- Что так?
- Братья-поляки воспылали к нам столь страстной любовью, что встречают градом булыжников.
- Возвращайтесь домой.
- В понедельник прилечу в Москву, дабы вместе с вами почтить своим присутствием неординарное действо в Советском фонде культуры. Вы, сударыня, в сопровождении Иосифа Прекрасного отправитесь в столицу "Красной стрелой" в ночь с понедельника на вторник, а супруги Тизенгауз, насколько мне известно, выезжают днем раньше, чтобы без спешки разложить янтарь по полочкам каких-то особых шкафов, позавчера доставленных из Парижа.
- Откуда вы все знаете?
- От Арика Добрынина, нашего обер-церемонимейстера. Итак, ждите сигнала Иосифа и собирайтесь в дорогу. До встречи в Москве!
- До встречи! - эхом отозвалась Лена. - Виктор Александрович, берегите себя!
Конца ее фразы Вороновский, наверное, не услышал, так как в трубке зазвучали сигналы отбоя.
Эта фраза была вовсе не данью вежливости - Лена всерьез беспокоилась о Вороновском, ввязавшемся во что-то слишком уж масштабное. Он звонил ей из-за границы почти каждый день, чаще всего по вечерам, когда, закончив многочасовые переговоры с деловыми партнерами, садился за руль и гнал машину по автобану, что ему страшно нравилось: нет ни выбоин, ни пешеходов, ни перекрестков, жмешь на педаль и несешься во тьме, обгоняя ветер. Позавчера он был в Люксембурге, вчера - в Берлине, сегодня - в Варшаве, спит, должно быть, урывками, по четыре-пять часов в сутки, питается кое-как, на ходу, а ведь он уже не молод. Что из того, что он закаленный и тренированный? Падают ничком, хватаясь за сердце, не только рыхлые толстяки... Тьфу-тьфу-тьфу! От досады Лена больно прикусила губу.
После Нового года она виделась с Вороновским всего дважды - в середине января, когда он на два дня приезжал в Ленинград, они с Крестовоздвиженскими вчетвером пообедали у Аршака Самсоновича в "Баку", и в начале февраля, когда он прилетел из Брюсселя в Ленинград на каких-то три с половиной часа, да и то лишь потому, что по погодным условиям Москву закрыли для полетов. В тот вечер она на такси примчалась в аэропорт Пулково, надеясь поговорить с ним с глазу на глаз, а Виктор Александрович зачем-то повел ее в битком набитый ресторан с назойливо-громкой музыкой и такой концентрацией табачного дыма, что впору топор вешать. Давясь от кашля, она ковыряла вилкой в тарелке, отвечала невпопад и, проводив Вороновского на посадку, вернулась домой в расстроенных чувствах. Так и вышло, что их разговор, начатый в библиотеке перед самым Новым годом, до сих пор остался неоконченным.
Не то чтобы Лена тревожилась из-за того, что Вороновский передумает, нет, для подозрений вообще не было повода. Напротив, те знаки внимания, которые он оказывал, подтверждали неизменность его намерений, однако она задавала себе один и тот же вопрос: почему Виктор Александрович не вырвется домой хотя бы на субботу и воскресенье, чтобы побыть с ней вдвоем? В конце концов, на первом месте должна же быть личная жизнь, а не какой-то там бизнес, сколько бы денег он ни приносил! Чем объяснить, что на протяжении двух месяцев он даже не пытался внести ясность в их странные, ни на что не похожие отношения?
Прошлой зимой, когда Лена фактически порвала с мужем и какое-то время соседствовала с ним под одной крышей, ее больше угнетала не перспектива безрадостного одиночества, а то ощущение томительной неопределенности, которое бесследно исчезло после переезда Сергея на Красную улицу. При ее характере самым трудным оказывался не выбор пути, а первый шаг на новой стезе. И теперь, с тревогой думая о том, что ее ждет впереди, Лена подсознательно хотела, чтобы Вороновский помог ей сделать первый шаг...
- Добрый день, Елена Георгиевна! - Вздрогнув от неожиданности, она испуганно обернулась и увидела смущенного Тизенгауза.
- Андрей Святославович!
- Вас не затруднит уделить мне пять минут?
- Нисколько.
- Елена Георгиевна, подскажите мне, где сейчас Виктор Александрович?
Задавая этот вопрос, Тизенгауз смотрел на блузку Лены, сколотую у ворота брошью-бабочкой.
- Подъезжает к Варшаве, - ответила она самым непринужденным тоном. - Он только что говорил со мной. А что? В понедельник он будет в Москве. Вы легко разыщете его через Добрынина.
- Боюсь, что будет поздно... - Тизенгауз замялся и запустил пальцы в седую шевелюру. - Елена Георгиевна, я очень дорожу вашим мнением. Не могли бы вы дать мне добрый совет?
- Если это в моих силах.
- Мариночка все уши прожужжала, что я напрасно дарю янтарь. На днях ей запало в голову, что в порядке компенсации Советский фонд культуры должен предоставить нам четырехкомнатную квартиру. Как она изволила выразиться - с паршивой овцы хоть шерсти клок. Мало того, не поставив меня в известность, она созвонилась с Аристархом Ивановичем, чтобы он оговорил это условие с их руководством. Представляете, в какой переплет я попал?
Лена кивнула.
- Само собой разумеется, просторная квартира нам бы не помешала. Лучшую из комнат я бы отвел под коллекции, но... Как это будет выглядеть с точки зрения этики?
- Андрей Святославович, от вас требуют заявление? - поинтересовалась Лена.
- Да нет, Арик берется решить этот вопрос без моего участия.
- Тогда что вас смущает?
- Елена Георгиевна, не знаю, как бы точнее выразиться... - Тизенгауз болезненно поморщился. - По моему разумению, акт дарения в принципе исключает компенсацию как таковую. Тем более когда машина уже запущена на полный ход. Фонд потратил энную сумму в валюте для изготовления демонстрационных шкафов, оповестил общественность, а теперь выясняется, что я... Кошмар какой-то!
- Андрей Святославович, вы, по-моему, зря огорчаетесь, - уверенно сказала Лена. - Если бы запоздалая инициатива исходила непосредственно от вас, то да, это был бы не вполне этичный поступок. Раз замысел принадлежит Марине, а Добрынин взял на себя переговоры, вам не в чем себя упрекать...
- Вы так полагаете? - просветлел Тизенгауз.
- Ни секунды не сомневаюсь, что Виктор Александрович сказал бы вам то же самое.
- Большое вам спасибо, Елена Георгиевна. Прямо камень с души сняли! - С этими словами Тизенгауз попятился и скрылся за дверью.
"Ничего себе выдалась зима! - подумала Лена, проводив его взглядом. - Наши беды вроде бы позади, а мы все равно в тревоге - и я сама, и Маришка, и Тизенгауз. Господи, неужели это никогда не кончится?"
58. ДАР
Шкафы и витрины с коллекцией янтаря были расставлены в бело-голубом зале полукругом, выгнутым к окнам, выходившим на заснеженный Гоголевский бульвар. Напротив, тоже полукругом, в три ряда поставили стулья для членов правления Советского фонда культуры и почетных гостей, а все те, кому выпало стоять, расположились позади, окаймляя последний ряд. По бокам, в проходах вдоль стен, деловито расхаживали телеоператоры со своими ассистентами, передвигавшими штативы с аппаратурой, а посредине круга, ближе к местам, предназначенным для главных действующих лиц, которых ждали с минуты на минуту, установили столик с микрофоном и раскрытым еженедельником "Суббота", где полполосы занимал поясной фотопортрет Тизенгауза.
Раиса Максимовна Горбачева появилась в зале без пяти час. На ней была юбка из серого твида, темно-бордовая блузка с бантом на шее и синий шерстяной жакет с позолоченными ромбами на вшитых погончиках.
- Заметьте, по четыре на каждом, - придвинувшись к Лене, шепнул Крестовоздвиженский. - Как у генерала армии.
Они сидели в центре второго ряда. Слева от Лены замерла побледневшая от волнений Марина, за ней Добрынин, что-то говоривший знаменитому басу из Большого театра, а с краю, потупившись, беззвучно шевелил губами Тизенгауз.
Раскланиваясь со знакомыми, Горбачева прошла в первый ряд и опустилась на стул прямо перед Леной. Пока Лена рассматривала ее серьги из мелкого жемчуга, пришедший вместе с Горбачевой мужчина с депутатским флажком на лацкане пиджака постучал ногтем по микрофону, требуя тишины, и сообщил присутствующим, с какой целью их сюда пригласили.
- Слово предоставляется Андрею Святославовичу Тизенгаузу, коллекционеру из Ленинграда! - завершил он свое краткое вступление.
Тизенгауз подошел к микрофону. Не зная, куда девать руки, он ухватил пальцами полы расстегнутой ветровки и обратился к Горбачевой, заговорив о том, что ему с самого начала была близка идея создания фонда культуры. Он, Тизенгауз, давно хотел подарить коллекцию янтаря, но ранее не осуществил это намерение по причинам, от него не зависящим, - два года назад его ни за что ни про что заключили в тюрьму и признали виновным в том, чего он не совершал. Янтарь был обречен на разграбление, от чего его спасло вмешательство замечательных людей из Прокуратуры СССР и решительность писателя Аристарха Добрынина, на свой страх и риск проводившего журналистское расследование, которое позволило общественности увидеть все в истинном свете. Поэтому дар, передаваемый им Советскому фонду культуры, без всякого преувеличения надо рассматривать как совокупность усилий не только собирателя коллекции, но и тех, кто внес лепту в восстановление справедливости.
Под вспышками блицев Андрей Святославович почтительно поцеловал руку Горбачевой, выразившей ему признательность от имени правления СФК, а тем временем в круг пробрался Добрынин. Приложившись к ручке Первой леди, он одернул синий вельветовый пиджак, попозировал фотографам и, обняв за плечи героя дня, произнес расчетливо выстроенную речь.
Отрадно видеть щедрые дары, адресованные нашему фонду культуры известными коллекционерами, издалека начал Добрынин, постепенно повышая голос. Но дар Андрея Тизенгауза занимает в этом ряду особое место... Дело не в денежной оценке янтарных скульптур, ювелирных украшений и всего остального. Самое знаменательное в том, кто дарит. Перед нами не американский финансовый магнат вроде Арманда Хаммера и не швейцарский капиталист типа Ганса Тиссен-Борнемиса, а обыкновенный российский интеллигент, у которого нет даже сносной квартиры. Захоти Андрей Тизенгауз пр