тречал его только раз…
Затем откинул крышку, заглянул в картер.
– У вас тут фрикцион горел – масло, наверное, забыли долить. Надо или пластины добавлять, или зачищать их. Ведь не тянет же станок на обдирке или если много снимаешь?..
Бабушка молчала словно партизан, не желая давать пришлым ни малейшей подсказки. Но инженер уже сложил свое мнение.
– Пойдем-ка на свежий воздух, покурим.
Воздух здесь действительно был свежим. Гарь с заводов сюда не долетала, хотя роза ветров тому и способствовала. От реки и озер в глубине карьеров тянуло влагой. Поселковые сады и огороды тоже добавляли фруктовую нотку в запах трав, что щедро росли на окрестных пустырях.
Аркадий считал, что такой воздух грех портить табачным дымом. Пашка и Степан Петрович считали иначе. Последний принялся сворачивать самокрутку из злого табака-самосада, Пашка достал «Яву».
– Сто рублей каждому, – не затягивая беседу, сообщил Аркадий.
Инженер чуть не рассыпал табак.
– Да вы рехнулись!
– Это только работа. Если что-то поменять – еще придется доплатить.
– Грабеж!
– Ну, подумайте сами. Шефской помощи не будет – тут сколько на сознательность не жми, а на заводах хоть бы свою технику отремонтировать. Можно отправить на станкоремонтный завод. Ближайший – в Снежном. Это километров под двести. Туда отвезти, сюда вернуть, да и на месте за кочан капусты не будут делать. А еще неизвестно как сделают.
На карьере, безусловно, имелась черная касса. Ведь рядом был поселок преимущественно населенный хозяйственными и предприимчивыми греками, кои постоянно строились. И некоторая часть гравия продавалась прямо за воротами карьера. Однако же, имел ли главный инженер доступ к этой кассе – было неизвестно. И уж лучше бы, полагал Аркадий, чтоб не имел. Или предпочитал зажать деньги.
– Четвертной – тоже деньги, – предположил инженер.
– Да за такие деньги мы не то что не должны ремонтировать, мы немного будем вредить. Из Жданова мы на велосипедах приехали, если что.
Аркадий изображал умеренное возмущение, но был рад. Главный инженер начал торговаться. Оставалось только согласовать цену и способ оплаты.
Столковались на ста восьмидесяти рублях и запчастях за счет ремонтников.
–
Возвращаясь со службы, Карпеко купил себе на ужин в кафетерии рогалик с начинкой из чего-то, напоминающего сладкую резину. Но пока шел по кварталам и поселку, задумался и стал кусать рогалик. К тому времени, как дошел до своей улицы – практически его и съел.
Сергей застала дядю Колю на привычном его месте – сидящим на камне под вишней. Но сегодня он был не один. Напротив него на корточках сидел другой старик – маленький и почти прозрачный.
Такой позы для сидения Карпеко не понимал наглухо. Сам пытался так сидеть – но в момент затекали ноги. Возможно, дело было в привычке, в том, что кто-то за неимением приспособлений для сидения практиковался в этой позе. Хотя, почему «кто-то»? Так обычно сидели арестанты или те, кто им подражал.
В другой бы день Карпеко только бы поздоровался с дядей Колей, даже не сбавляя шаг. Но в этот раз Сергей не срезал дорогу по тропинке мимо трансформаторной подстанции, а пошел по асфальту.
– А, Серега! – пояснил дядя Коля, указывая на гостя – А ко мне дружок приехал! Вместе на Соловках тарахтели. Фрол Филиппович!
Фрол Филиппович тут же опознал в молодом человеке следователя. Блатному мента проще пареной репы определить – скажем, по начищенным ботинкам и стрелкам на брюках. Ибо военные и менти, когда делать нечего, обувь полируют. Среди воров тоже еще те модники встречаются, но там иной коленкор.
Следователь, конечно, может туфли и не чистить, но не перестанет ли он при этом быть ментом? Ибо блатной знает, что перед ними мент. Но и мент знает, что блатному известно, кто перед ним.
– Доброго вечера, гражданин начальник.
– Надолго к нам?.. – спросил Карпеко, нахмурив бровь.
– На неделю. Да вы в голову не берите. Я завязал. Вот себе устроил вроде паломничества – друзей старых повидать. Года такие, что можем и не свидеться более.
– А когда прибыли?..
– Три дня назад. Плацкарту, если что, я сохранил.
Билет у вора, конечно, имелся. Но это едва ли что-то не значило. Ничего Карпеко не мог сделать старику, а тому сие было известно. Быть может, потому на лице Фрола Филипповича играла улыбка.
Дунул ветер. Судя по донесшемуся запаху, кто-то вкуснейшим образом гнал самогон. Но на поселке ветер переменчив, дует порывами. И понять с какого двора пахнет – затруднительно. Да и не намеревался Серега то понять. Явных самогонщиков на улице не было, но всяк для своего удовольствия гнал, стараясь перещеголять соседей и кума в чистоте продукта.
Сергей мысленно составил словесный портрет старика. Мир воров не так уж и велик. В Стране Советов в тюрьмах сидит или сидело – миллионы, но тех, кто избрал ремеслом воровство – не так уж и много. А места лишения свободы своей теснотой способствуют общению и знакомствам.
Милиции узнать имя какого-то вора немного сложнее, но отнюдь не невозможно.
Потому Карпеко улыбнулся, и, достав блокнот из кармана, сделал несколько росчерков шариковой авторучкой. Затем, не прощаясь, отправился домой, на ходу доедая рогалик. И старикам лишь оставалось гадать, что же было в той записной отмечено.
А Серега всего лишь нарисовал человечка из кружочка и пяти палочек – вроде как галочку для памяти поставил.
Глава 23
Если подъезжать к Жданову со стороны полей по Донецкой трассе или железной дороге, первое, что видно – это дымы. Бурые столпы поднимаются к облакам, где растворяются в голубизне небес. Потом появляются трубы, завод. И если ехать на поезде, завод успеет обступить состав, оглушить своим лязгом и движением. Потом пассажир увидит другие фабрики, вдохнет запахи иных дымов: с запахом бензола от Коксохима, курного угля, которым топят печки жители ждановских коммуналок и бараков.
Да что там, пробыв с пару недель в городе, иной приезжий может стать настоящим дегустатором дыма. Путешественник может подумать: мысль отправиться в Жданов была не лучшей.
Если в Париже отовсюду видно башню Эйфеля, то в Жданове столь же вездесущ дым или его спутники. Выброшенная окалина падает на дома, и с годами любая стена, любая черепица окрасится в бурый колер. Но куда заметней графит, который вылетает из доменных печей. Он ложится на подоконники, в жару ветер метет его с пылью. Из-за графита любая асфальтовая дорога блистает так, словно в нее вкраплены бриллианты.
В Жданове есть пляжи, и некоторые приезжие опрометчиво считают город курортом. Но с каждого пляжа видны заводские трубы, кои пачкают небеса. А вдоль Городского пляжа то и дело громыхают товарняки, кои везут в порт металл, уголь и серу. В полувагон серу засыпают на треть от объема, чтоб ветром не выметало. Но в полосе прибоя сера, словно грязь, смешана с песком.
Оттого городской пляж для лентяев и приезжих. А горожане предпочитают выезжать на Левый или Песчаный пляжи, а то и в Широкино, в Мелекино, откуда, впрочем, также видно завод.
И была бы воля Всеволода Анисимовича, он бы отдыхал вовсе в Бердянске. Но не поймут. Скажут: у себя в области все изгадил, а приехал к соседям? К другому секретарю обкома?..
Поэтому отдыхал товарищ Легушев не в пригородах Жданова, а в Урузуфе или Седово, а в город металлургов и машиностроителей заезжал по делам, коих с появлением там сына стало больше. В своем номенклатурном положении секретарь обкома уже давно не делал разницы между интересами собственными и государственными.
Дорога в Жданов была не то чтоб длиной, но однообразной. Вдоль асфальтового полотна тянулись посадки, в разрывах которых мелькали заурядные поля. Трасса была почти пустынна. Стоял полдень рабочего дня, и мало кто выбирался в дорогу. Мелькали редкие рейсовые автобусы, шли грузовики – порожние и с грузом. Страна трудилась.
Скучая, Всеволод Анисимович разговорился:
– Я так полагаю, что Красная книга на самом деле эволюцию сдерживает. Ведь и до человека животные вымирали, потому что приспособиться не могли. И разве мы скорбим нынче о трилобитах, троглодитах и прочих динозаврах? Вот и с человеческим родом нужно также, надо улучшать его.
Обгоняя молоковоз, шофер кивнул. Был он неразговорчив, за что не нравился Легушеву. Уж лучше бы выкладывал, что на душе накипело. Ибо нет более поверенного в дела номенклатурного работника, нежели его шофер. Это жене или помощнику можно сказать, что поехал на объезд территории. А уж шофер точно знает, что машина простояла полтора часа у подъезда худенькой балерины из театра оперы и балета. Ответно с шоферами надо быть любезным – подкармливать продуктами из спецраспределителя и прочими номенклатурными благами.
– Есть люди травоядные, а есть люди-хищники, – сказал первый секретарь, глядя на поля, где как раз двигалась какая-то техника.
Промелькнула Кременевка и горизонт побурел. Скоро показался «Сталевар» – памятник металлургам, воздвигнутый лет семь назад, который извещал путника, что город Жданов уже близко. Но опытный путешественник или здешние горожане знали – алюминиевого истукана поставили в заметном месте, чтоб его было видно чуть не раньше заводских дымов. Однако же до города еще оставалось изрядно.
Но вот пошли заводские заборы, вдоль которых через рощи и кромешную жару катили трамвайчики. Сейчас они были практически пусты, и вагоновожатые никуда не спешили. В громыхающих салонах с дач ехали старики. В кошелках и ведрах лежал небогатый урожай, прикрытый подвядшими цветами.
Легушев подумал, что в пятницу от заводских проходных на дачи служебными автобусами едут сотни людей. И едут совсем не для того, чтоб попить чая или даже водки на террасе, не для того, чтоб подобно писателям на дачах Переделкино, сотворить какой-то шедевр.
Нет. Отработав неделю, еще два дня советский человек будет гнуть спину, чтоб вырастить немного картошки, зелени, ведро фруктов. И ведь дача не обеспечит трударя провиантом на всю зиму – все равно придется докупать картошку, искать не очень сгнившие помидоры в «сетках».