Быть отличником и радостью родителей, надо сказать, не на много безопасней. Ибо если тебя встретят в переулках, кои здесь как на подбор темны, скрипка, может, и сойдет за ударный инструмент. Но победа достанется тому, кто с кастетом или с ножом.
В глазах задиры жертва всегда виновата. Хулиган не бьет отличника, потому что хочет, дабы последний лучше учился. Бьет, дабы утвердить свою ничтожную власть, бьет, потому что это в природе хулигана. И нет для хулигана большего врага, чем восставшая жертва.
Просто удивительно, что среди детей и подростков Страны Советов так мало калек.
Ну а если подростку удается уцелеть, то выходит он еще на более фатальный уровень – самопалы, кастеты, драки стенка на стенку.
–
…А лет десять назад здешняя молодежь, и без того не слишком мирная, вовсе раскололась. Номерные улицы поселка Апатова около Восьмых проходных частично снесли, а вместо частных домишек отстроили первые на районе девятиэтажные дома, куда, чтоб далеко не ходили, селили работников близлежащих заводов – людей из других районов и даже сел.
Остаток поселка совместно с аэродромовскими пришлых невзлюбил. Ответно заезжие полагали поселковых недалекими и деревенщиной.
– Ты за кого? За «Аэродром» или за «Поворот»? – спрашивали порой встречного.
Не угадавшего жестоко били… Разумеется, вне принадлежности поколачивали отличников, учащихся музыкальных школ и прочих очкариков. Но за своего «очкарика» могли отомстить.
И ведь бывало же, когда «аэродромовский» попав в армию и встретив парня с Поворота, бросался тому на шею, как к ближайшему родственнику.
Но в городе дело обстояло совершенно иначе.
Не было и месяца, чтоб в Парке Культуры не встал район на район, не схлестнулся до крови, до поножовщины. Ну, а где-то раз в год, почему-то обычно весной дело могло дойти и до убийства. И самое страшное начиналось именно после убийства. Сами похороны превращались в манифестации, на которые сходились и тысяча, и две.
После – несмотря на профилактические беседы, случались сходки, на которых могло быть вынесено только одно решение – мстить. Ночной город погружался в жестокость. И власти был известен только один ответ – противопоставить этому свою, милицейскую жестокость.
В этом что-то было: уж лучше пусть парень полежит с поломанной ногой, чем его похоронят с пробитой головой или же закроют за тяжкие телесные.
Через месяц противоборство стихало, поскольку общая ненависть к ментам объединяла молодежь.
Бывали и другие случаи, когда «Аэродром» и «Поворот» объединялись – тогда они именовались «Ильичевцами», и в пойме реки схлестывались с «Центральными». Тогда городской милиции становилось совсем тошно, и к ней ехала подмога со всей области.
Аркадий помнил те времена, когда многоэтажек не было, и, соответственно, дворовые войны велись более конвенционно. Он знавал стариков, которые именовали местность, где он вырос Пятыми Садками, которые вспоминали сенной рынок, некогда располагавшийся в районе номерных улиц.
И порой у Аркадия возникала ностальгия по отрочеству, по тому, что ему сейчас не шестнадцать лет. Это походило на тоску по местам, где ты никогда не был.
–
Квартира была двухкомнатной с крошечной детской. Аркадий избегал заходить в зал, где раньше спала и хранила свои вещи Светлана Афанасьевна. Следовало ее нехитрую одежду раздать соседкам, сделать перепланировку, жить далее. Но все это Аркадий откладывал.
Печаль и траур по смерти Светланы Афанасьевны скрашивал Пашка. С молчаливого согласия Аркадия он перебрался из общаги к другу.
И чтоб приятель вовсе не загнулся от печали, таскал на прогулки, заставлял думать Аркашу об ограблении.
Тот поддавался рассуждениям легко, он словно решал головоломку, какой-то трехмерный кроссворд.
– Стену уберем динамитом, – рассуждал Аркадий, рассматривая планы здания.
– А динамит где брать будем?.. – спросил Пашка. – Сварим на кухне?
Аркадий покачал головой.
– Нам еще пушки нужны будут… Ну, в смысле – стволы, напомнил Павел.
– Зачем?.. Ты собрался кого-то убивать?.. Сделаем бутафорские.
Пашка покачал головой:
– Нужны настоящие, чтоб стреляли. Меня блатные на зоне учили: если вынул волыну – стреляй. У лохов сразу снимается куча вопросов – не игрушка ли, есть ли патроны. Ну а куда стрелять – это вопрос другой. Можно и в потолок, чтоб все ровно сидели.
Аркадий кивнул:
– Я буду думать об этом.
Он действительно думал. Не только об ограблении, не только о больших и малых препятствиях на пути своего плана. Самое большое препятствие было у него в голове. Время шло, и надо было решаться. Сделать выбор и определиться: не то – оставить это игрой разума, не то сделать шаг из комнаты, начать действовать. Причем следовало торопиться.
– В квартал премия побольше, чем месячная, – рассуждал Аркадий, оттягивая решение.
– Сентябрь будет, осень, задождит, увязнем.
В этих краях в сентябре еще стояло лето, но проливные дожди уже случались.
– Можно еще зимой, когда все замерзнет. Опять же, из сэкономленных фондов будет тринадцатая зарплата.
– Ага, и каждый след как на ладони. Надо сейчас действовать.
Можно было попытаться отложить ограбление на следующее лето, но за год многое могло произойти, да и Пашка не понял бы своего командира.
Следовало действовать – жизнь определенно зашла в тупик.
Да и чем он, собственно говоря, рискует?.. Жизнью от зарплаты до зарплаты? Народу обещали достижения науки и коммунизм. Но что-то все не складывается у его строителей. Аркадий доживет до пенсии, а после, может, умрет без лекарства в той же палате, что и мама. Говорят, что предрасположенность к раку – это наследственное. И, быть может, век ему отмерен мелкий, воробьиный.
Глава 22
Во дворе, меж двух гаражей был зажат узенький сарайчик Лефтеровых. В нем хранилось домашняя всячина, два велосипеда – отцовский «ХВЗ» и подаренный Аркадию в четырнадцать лет «Аист». Еще там стоял когда-то мотоцикл, на котором отец и разбился. Судя по всему, в тумане его зацепил какой-то грузовик, отбросил в кювет. Отец умер не сразу, и его можно было бы спасти. Но никто не остановился, а виновного так и не нашли.
В тот год Аркадий в степях Монголии отдавал Родине долг, и домой он успел лишь к девятому дню, когда на отцовской могиле уж завяли печальные цветы. Мотоцикл затерялся где-то во дворах РОВД. Говорили, будто его подали на запчасти.
И вот, впервые за много лет, велосипеды были извлечены из сарая, помыты, смазаны. Сгнившие за столько лет камеры заменили новыми, купленными в спортмагазине «Олимпия».
На следующий день Пашка и Аркадий явились на работу на велосипедах, кои всю смену простояли в чулане при ленинской комнате. Отпросившись на два часа раньше, друзья покатили по Донецкому шоссе, затем свернули в поля. Те, впрочем, довольно быстро закончились – началась промзона, перемешанная с пустырями. Справа шла нить железной дороги, вдоль которой валялись брошенные товарные вагоны. Огонь, который порой полыхал на пустырях, съел дерево. Дожди и туманы изъели железо каркаса. И теперь остовы напоминали грудные клетки скелетов каких-то гигантских ящеров.
Затем быстрым серпантином дорога спускалась к едва заметной в камышах реке.
Столовая и контора карьера стояла за мостом на холме, в конце длинной аллеи.
Столовая уже была закрыта. Контора закрывалась тоже: мужичок в кепчонке возился с замком на деревянном слегка подгнившем крыльце.
– Доброго денечка, – сказал Аркадий. – Где бы нам главного инженера увидеть.
Из крана около столовой тоненькой струйкой бежала вода, и, сойдя с велосипеда, Пашка стал пить воду, изрядно пахнущую ржавчиной.
– Ну, я положим, главный инженер. А вы кто такие?
– Мы… Мы – слесаря. Ездим по колхозам, ищем приработки. Может, кому чего отремонтировать надо.
– Шабашники значит?.. – быстро смекнул инженер.
– А то, дядя, – улыбнулся напившийся Пашка
– Для кого дядя, а кому Степан Петрович.
– Ну, так что, Степан Петрович, будет нам работа или крутить педали далее?
Гранитных карьеров в районе было два. Но второй отстоял от города на двадцать километров, и ездить туда после работы пришлось бы на автобусе, а как возвращаться – неведомо.
Главный инженер задумался, и, сдвинув на лоб кепку, почесал затылок. После – решился.
– А-ну пошли!
Перейдя дорогу, оказались во дворе, по которому разъезжались карьерные самосвалы. В глубине стоял длинный сарай, куда главный инженер и повел велосипедистов.
Внутри размещалась мастерская. Была она небольшой, но сравнительно неплохо начиненной. У входа стоял припавший пылью зубонарезной станок, в глубине мастерской – фрезерный. Выпотрошенные его внутренности лежали тут же. В углу ютился сверлилка и точило. Было еще четыре токарных станка. Где-то шестую часть помещения занимал огромный американец. Судя по установке двигателя, его переделали из парового в электрический. Следовательно, в эти края станок попал еще до революции. В углу у окна стоял крохотный легкий токарный. В дальнем углу пылился с виду вполне приличный ДИП-300. А в конце дальнего прохода имелся еще один станок – ухоженный ДИП-200. Возле него курила цигарку из злого самосада и читала газету старушка.
На вошедших старуха зыркнула зло.
– Знаешь, что за станок? – спросил инженер, указав рукой на ДИП-200. – Починить можете?..
– Ух ты, не все на металлолом сдали, выходит… – ответил Аркадий. – Это 1А62, предтеча к 1К62, – стал пояснять Аркадий. – Выпускался в Москве, на «Красном Пролетарии». Не «Саймон-Найлз», конечно, но вполне неплохой станочек. Только вот беда – направляющие несимметричные, но дальнее полотно не пологое, как у немцев, а крутое. Потому давление больше, износ быстрее. У вас, поди, миллиметров пять выработки уже набралось. Что еще?
Аркадий стал за станок, покрутил шпиндель рукой, продолжил говорить:
– Не помню в каком году его сняли с производства, но всяко раньше шестидесятого. Потом, когда стали выпускать 1К62, документацию передали на липецкий завод. Станок назывался 1Л62, детали подходят один в один, только делали его недолго. Во всяком случае, я вс