выражения. Меньше всего на свете я желал бы, чтоб Мервин или Катберт вас сейчас слышали. А заметьте, любой из них может войти в любую минуту.
— Какой ужас, — отреагировал Смит совершенно равнодушно и невозмутимо.
— А что это за зияющая пустота над камином? — переменила тему Крессида. — Это то, что я думаю? Для моего портрета?
— Именно, моя дорогая, — ответил Хилари. — Кстати, — тут он с волнением взглянул на Трой, — я уже бросил пробный камень…
Художница стала лихорадочно соображать, как выйти из неловкого положения, но от необходимости сразу отвечать ее избавила сама мисс Тоттенхэм.
— А я бы предпочла, чтоб он висел в парадной гостиной. Знаешь, ну, где-нибудь, где нет супниц, половников и твоих не самых импозантных предков. — Тут она обвела критическим взглядом две работы Реборна и по одной — Лели и Винтерхальтера[87]. — Ладно?
Лицо Хилари стало почти пунцовым.
— Посмотрим, — сказал он.
Тут в столовую вошел Мервин и объявил, что повар, мол, свидетельствует гостям свое почтение и передает, что пирожки с мясом готовы.
— Что-что?! — переспросила Крессида. — Сразу после чая?! И вообще, я ненавижу начинку из мясного фарша. Брезгую!
— Дорогая, мне это известно. Более того, в глубине души я тоже ею брезгую. Но что поделаешь, если таков подлинный старинный обычай: надо загадать желание, — объяснил Хилари, — и потом откусить только один раз от пирожка. Происходит эта церемония, по традиции, прямо на кухне. Ну же, всего один кусочек — больше не надо. Повару будет очень приятно.
— А как там сейчас с кошками? — капризным голосом спросила мисс Тоттенхэм. — Ты ведь знаешь, как я к ним… отношусь.
— Мервин, пожалуйста, скажите Кискоману — пусть попросит Проныру и Знайку ненадолго покинуть помещение. Уверен, он не откажется.
— Да уж, пусть будет так любезен. У меня аллергия на кошек. — Крессида повернулась к Трой: — Кроме того, они выводят меня из себя. В буквальном смысле: достаточно мне только мельком увидеть кошку — и все, я на грани нервного срыва. — Тут девушка пустилась в дальнейшие красочные описания своего ужаса перед указанным видом домашних животных. Сколько раз она спросила у художницы, «понимает» ли та ее, не сосчитать.
— А вот я бы с радостью, — громогласно объявила миссис Форрестер, — возобновила знакомство с Пронырой и Знайкой!
— Вы — да, а я — нет, — парировала Крессида, в первый раз за день обращаясь к старой леди, но не поднимая на нее глаз.
— Между прочим, Хилари, в этих пределах я вполне согласна, — сказала тетушка, — с твоими взглядами на поведение твоих слуг. Полагаю, что повар оставался полностью в своем моральном праве, когда напал на человека, дурно обращавшегося с кошками. Я говорю: он был в сво-ем пра-ве!..
— Конечно, тетушка, я вас услышал. Хотел бы я знать, кто бы вас мог не услышать. Нет-нет, милая, — Хилари предупредил возможную реакцию своей возлюбленной, — ты у нас единственное очаровательное исключение. Ну, так что же? Пойдемте, что ли, пожуем немножко мясного фарша?