— Во многих отношениях он — милое создание, не вредное, но чувство юмора у него грубое, вульгарное, и Крессида Тоттенхэм ему не нравится.
— Клу, дорогая, ну что ты. Уверен, ты ошибаешься.
— Ни в чем таком ты не уверен. Тебе просто не хочется признавать, что это правда. Смит считает, что для Хилари она недостаточно хороша. И я тоже так думаю.
— Ну, как бы там ни было, Клу…
— Как оно есть, хочешь ты сказать. И не сбивай меня с мысли, Фред.
— … Как бы там ни было, Берт Смит ни за что не стал бы писать этой безобразной записки мне. Записки о тебе.
— Не согласна. Ему это могло показаться забавным.
Вид у полковника был несчастный.
— Что тут забавного?! — воскликнул он.
— И Хилари тоже усмехнулся, — с негодованием вспомнила миссис Форрестер и обернулась к Трой: — А вы какого мнения? Ведь Хилари наверняка рассказал вам, что там было.
— В общих чертах.
— Ну и как? Смешно, правда?
Трой начала так:
— Рискуя навлечь на себя недовольство, боюсь, должна признаться…
— Очень хорошо. Благодарю. Можете не продолжать. — Старая леди бросила взгляд на мужа и проговорила во вчерашнем стиле (гостья ушам своим не поверила): — Записка дерзкая — да. Наглая — уж конечно. Беспочвенная и голословная — ну, еще бы. Но назвать ее содержание «нелепицей и абсурдом» будет несколько… упрощенно.
Трой могла бы поклясться, что при последних словах во взгляде миссис Форрестер сверкнул отблеск какого-то воспоминания.
— Но невозможно же поверить, что Берт сам себя довел до рвоты, — гнул свою линию полковник.
— А по-моему, с него станется, — мрачно проговорила его супруга. — К тому же это, — она для выразительности даже взмахнула рукой, — уж совсем не имеет значения. А вот что мне хотелось бы обсудить с вами, миссис Аллейн, так это общую линию поведения, каковую, надеюсь, никто из нас не откажется согласовать. Лично мы с Фредом решили закрыть глаза на эту мерзость. Просто отмахнуться. — Тут она действительно резко махнула рукой перед лицом мужа, который от неожиданности моргнул и отшатнулся. — И забыть. Словно ничего и не было. Мы отказываем виновнику этих оскорблений в удовольствии хоть на секунду насладиться нашим вниманием к ним. И очень рассчитываем, что вы поддержите нашу позицию.
— Потому что, — добавил полковник, — в ином случае мы только все испортим — я имею в виду праздник, представление и все такое. Испортим сами себе! Сегодня после службы в часовне у нас, между прочим, назначена репетиция, и она потребует от всех полной собранности и напряжения сил.
— А вы уже полностью отошли от вчерашнего, полковник?
— О да, да, я в порядке, благодарю. Мотор, знаете ли, в груди стал давать сбои, не то что раньше. Мерцающий эндокардит, или как там называется эта чертовщина. Эскулапы так, кажется, говорят. Пустяки, словом.
— Что ж, — сказала Трой, поднимаясь, — полностью с вами согласна: забудем все, как дурной сон.
— Прекрасно. Тогда договорились. Правда, не знаю, как поведет себя твоя девица, Фред.
— Почему вдруг «моя», Клу?
— Ты же ее опекаешь.
— Во всяком случае, не сейчас и не здесь. — Полковник повернулся к Трой, но в глаза ей почему-то избегал смотреть. Щеки его снова залились краской, и он заговорил почти скороговоркой, как будто заранее выучил урок и стремится побыстрее его отбарабанить. — Крессида, — пояснил он, — дочь моего младшего товарища по службе в полку. В Германии. В 1950-м. Мы ехали на учения, мой джип перевернулся. — Тут глаза полковника наполнились слезами. — И представьте, этот добрый малый просто спас меня! Я лежал лицом в грязи, придавленный обломками машины, и он вытащил меня. И тут такое началось!.. Одно слово — кошмар. Рвануло бензобак. Все разлетелось в клочья. Я только успел пообещать, что пригляжу за его единственным дитем…
— Слава богу, — подхватила миссис Форрестер, — она была хорошо обеспечена. Школа в Швейцарии… В общем, все было на уровне. Я, конечно, не о результате говорю.
— Мать, бедняжка, скончалась еще раньше. То есть сразу. Родами.
— И все для того, — заключила миссис Форрестер, резким щелчком вдруг захлопнув зонт, — чтобы теперь ей представилась возможность любоваться собой, воображая, что она актриса.
— Она и вправду очень миловидная девочка, разве не так? — с надеждой спросил полковник.
— Очаровательная, — согласилась Трой и отправилась вниз завтракать.
В то утро Хилари был чем-то занят, но Трой это не огорчило — у нее появилась возможность повозиться с портретом самостоятельно перед тем, как идти одеваться к походу в часовню.
Глянув случайно через окно библиотеки на основной двор, она обомлела: Найджел успел закончить свое произведение. Огромный ящик стоял плотно окованный мерзлым снегом, а поверх него, высеченный безжалостно резкими линиями, и в самом деле внушительный в своей сверкающей «ледовитости», возлежал предок Хилари Билл-Тасмана. Его руки были сложены на груди, и издали казалось, что на грудь покойника бросили камбалу.
В половине одиннадцатого пресловутый колокол из монастыря, украденный Генрихом VIII, зазвонил на своей маленькой башенке как-то восторженно и важно — казалось, звонарь упивается своим искусством. Трой торопливо сбежала по лестнице, пересекла главный зал, затем, следуя заранее полученным инструкциям, повернула направо по хорошо знакомому коридору, ведшему в библиотеку, утреннюю столовую, будуар, кабинет хозяина и, как теперь выяснилось, в часовню тоже.
Часовня и в самом деле оказалась прекрасной и вдосталь (но отнюдь не чрезмерно!) набитой сокровищами. Художница обратила внимание на выдающейся красоты дароносицу, светильники, маленькую исповедальню в духе Кватроченто и многое другое: все подобрано с безукоризненным вкусом и, без сомнения, имело огромную ценность.
Трой внезапно испытала острое желание взять и развесить на плечах у всех этих вялых безжизненных гипсовых святых по пыльному мятому бумажному венку — и сама испугалась своей фантазии.
Катберт, Мервин, Найджел, Винсент, Кискоман и мальчик на побегушках — все уже успели чинно рассесться по своим местам в окружении целой толпы неизвестных художнице странноватых личностей — по-видимому, сезонных рабочих из поместья, их жен и детишек. Хилари с Крессидой в гордом одиночестве занимали переднюю скамью. Остальная часть приглашенных на рождественские праздники вскоре тоже прибыла, и служба — с полным соблюдением пышного обряда Высокой церкви — началась. Тюремный капеллан произнес короткую, сдержанно-изысканную проповедь. Полковник Форрестер, к удивлению и искреннему удовольствию Трой, сыграл на чудесном маленьком органе несколько подобающих случаю гимнов. Хилари читал из Евангелия, а мистер Смит — с неожиданной уверенностью, пониманием и полным набором звуков, в обычной речи им проглатываемых на манер кокни, — из Апостолов.
Ровно в три часа пополудни того же дня началась репетиция праздничного вечера.
Продумали все с тщательностью военной операции. План вкратце был таков: сперва гости собираются в библиотеке. Незаконченный портрет кисти Трой и ее подсобное творческое имущество на это время эвакуируют в кабинет Хилари. Винсент — с зонтом и прелестной саночной повозочкой эпохи барокко, на которую сложены коробки с подарками, занимает исходную позицию во дворе под оконами гостиной. Ровно в восемь вечера включается запись продолжительного перезвона рождественских колоколов, и дети торжественно попарно шествуют из библиотеки через главный зал в гостиную, откуда на них «зрительно надвигается» сверкающее золотом во тьме Дерево. Взрослые следуют за своими отпрысками.
Когда этот маневр будет успешно завершен, из маленькой гардеробной, примыкающей к гостиной, на сцену тайно выдвигается полковник Форрестер в полном облачении Друида (Крессида предварительно поможет ему облачаться и гримироваться — в той же гардеробной). Ему надлежит незамеченным выскользнуть за парадную дверь на крыльцо, а оттуда передислоцироваться далее, в зимний дворик, где вступить в боевое взаимодействие с Винсентом. Сразу после осуществления данного контакта в эфир запускается музыка с наложением упряжных бубенцов, храпа оленей и выкрика «Тпру!». Следующий шаг: Катберт и Мервин изнутри распахивают французское окно гостиной, в котором появляется собственной персоной полковник с золоченой повозкой подарков, буксируемой им на веревочке. Строго по сигналу фанфар («а также труб и шалмеев» — вставил Хилари) он, сделав круг почета вокруг елки, оставляет в стороне свой груз, кланяется аудитории, делает руками два или три эзотерических пасса, после чего осуществляет плановый отход на круги своя. То есть вместе со всеми громоздкими деталями своего туалета как можно скорее и привлекая как можно меньше внимания, устремляется обратно через главный зал в маленькую гардеробную, где при содействии той же Крессиды освобождается от бороды, усов и бровей, парика, сапог и парчовой золотистой мантии. В дальнейшем он предстает перед гостями уже в своем обыкновенном обличье.
Без накладок и мелких казусов репетиция, конечно, не обошлась — бóльшая их часть происходила по причине исключительно возбужденного состояния и актерского энтузиазма лично полковника Форрестера. Трой даже серьезно за него встревожилась, а миссис Форрестер, против чьего присутствия на мероприятии муж пытался еще раньше (вяло, впрочем) возражать, в конечном итоге заняла твердую позицию и заявила Хилари, что, если тот действительно хочет задействовать дядю в вечернем представлении, пусть прекратит «гонять его как зайца». Если же Хилари не прекратит, она, тетя Колумбина, не отвечает за последствия. С этими словами она буквально оттащила упиравшегося супруга отдыхать в свою комнату, причем, к легкой досаде последнего, заставила-таки его «для выпуска пара» взойти на лестницу спиной вперед, останавливаясь на десять секунд на каждой пятой ступени.
Крессида, которая казалась сильно удрученной, пристроилась поближе к Трой и вместе с ней наблюдала их затяжной отход. Но полковник сердечно просил обеих молодых женщин «не ждать, чем кончится дело», и потому, по предложению невесты Хилари, они уединились в будуаре.