Крессида снова взвыла, на сей раз уже совершенно не жалея голоса, согнулась пополам и ринулась к лестнице, где попала в нежданные объятия Аллейна. И теперь вот сидит, туго замотанная в гагачье покрывало, выслушивает недостаточные (с ее точки зрения) утешения рассеянного Хилари, глаза ее — как большие влажные анютины глазки, а зубы все еще отбивают мелкую чечетку.
— Понятно, — коротко подытожил Аллейн. — Еще два вопроса: как, по-вашему, две эти кошки могли попасть к вам в спальню? Когда вы ходили вечером к Трой, вы оставляли свою дверь открытой?
Этого Крессида не помнила.
— Но ты ведь вообще обычно не закрываешь двери, родная… — вставил Хилари.
— Этот «голубой» из кухни мне подкинул своих кошек, вот что! Назло! Я точно знаю.
— Ради бога, Крессида, послушай…
— Да, да! Он меня терпеть не может. Как и все они. Ревнуют. Боятся, что я тут изменю порядки. Запугивают. Вернее, отпугивают. От дома.
— А где сейчас, — вмешался Аллейн, пока Хилари не успел выступить с очередной нотой протеста, — та, вторая кошка? Проныра.
— Ходила тут по коридору, — отозвалась Трой, и Крессида при этих словах начала судорожно разматывать свой гагачий кокон. — Все в порядке, — поспешила добавить художница. — Я заманила ее к себе в комнату и закрыла дверь.
— Правда? Честное слово?
— Честное слово.
— Да ради бога, Хилари! — воскликнула тут миссис Форрестер. — Отвел бы ты ее уже в постель.
— А? Да-да, тетя Клу. В самом деле. Прекрасная мысль. Ну, пойдем?
— И дай ей таблетку. Она же принимает какие-нибудь таблетки? Все такие девицы глотают пилюли. И очень тебя прошу, давай больше не доставлять дяде Фреду никаких огорчений. Пойду к нему. Если, конечно, я не нужна вам, — обратилась она к Аллейну.
— Нет-нет, пожалуйста, идите. Надеюсь, с ним все в порядке. А что, он все слышал?
— Проснулся и бормотал что-то о пожарной сирене. Что ж… Всем доброе утро, — фыркнула миссис Форрестер и покинула компанию полуночников.
Не успела, однако, она удалиться, как теперь уже Хилари издал сдавленный вопль, вскочил и оперся о перила, чтоб не упасть в обморок. Словно перстом обвиняющим указал он вниз, на пол у торшера — туда, где валялась груда битого фарфора.
— О черт, о черт! — воскликнул Билл-Тасман. — Моя ваза эпохи Канси![137] Кто посмел разбить Канси?!
— Ваза вашего Канси, — мягко произнес Аллейн, — прошла в двух сантиметрах от моей головы.
— Что это значит? И почему вы держите руку как Наполеон?
— Я держу руку как Наполеон потому, что ваша проклятая ваза мне ее чуть не сломала. Только чуть, — добавил он, поймав на себе встревоженный взгляд Трой и улыбнувшись.
— А штука была — полный эксклюзив, — отметил Смит. — Famille verte[138]. Ты его купил у Эйхельбаума? Жаль-жаль.
— Да, прах его побери, не то слово.
— Со страховкой все нормально?
— Естественно. Но она как-то не греет душу. А главное: кто? Кто ее отсюда сбросил? — Хилари решительно обернулся к возлюбленной. — Это ты?
— Не-е-ет! — крикнула она. — И не разговаривай так со мной! Наверное, это кошка.
— Кошка?! Как же она могла…
— Должен засвидетельствовать, — заметил Аллейн, — что сразу после происшествия кошка действительно слетела вниз по лестнице.
Хилари открыл было рот, но тут же снова закрыл его и посмотрел на Крессиду, которая с видом крайне раздраженным подступила к нему, сжимая обеими руками гагачье покрывало.
— Прости, — сказал он. — Извини, дорогая. Я это… в состоянии аффекта. Это было одно из самых дорогих моих сокровищ.
— Я хочу в постель.
— Да, да. Хорошо. Я провожу тебя.
Крессида заковыляла прочь в своем «рубище», Хилари — за ней.
— Ах ты, боже мой! — сокрушенно воскликнул мистер Смит. — Хоть в лютне трещина мала, все тише музыка слышна[139]…
— Ваша спальня ведь по соседству с ее комнатой? — заметил Аллейн. — Вы тоже слышали весь этот тарарам?
— Там еще между нами ее ванная. Девице достались самые козырные апартаменты, в северо-западном углу. В общем, да, я слышал какой-то шум и гам, но подумал — она, наверное, возится с Хилли, как они любят. Ну, знаете. Милуются.
— Понятно.
— И только когда она уже завизжала во все горло в коридоре, я понял, что дело «ой-ой-ой». И выскочил. А тут что творится, господи помилуй! — продолжал Смит. — Вон оно как пенисто вышло, с ума спятить можно. Короче, снова спокойной ночи.
Когда он удалился, Аллейн негромко позвал:
— Ну, теперь твой выход.
Трой сделала несколько шагов вперед.
— Рори, твоя рука. Я ни во что не вмешиваюсь, упаси боже, но что с рукой?
— Дорогая, не надо суеты, — улыбнулся детектив, явно и весьма удачно пародируя полковника и обнимая жену здоровой конечностью за плечи. — Ушиб сильный, синяк будет, но в целом ерунда.
— Кто-то нарочно?..
— Сейчас я быстренько проверю кошачью теорию, а потом, ради бога, давай постараемся, кровь из носа, но лечь наконец поспать.
— То есть мне опять тебя оставить?
— Если нетрудно, любовь моя. Только подожди секунду, у меня к тебе один вопрос. Тогда, после ужина, в полночь, ты выглянула из окна спальни и заметила, как Винсент появился из-за северо-западного угла усадьбы, верно? Он толкал ручную тележку, а в тележке помещалась елка. Потом он выбросил ее прямо под окном полковничьей гардеробной. Скажи, пожалуйста, ты это видела четко — что он ее выбрасывает?
— Нет. На то место падала тень, черная-пречерная. Он шел по дорожке — в этом не сомневаюсь. Дорожка широкая, можно сказать, целая аллея. С ухабами. Туда тень не доставала. Вот по аллее он и продвигался, это было видно совершенно ясно — ну то есть настолько ясно, насколько это возможно в лунном свете. Но снег от этого света прямо сверкал. А потом Винсент слился с тенью, и я услышала, как дерево сваливается с тележки. Ну, и тогда уже отошла от окна.
— Как он оттуда уходил, не видела?
— Нет. Я озябла, не хотелось долго торчать на морозе.
— Значит, «настолько ясно, насколько это возможно в лунном свете»?.. А из твоего окна открывается вид на все эти земляные работы — строительство искусственного холма и рытье пруда?
— Ну, да. Выглянешь — и сразу налево.
— В том направлении ты тогда не смотрела?
— Смотрела. Очень красиво. Можно написать что-нибудь абстрактное — потрясающие образы навевает.
— Например, такой: тропинка сквозь снега уходит вдаль?..
— Нет, ничего такого… очевидного. И вообще, дорожки не было, снег лежал нетронутый на всем переднем плане. Не потревоженный ничем.
— Ты уверена?
— Абсолютно. Именно поэтому натура мне и понравилась.
— И нигде не виднелось никаких дополнительных деталей? Скажем, хоть небольшой колесной колеи или человеческих следов. Ну, вдруг?
— Нет, Рори, ничего такого. Винсент прикатил со своей тележкой по уже протоптанной дороге — прямо вокруг дома.
— А потом, утром, ты выглядывала снова в окно?
— Да, любимый, выглядывала. И нигде на снегу никаких следов не обнаружила. Могу еще доложить тебе, что сразу после нашего с тобой разговора по телефону я выходила погулять и рассматривала скульптуру Найджела. Она уже вся расплылась от оттепели, особенно с наветренной стороны. Но узнать еще было можно. Потом я обогнула дом мимо окон гостиной и взглянула на ту полуночную натуру еще и под прямым, что называется, углом. Никаких следов на снегу не было — нигде. Все дорожки вокруг усадьбы, и во дворе, и подъездная аллея тоже — все покрылось грязной растоптанной жижей, что естественно — по ним ходила масса народа. Двор только успели вымести.
— Итак, отсюда мы заключаем: ни ночью, ни утром никто не приближался к зоне земляных работ?
— Только если с обратной стороны. Хотя даже в этом случае следы на склоне холма должны были остаться.
— И снег после полуночи не падал?
— Нет. Только дул северный ветер, а на небе с утра ни облачка не появлялось.
— Да-да. Безобразие, которое мистер Смит называет «ветрищей», продолжалось всю ночь. Спасибо, милая. Теперь иди к себе, хорошо? Я скоро вернусь.
— А не могла бы я?..
— Что?
— Я хочу сказать: не могу ли я тебе чем-то помочь? А не просто сидеть и ждать, как какие-нибудь тошнотворные ангелы[140]?
— А что! Пожалуй, можешь. Ты мне очень поможешь, если возьмешь мой маленький несессер, спустишься в зал и соберешь все до последнего осколочка этой проклятой Билл-Тасмановой зеленой вазы. Только старайся брать их очень аккуратно, пальцами прикасаться как можно меньше. Поднимай каждый кусочек за краешек, складывай в несессер, а потом тащи наверх. А я буду здесь. Справишься?
— Одна нога здесь — другая там.
Когда его жена принялась за работу, детектив направился наверх, к столику на балюстраде, где прежде стояла ваза, и глянул вниз. Оттуда был виден абажур торшера, вокруг него — пятно яркого света, а в пятне — россыпь фарфоровых осколков, макушка, плечи и колени Трой. Тонкие длинные руки бесшумно шарили по полу. Ее фигура находилась прямо под ним.
Сам столик, тоже китайский, изящный, но крепкий, был вплотную придвинут к перилам галереи. Черного дерева подставка для вазы осталась на своем месте — если мысленно представить себе вазу на ней, то получалось, что основание этого антикварного сокровища находилось вровень с перилами. Видимо, подумал Аллейн, идея Хилари заключалась в том, чтобы снизу, из зала, каждый мог обратить внимание на чудо из «зеленого семейства» во всей его красе. Что и говорить, Аллейну этой бесконечно долгой ночью пришлось обратить на него самое пристальное внимание. Пусть даже внимание это, так сказать, стоило сыщику ушибленного плеча, а драгоценной вазе — существования.
Он снова включил на галерее весь свет, да еще вдобавок полицейский фонарь, оставленный ему Рэйберном, и сантиметр за сантиметром изучил всю поверхность столика. Аллейн так увлекся этим занятием, что не успел еще окончить его даже тогда, когда Трой потушила в зале торшер и присоединилас