мае 1945 года был подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии, располагался офис Берлинского филиала "Ост-Вест Интернэшнл".
- Витя, Саша, сколько можно? - укоризненно окликнула их выглянувшая на крыльцо Лена. - У меня же обед стынет. Мойте руки и марш за стол!
За обедом Вороновский попробовал бульон с ливерными клецками и спросил:
- Если не ошибаюсь, блюдо из репертуара фрау Борзиг?
Фрау Борзиг была у них приходящей прислугой. Кроме нее, время от времени в коттедж наведывался нанятый Вороновским старый садовник Курт, ухаживавший за газоном и разводивший крупные, изумительно красивые розы.
- Твоя правда, - виноватым тоном признала Лена. - И на второе франкфуртские сосиски с зеленым горошком.
- Не казнись, я люблю сосиски с горчицей.
- Витя, я же приплелась домой без задних ног, - оправдывалась Лена. - Где мы только не побывали!
- Я уже догадался, - с легкой усмешкой заметил Вороновский, взглянув на груду коробок и пакетов, раскиданных по дивану и креслам. - Как выражались в годы моей юности - дали стране угля? - Лена смущенно улыбнулась.
- Истратила прорву денег. Ты не будешь меня ругать?
- Ни в коем случае. - Он ладонью накрыл ее руку. - Ленок, деньги для того и существуют, чтобы их тратить.
Несколько секунд его пальцы нежно поглаживали атласную женскую кожу, а потом руку пришлось убрать - за ним неотступно следили темные глазенки Саши. Нахлынувший на Вороновского стыд объяснялся не столько ревнивым взглядом мальчугана, сколько тем, что, притрагиваясь к Лене, он моментально возбуждался, словно прыщавый подросток, где-нибудь на танцах первый раз в жизни обнявший девушку.
- Где же вы побывали, сударыня? - снова принимаясь за бульон, поинтересовался он.
- Надземкой доехали до Александерплац, а там, вокруг универмага "Центрум", жуткое столпотворение, - оживленно заговорила Лена. - Турки, цыгане, вьетнамцы, поляки, кого только нет. Торгуют чем попало - кто радиотоварами, кто бижутерией, кто бельем и верхней одеждой. А наши - стыд и позор! - стоят раскорякой, размахивая бутылками водки и стеклянными баночками с икрой...
- И орут: "Горбачев!" и "Перестройка!" - дополнил Саша.
- Скоро все это буйным цветом расцветет и у нас, - заметил Вороновский.
- Не может быть, - засомневалась Лена.
- Еще как может, - со вздохом подтвердил Вороновский. - Помянешь мое слово - года через три-четыре наши сограждане тоже превратятся в коробейников.
- Кто такой коробейник? - спросил Саша.
- Мелкий торговец, продающий товар с рук и, как правило, вразнос, пояснил Вороновский. - А что удалось купить?
- Джинсы! - выпалил Саша. - Целых восемь штук!.. А еще кроссовки на липучках и куртку на осень.
- На Саше же все горит. В самом начале Лейпцигерштрассе мы с ним заглянули в Дом молодежи и польстились на дешевку: простые джинсы стоят там - не поверишь! - всего четыре марки, чуть больше нашего рубля. А дальше зашли в фирменный магазин "Левис" и купили еще шесть, от одиннадцати до четырнадцати марок за пару. Себе я взяла вареные и белые, а Саше - светло-голубые и серовато-дымчатые из вельвета, - перечисляла Лена. - И по паре для Маришки и Андрея Святославовича. Надо же им что-то привезти!
- Разумеется. А кроме тряпок?
- Фен марки "Браун"! - Лицо Лены просияло. - Прелесть, приятно взять в руки... Витя, такой роскоши у меня никогда не было. И всего за тридцать четыре "деревянных"!
Вороновский воспринимал ее покупательский азарт как нечто вполне естественное: стоило советской женщине, давным-давно смирившейся с тем, что любой мало-мальски модный товар достается только из-под полы, с переплатой, поклонами и одолжениями, впервые оказаться на Западе, как глаза у нее разбегались.
- Позволю себе заметить, я нынче тоже отличился, - с видом заговорщика поведал Вороновский. - Проезжал мимо магазинчика, тут, неподалеку от своего офиса, и зашел, чтобы купить маринованные луковки к пиву. Смотрю - дым коромыслом: здание с потрохами приобрел какой-то фирмач из Западного Берлина, перед ремонтом распродающий все съестное за бесценок.
- Что же ты у него купил? - живо полюбопытствовала Лена. - Ящик луковок?
- И еще три ящика шерри-бренди по полтиннику за бутылку, - посмеиваясь, ответил он. - Надо их достать из багажника и отнести в подвал...
Пока Вороновский за компанию с Сашей за обе щеки уписывал сосиски, Лена продолжала перечислять свои покупки, а затем внезапно встрепенулась:
- Витя, чуть было не забыла! После твоего ухода звонил Добрынин и просил передать, что вечером обязательно свяжется с тобой.
- Добрынин? - Вороновский нахмурился. - Что-то случилось?
- Дядя Витя, после обеда сыграем в шахматы? - с надеждой спросил Саша.
- Александр, нехорошо вмешиваться, когда говорят взрослые, - осадила его Лена.
- Непременно, - рассеянно произнес Вороновский. - Только уменьшим фору: вместо ладьи я дам тебе коня. Согласен?
Уже здесь, в Берлине, он научил Сашу играть в шахматы, и за несколько дней сообразительный мальчуган настолько освоился с игрой, что споро разменивал фигуры и переводил партию в эндшпиль с материальным перевесом, вынуждая учителя искать спасения посредством вечного шаха.
- Лучше слона, - поразмыслив, сказал Саша.
- Что поделаешь, бери слона... - Вороновский взглянул на Лену. - Знаешь, что мне пришло в голову? Не купить ли нам этот коттедж?
- Наверное, это страшно дорого? - озабоченно спросила Лена.
- Не думаю. Тысяч сто, а то и дешевле. Мои менеджеры ведут переговоры о покупке здания на К+-пеникераллее у торгово-бытового предприятия No 92 Минобороны СССР, чтобы расширить наш офис, и заодно купят коттедж.
К огорчению Саши, партию в шахматы пришлось отложить - не успел Вороновский выйти из-за стола, как позвонил Добрынин.
- Арик, где ты? - спросил Вороновский, узнав Добрынина по голосу.
- В Берлине. Сижу у разбитого корыта в аэропорту Ш+-нефельд, - пожаловался Добрынин. - Спасай, старик, приюти, согрей и утешь. На тебя вся надежда.
- Тебя никто не встретил, не обеспечил гостиницей?
- Хуже.
- Жди меня. Я подъеду за тобой минут через тридцать...
Лена слушала их разговор с плохо скрытым недовольством. Когда Вороновский положил трубку и взялся за пиджак, она сказала:
- Не пойму, зачем ты нянчишься с Добрыниным.
- Отнюдь не из желания любоваться собственным благородством. Коль скоро Арик нуждается в помощи, мой долг - оказать ее.
- Но он же фанфарон с замашками Гаргантюа. Как ты, с твоей проницательностью, не замечаешь, что...
- Стоп! - с улыбкой перебил Вороновский. - Заруби себе на носу: чем лучше знаешь человека, тем больше ценишь достоинства и прощаешь недостатки. Он очень способный беллетрист, за одно это я готов снисходительно смотреть на его родимые пятна. Смею надеяться, что ты встретишь Арика с должной приязнью.
- Конечно!.. Но ты устал, я же вижу. Тебе бы отдохнуть, а не мотаться в темноте по чужому городу. Завтра ведь снова работать.
- Э-э, нет. С завтрашнего дня у меня каникулы.
- Господи, наконец-то! - с облегчением воскликнула Лена.
- Теперь буду заходить в офис раз в неделю на часок-другой, а в первых числах июля мы отправимся в Рим.
- Дядя Витя, можно я с вами? - робко попросил Саша.
- В Рим? Естественно! Куда же мы без тебя?
- Мне сейчас охота прокатиться на "беэмвешке". Можно?
На лице Лены отразилось сомнение.
- Почему бы и нет? - Вороновский кивнул. - По коням!
63. ДЕФИЦИТ МИЛОСЕРДИЯ
Около десяти часов вечера аэропорт Ш+-нефельд казался вымершим: на автостоянке - пустота, только мокрый асфальт с бликами уличных фонарей и белыми линиями разметки, а внутри и снаружи здания из стекла и стали безмолвие, кругом ни души, если не считать хмурого Добрынина, в измятом джинсовом костюме притулившегося на скамье под навесом.
- Арик, что же ты голову повесил? - сказал Вороновский, подойдя к нему вместе с Сашей. - Не узнаю Григория Грязнова!
- Нескладуха, старик... - Добрынин ногтями поскреб бородку. - Чей это мальчонка?
- Сын Елены. Саша, познакомься с дядей Аристархом. Он - писатель из Москвы.
- Александр Холмогоров, - по-взрослому отрекомендовался Саша.
Прочитав зимой роман Рабле, он смотрел на Добрынина с любопытством, не лишенным опаски: если писатели, по его представлениям, люди культурные, то от Гаргантюа можно ждать любого подвоха.
- Угодил в переплет, врагу не пожелаю, - с досадой начал рассказывать Добрынин. - Заказали мне документально-публицистический фильм о бесславном конце вождей на примере Живкова и Хонеккера. В Софии все было чин-чинарем, а вчера, в ночь перед вылетом в Берлин, консультант-международник из ЦК, черт его дери, вдруг затрубил отбой - наверху, видишь ли, находят, что Хонеккером заниматься не время. А у нас - билеты на руках и отснят материал на полфильма. Ну, не бардак ли это, Витя?
- У кого - у нас? - удивленно спросил Вороновский. - Ты прилетел не один?
- То-то и оно, что со мной съемочная группа из Останкина: режиссер, оператор и звуковик.
- Час от часу не легче! - Вороновский возвел глаза к небу.
- Подкузьмили меня комиссары в пыльных шлемах, захотели оставить на бобах посреди дороги. А я - кровь из носу! - доведу дело до конца, - хорохорился Добрынин. - Видит Бог, в лепешку расшибусь, но не дам себя опозорить!
- Где твоя группа, баламут? - Добрынин ткнул пальцем за спину.
- В затишке втроем дуются в картишки.
- Вы, стало быть, без крыши над головой?
- Сунулись мы в гостиницу, а там цены... - Добрынин присвистнул. - Дешевле 100 марок на ночлег не устроиться. А смета на телевидении сиротская: суточные - 54 марки на брата, а квартирные и того меньше...
Вороновский собрал прибывших воедино и без лишних слов объяснил, что сейчас отвезет Добрынина и режиссера в общежитие Берлинской бригады, чтобы разместить там всю группу. Оператору и звукооператору