«Скорая» помчалась по дороге меж цехами. Была она по обыкновению пуста. Лишь где-то на средине пути встретился побитый жизнью «КрАЗ», неспешно тянущий на прицепе огромную металлическую конструкцию.
Поворот, площадь, именуемая в заводе «пятачком», мост над рельсами. Проходная.
– Газуй! – прошипел Пашка, приподнявшись на локте.
Проезд через проходные закрывал трос, висящий где-то на высоте бампера легковой машины. Его иногда срывали пьяные водители, забывшие притормозить. Иногда после этого ехали дальше, волоча вырванные столбы. Чаще – автомобили отправляли на ремонт.
Существовал мизерный шанс, что «рафик» сорвет трос. Но в последний момент Аркадий ударил по тормозам.
– Выпускай! – гаркнул Аркадий подошедшему охраннику.
– Не велено!
– Ты нормальный? У меня тут человек кончается!
– Не велено, кому сказано! Есть команда никого не выпускать!
Действительно: на «пятачке» стояла дюжина грузовиков. Водители курили на лавочке под каштанами
– Если его в больницу не отвезти – он умрет к чертовой бабушке. Как хоть тебя зовут, чтоб я мог его матери сказать, из-за кого он умер?
Охранник заглянул в открытое окошко: на носилках Пашка корчился от боли. Глядя в зеркало заднего вида, Аркадий подумал, что тот переигрывает. Вохровец, впрочем, отшатнулся.
– Да что же его так, сердечного… А врач где ваш?
– А этого у станка порвало! Его приказано везти в больницу! – ответил Аркадий. – Врач остался в заводе – там какой-то взрыв! Я не знаю, что у вас там случилось!
Потом, на допросах боец говорил, что именно это «у вас», убедило его в том, что «скорая» – самая обычная. И водитель к творящемуся на заводе имеет отношение десятое.
Однако же имелся приказ. И вохровец подбежал к караулке, на окошке которой стоял телефонный аппарат. На солнце он раскалился словно сковорода – трубка просто обжигала ухо. Боец набрал номер штаба. Трубку взяли тут же, но не ответили. И вохровцу было слышно, как начальник караула кому-то говорил:
– Да! Поймали вроде, сейчас к нам везут…
Речь шла о двух неудачниках, которые ровно в час ограбления решили вынести и выгодно пропить электродвигатель. Конечно же, вохровцы наперечет знали все дыры в заводском заборе. Конечно же, взметенные тревогой, в напряжении они могли перекрыть все крысиные хода, что и сделали. Могли бы делать это и каждый день – но было это ленно и напряжно.
И, положив трубку, вохровец вернулся, снял тросик с крючка. Машина проехалась по нему, впечатав в раскаленный асфальт.
За транспортными воротами «Скорая», пропустив трамвай, свернула на Донецкое шоссе.
Запоздало Аркадий вспомнил про маячки и сирену, хотел их включить, но так и не понял, как это делается.
Впереди тарахтел «запорожец», за задним стеклом которого был выставлен портрет Сталина. Ходили слухи, что по негласному распоряжению Брежнева машины с ликом генералиссимуса реже останавливали. Малолитражка даже с горки катилась небыстро, ее водитель – полный собственного достоинства ветеран занимал вопреки правилам две полосы.
Аркадий думал посигналить, но побоялся особо привлекать к себе внимание. Повезло, что далее был светофор, и ветеран занял полосу на Донецк. Аркадий же съехал на Тополиную улицу.
Не доезжая до винзавода, где из здешних яблок гнали недорогую бормотуху, Аркадий свернул на проселочную дорогу, что через крошечный хуторок сбегала к берегу реки. Хуторок был пуст, двери – закрыты, окна забраны в тяжелые ставни. «Скорую» лишь облаяли собаки. Зато ближе к реке машина чуть не сбила старика, который катил велосипед с тремя мешками травы. Тот посмотрел на машину неодобрительно, оглянулся, но затем продолжил путь.
До дрожи Аркадий боялся, что место, куда они ехали сейчас кем-то уже занято, что там, к примеру, обнаружится машина, в которой какая-то парочка, сбежав от морали, будет заниматься друг другом…
Но нет, узкая полоска пляжа, помост были пусты.
– Приехали. Как ты?..
Молчание.
Горячий пот, становится жутко.
– Ты жив?
– А то…
Шатаясь, Пашка вышел из машины. Выглядел он прескверно. Несмотря на перевязку, сделанную самостоятельно по дороге, в крови была рубашка, штаны. Зато лицо его было белей снега.
– Слушай, тебе надо в больницу.
– Не говори глупостей. Меня тут же повяжут. Ничего, оклемаюсь, отлежусь. Рана навылет… Только ты сам пока… Ты знаешь, что делать.
Аркадий действительно знал: из «скорой» он выбросил мешки с деньгами, вытащил оружие. Затем опять завел машину, и, направив ее на помост, выпрыгнул на берег. «Скорая», перевалившись через край помоста, шлепнулась на воду и быстро начала тонуть. Тут же поднятая волна, отшатнувшись от противоположного берега, накрыла крышу машины ряской. Однако глубины едва хватило – мигалки все же остались над водой.
Из кустов Аркадий вытащил велосипеды, забросил на них мешки. Один велосипед подкатил к Пашке, сам запрыгнул на второй. Павел ногой стал на педаль, несколько раз оттолкнулся от земли, набирая скорость. Перекинул ногу через раму, задницей опустился на седло… И, завыв, упал на землю.
– Пашка, нам надо уходить, – отчего-то напомнил Аркадий.
Павел зло кивнул: знаю.
Аркадий помог ему подняться на ноги, спросил:
– Идти можешь?..
– Могу.
– Тогда пошли…
Глава 42
Старик не любил выносить сор из избы, но тут шило явно лезло из мешка. Огласки избежать было уже невозможно. И тянуть не имело смысла.
– Телефон с выходом на город где есть? – и тут же, сообразив, взял Легушева за локоток цепкими пальцами и потащил его вверх, к кабинету.
Старик не сказал ни слова, но Легушев открыл двери. Они вошли в кабинет, за ними последовали сопровождающие, и внутри сразу стало тесно.
Дойдя до стола с телефоном, Старик, не оборачиваясь, бросил:
– Все вон из кабинета!
Свита поспешила исполнять приказания, остался лишь младший Легушев.
– Эй, я что-то неясно сказал? – спросил Старик, бросив взгляд через плечо.
– Это мой кабинет, – напомнил Легушев.
– Ты, видно, не понял, так я поясню. Но только один раз. У тебя тут такое ЧП, что папа уже не поможет. Если просто за забор вылетишь – считай, пронесло. Брысь, щенок, кому сказано!
Крик Старика был отлично слышен в коридоре, и стоило бы вспылить, сказать этому пенсионеру, что думает о нем молодое поколение. Но было не до того. Легушев выскочил из кабинета, вспомнив, что в этом здании есть еще один телефон с выходом на город.
Он ворвался в кабинет, куда некогда въехал вместо Лефтерова, набрал «двойку», дождавшись зуммера – «восьмерку», и, выйдя на межгород, принялся накручивать диск. Связь как обычно сбоила, и пришлось перенабирать номер пять раз. Наконец, в трубке послышался знакомый голос.
– Папа, у нас тут большие проблемы, – вместо приветствия сказал Легушев-младший.
–
Когда Легушев-младший вернулся к своему кабинету, Старик еще был внутри. Ясно было, что звонит он отнюдь не на пульт дежурного, а также, что связывается явно не с одним человеком. Кто-то ушлый уже сделал себе пометку – сходить на заводскую АТС, и взять распечатку звонков с этого номера.
И в самом деле, «Старику» по рангу была положена «кремлевка», но нынче она была далеко в заводоуправлении, а связь требовалась сейчас. И он набирал номер за номером.
Начиналось танго с крокодилами. И если разыграть партию правильно, он мог больше получить, чем потерять.
–
Легушев вызвал из автопарка машину, потребовав что-то не столь приметное, как «Чайка», но быстрое.
И вот, когда пришло время накинуть пиджак и спускаться, снова зазвонил телефонный аппарат.
У первого секретаря обкома их было много, и они занимали отдельный журнальный столик. Можно было набрать любой городской номер – напрямую или через секретаря. Тут же можно созвониться с любым городом Советского Союза, хоть с Владивостоком. Был телефон внутренний. Сверившись с тоненькой книжечкой, можно было позвонить в любой кабинет обкома, разнести подчиненного или поставить перед ним задачу. Имелся аппарат высокочастотной связи – с шифрованным каналом передачи данных.
Особое место на полированной столешнице занимал аппарат с гербом СССР на номеронабирателе. Стоял он в центре стола, и остальные телефоны теснились по краям, составляя свиту. Он звонил редко – чаще по нему связывался сам Легушев. И молчаливая строгость успокаивала – значит, все идет хорошо.
Но теперь кремлевский аппарат звонил – настойчиво и весомо. Следовало брать трубку – на этой станции никогда не ошибались номером. Звонили только ему, и если там хотят с ним поговорить – найдут его хоть из-под земли. Потому надо отвечать – достойно, не дать слабины.
Легушев поднял трубку.
– Слушаю.
Низкий, немного ленивый голос раздался в ответ:
– Товарищ Легушев?..
– Да, слушаю…
– Я так слышал, у тебя там ограбление со стрельбой?.. Четверть миллиона украли?.. Прямо, понимаешь, не советский курорт, а ночной Чикаго.
– Да, мы разбираемся. Доложим незамедлительно.
Требовалось отвечать быстро, уверенно. Быть может врать – а после подгонять действительность под ложь.
– Уж разберись, будь добр. Денег страна еще напечатает – бумаги у нас много. Но вот народ наш советский знать должен, что за каждым преступлением у нас следует наказание. Неотвратимое, понимаешь, возмездие. И если никто не будет наказан, виновные не сядут на скамью подсудимых – значит, плохо ты работаешь, товарищ Легушев. И о Москве, значит, ты можешь забыть. Это ты понимаешь?
– Понимаю…
На том конце провода взорвались:
– Да ни хрена ты не понимаешь! Если воров не найдешь, не поймаешь живыми, то самое большое, чем ты будешь командовать – колхоз в Нечерноземье!
Трубку бросили, причем два раза. Между первым и вторым был слышен чей-то смешок.
–
Дело шло к обеду, через окно доносились ароматы, источаемые здешней столовой. Кормили вкусно и совсем недорого. Данилин предвкушал тарелку пюре с котлетой, целое блюдце пирожков, которые он позже уплетет в кабинете под привезенное из Москвы индийское кофе.