Затем некоторое время ящерица жила на правах домашнего питомца, пока не надоедала и ее не выпускали на ближайшем пустыре.
–
Ближе к вечеру Сергей переместился в корыто, в согретую солнцем воду. Снова над головой шумела яблоня. Следовало подумать, какое дерево посадить здесь после. Может, орех?.. Или шелковицу. Она примется, разрастется, корни растянут кости убитого под землей.
И было грустно, что тайну эту передавать некому. У прадеда была большая семья, но братья и сестры разбрелись по свету, исчезли, умерли, погибли. У деда Сергея было трое детей, двое из которых умерло еще до войны, в отрочестве. Отец прошел большую часть войны и имел все шансы погибнуть, но вернулся живым, хотя и не вполне целым.
Сергей был зачат в первую послевоенную осень, когда мужчины и женщины, соскучившись друг по другу, предавались плотским утехам азартно и часто неразборчиво. Потом были голодные послевоенные годы. Умер отец – его допекла боевая рана. О нем у Сергея остались лишь смутные воспоминания. В те голодные и неуютные года люди не мерли словно мухи, как это было пятнадцатью годами ранее или в блокадном Ленинграде, но дети росли слабыми и уходили из мира, который им, похоже, не был рад.
Сталина Карпеко также помнил смутно. Однако, та эпоха оставила множество книг, в которых бдительные следователи разоблачали шпионов и врагов народа.
После армии была школа милиции, служба, заочное обучение на юрфаке, к концу которого Cергей растерял остатки романтизма.
Но деваться было уже некуда, работа засосала, втянула, словно какой-то жестокий механизм. И этот механизм был как внутри, так и снаружи. Можно было бы написать заявление, уйти, скажем, в библиотекари. Но мозг ворочался, заставляя подозревать всех вокруг.
Порой Карпеко пил и тосковал, ибо быть сыщиком – это тяжкий крест. Это отвратительно: знать об измене любимой женщины до того, как та произошла, предчувствовать предательство до того, как на него решились.
Иногда устанавливалась такая тоска, что хотелось наложить на себя руки. Но плести петлю лень, а служебный пистолет дан был следователю для того, чтоб он народ защищал, и использовать его в личных целях было нельзя. Если хочешь покончить жизнь самоубийством – то лишь в свободное от службы время.
Хотя неучтенный пистолет имелся.
На чердаке, меж припасенными досками лежала картонная коробка. В ней покоился завернутый в промасленное сукно пистолет Коровина, из которого некогда пристрелили заведующего овощебазы. Карпеко убийцу нашел и сам застрелил при попытке к бегству. Пистолет был вещественным доказательством, но дело и без того было сшито крепко, и найденное оружие Сергей спрятал.
Раз в месяц или около того Сергей доставал и чистил пистолет. Взводил его, примерял к виску и спускал курок. Патроны при этом были предусмотрительно убраны.
Глава 34
Из Сопино «Волга» летела, погружаясь в город: мимо еще сонных кварталов пятиэтажек, мимо строительных комбинатов. За бетонными заборами деловито шумели тепловозы, а ветер швырял за ограждения цементную пыль, отчего трава на убогих газонах становилась серой.
Затем открывалась пойма, и в нарождающуюся дневную жару вмешивалась душная речная сырость. Частные дома и бараки, оставшиеся от царизма, скрывали производственные цеха, но над партикулярными крышами все равно, словно горный хребет, возвышался завод, напоминал о себе ежеминутно лязгом и грохотом. Из градирен валил белесый пар, который тут же смешивался с грязно-бурым дымом доменных печей
На Доменной пропустили локомотив с полудюжиной «вертушек» и через пять минут были на месте.
Карпеко ожидал, сидя на лавке. После традиционных приветствий он сказал:
– У нас огнестрельное ранение. Пустышка, наверное, но надо проверить.
– Далеко ехать?..
– Да тут рядом. Дойдем быстрее.
Пустились в дорогу по узким путаным улочкам, где автомобили не только бы не разминулись, а просто застряли меж заборами. Маленькие домишки на крошечных участках были врезаны в склоны крутого холма, и окошки смотрели на мир воровито.
После очередного поворота перед ними появилась больница. Из низины улиц она чем-то напоминала замок на холме.
Карпеко знал дорогу. Нырнул в неприметную дверцу под лестницей – пошли по темному коридору, который загромождали шкафы, каталки. Пахло кровью, мочой, реактивами. По лесенке поднялись на верхний пятый этаж. В конце коридора на казенном стуле скучал милиционер, почитывая какую-то книжку. Увидав сыщиков, вскочил на ноги, но Карпеко сделал знак рукой: все нормально.
–
Из сверленой болванки, проволоки, куска деревяшки и деталей дверного замка подросток соорудил однозарядный пистолет. Умудрился его испытать, не искалечив себя, а после таскал с собой все больше для того, чтоб покрасоваться перед девчатами. И все было бы ничего, но убегая от сторожей после налета на колхозный сад, паренек очень неудачно перепрыгнул через арык – самодельный предохранитель слетел с оси, и пружина наколола капсюль.
Пуля вошла в ногу, и воришку тут же повязали сторожа лишь для того, чтоб тут же отправить в больницу.
Был бы пистолет заряжен злыми макаровскими патронами, и пуля бы вырвала колено, оставила подростка без ноги. Но в стволе был мелкашечный патрон. Рана оказалась живописной, кровавой, но совсем неопасной.
И парень лежал в бинтах и слезах, страдая не сколько от боли, сколько от предчувствия встречи с милицией.
И та появилась.
Зашли двое, были они не в форме и даже без оружия. Один, который попроще опустился на пустующую кровать рядом с раненым. Второй, одетый скорей не по ждановской погоде присел на подоконнике, хотя кроватей в пустующей палате хватало.
– Выходит, любишь стрелять, – заговорил Карпеко. – В армии таким рады. Пойдешь осенью в армию, если, конечно, этим летом в тюрьму не сядешь. Но мне, знаешь ли, ты в тюрьме не нужен. Я тебе сам продиктую, что писать, дабы там не оказаться. Но мне надо знать, откуда у тебя патроны.
– Нашел.
– Неправильный ответ. Тогда тебе светит 222-ая статья – изготовление и ношение огнестрельного оружия. От двух до семи. Дадут тебе, скорей два года, совсем как в армии.
– Я и оружие нашел.
– Снова неверно. На деталях твои отпечатки, на гильзе – тоже. Давай уж, не томи.
Скрипнула дверь, на пороге появилась медсестра.
– Девушка, мы тут беседуем, – раздраженно отмахнулся Карпеко.
– А я тут работаю. Мне дренаж надо менять. И времени у меня нет ждать, пока вы наговоритесь. Тут хоть бы всех до четырех обойти.
Данилин, меж тем, полуулыбчато рассмотрел девушку. Тонкий халатик минималистично очерчивал фигуру. Из-за жары под ним не было ничего кроме белья и девушки. Белая ткань облегала красивую попку, не слишком большую грудь, широкие бедра. Ножки, которые халатик скрывал лишь до колен, были тоже очень и очень. Картину довершало миловидное чуть кукольное лицо.
Карпеко мысленно автоматически составил текстовый портрет, как учили – от общего к частному: рост средний, лицо круглое тип славянско-азиатский. Волосы прямые, каштановые, глаза карие, нос курносый, а губы, алые…
Хотя нет, про алые губы в школе милиции не учили.
– Как вас зовут, девушка? – спросил Данилин.
– Вика.
– Мы уже заканчиваем, Виктория. Буквально две минуты, если нет – можете нас уколоть самой тупой иглой.
–
Подросток раскололся через две минуты.
Патроны ему подарил закадычный товарищ, уехавший с родителями в Тюменскую область. Приятель ходил некогда в стрелковую школу, откуда и вынес с дюжину патронов.
– Нет, ну, положим, проверим, был ли таковой в стрелковой школе. И в Тюмень я запрос напишу – пусть отрабатывают, – размышлял вслух Карпеко.
– А с этим-то что?.. – спросил Данилин, кивнув головой в сторону окна палаты.
– Да осенью на медкомиссию и в войска. Если сажать всех, кто «дуру» таскал, то в военкомате недобор случится.
– Вас могут наказать за укрывательство.
– Да пусть мне начальство лучше вкатает со внесением, нежели поползет слушок, что Карпеко слова не держится.
Сидели они на лавочке, которая стояла перед больничным корпусом. Возвращаться в духоту кабинетов не хотелось.
– Нос что-то чешется, – проговорил Карпеко и несколько раз несильно шлепнул себя по носу. – Не чешись, не чешись.
– Коллега?.. – спросил Данилин, когда молчание несколько затянулось.
– Слушаю…
– А скажите, где можно тут достать приличный букет?
– В оранжерее, что в парке Петровского.
– Это где?
– Три остановки на трамвае. Но можно неплохо срезать через дворы.
Данилин поднялся:
– Тогда чего мы ждем?..
–
Без четверти четыре Данилин ожидал Викторию на лавочке напротив хирургического отделения. Меланхолически прогуливались больные. Медсестры и врачи расходились по домам. Кого-то привезли на «скорой» в приемный покой, еще кого-то, накрытого простыней, повезли на каталке вглубь больничного городка.
И вот появилась Вика, в платье столь же легком, как и медицинский халат.
Данилин протянул ей цветок – одинокую и изящную орхидею в целлофановом пакете и небольшом горшочке.
– Я неместный, – сказал Данилин. – Можете мне показать город или хотя бы район?..
Опасаясь встретить Аркадия, Вика повела следователя по проспекту. На небольшой аллее, что около памятника на Пятом микрорайоне посидели на лавочке. Было довольно мило – через дорогу шумели ивы, внизу грохотали трамваи, куда-то спешили обыватели.
Говорили о каких-то пустяках, но исподволь Данилин вытягивал из нее сведенья – где училась, с кем живет, какие планы на ближайшее будущее.
Данилин мог бы покатать ее на служебной «Волге». Но, во-первых, хорошего понемногу, не стоит выкладывать все козыри сразу – это могло и отпугнуть. Во-вторых, секретарь обкома мог узнать, что московский следователь вместо поисков, катает провинциальных барышень на авто.
Разошлись засветло, ибо Данилину еще предстояло возвращаться в пансионат – машина ждала его во дворе отделения милиции.