И стоило бы сыграть, улыбнуться в ответ, помахать рукой. Но детство бывает избыточно искренним. Ребенок не ответил на улыбку, а стал пятиться назад. Почувствовала нечто и Валентина, отступила на полушаг в глубину вагона. У нее хватило самообладания не спрятаться в купе, не стала она себя убеждать, что все нормально. Она ждала.
И, сделав несколько шагов, Матвей побежал. Он мчался к пригородному поезду, где ожидали посадки его родители. Верно, мама не поверит ему вовсе – она и ранее его именовала придумщиком. А вот отец, не окончательно повзрослевший, согласить взглянуть на женщину и ее особую примету.
Но возле башенки, под которой имелся вход в вокзал, мальчишка увидел милиционера, который точно как и все вышел поглазеть на поезд.
Дети боятся милиции. Но ей и верят, и Матвей, особо не раздумывая, схватил милиционера за рукав форменного кителя.
– Там! – заторопился он, – Там тетя! О которой на доске написано!
– Да на какой доске?
– Около комнаты милиции! Да скорей же.
Как раз заскрипел-затрещал громкоговоритель, и сообщили, что свердловский пассажирский нынче отправляется.
– Какая тетя? – лениво спросил милиционер.
– Да с родинкой тетя, что на Францию похожа!
– Тетя похожа на Францию?..
– Да не тетя, а родинка!
Милиционер соображал медленно. И когда все сложил – вздрогнул. Ведь позавчера на инструктаже им говорили о чем-то похожем.
И милиционер поддался Матвею, позволил тащить себя за рукав. В это время машинист дизель-поезда решил, что томить дальше народ нет смысла и открыл двери вагонов, что тут же привело толпу в движение. Люди поднялись с лавочек, отошли от стен и теперь двигались с сумками и рюкзаками навстречу милиционеру и мальчишке.
Такими их увидела Валентина. Оконный переплет надежно оберегал пассажиров от шума на перроне, но по жестикуляции мальчишки стало многое понятно.
К счастью, поезд вздрогнул, словно проснулся ото сна, качнулся, тронулся, стал ускоряться. Проводницы уже поднимали лесенки и захлопывали двери вагонов.
– Стоп-кран! Дерните кто-то стоп-кран! – кричал милиционер, пробиваясь сквозь толпу.
Его не слышали за грохотом колес.
И, дав прощальный гудок, поезд ушел за выходные светофоры, кои тотчас закрылись.
Глядя поезду вослед, Матвей чуть не рыдал. Если бы преступницу задержали сейчас, он бы стал пионером-героем, о нем бы писали в газетах. Но нынче слава ускользала от него со скоростью магистрального электровоза.
–
Аркадий уже успел посмотреть свой первый сон, когда его растолкала Валентина.
– Одевайся, – велела она.
Мужчина поднялся на локтях, взглянул на часы, затем за окно. Там смеркалось.
– Но нам же еще часов шесть ехать?
– Надо сходить, я тебе говорю!
Отчего-то ночь казалась Аркадию временем более безопасным. Расстояния вроде бы удлинялись, и проще было оставаться неузнанным во тьме.
– Выходим, я тебе говорю! – настаивала Валька.
Аркадий посмотрел будто в поисках поддержки на сегодняшних соседей по купе – женщину и ее дочь где-то лет восьми. Но те понимали еще меньше. И мужчина счел за лучшее подчиниться. Они уже путешествовали налегке: сумка и чемодан – Аркадию, клетка с котенком и ридикюль у Валентины.
Они выскочили из купе, по узкому коридору пробежали мимо места проводника в тамбур. Валька взглянула на стоп-кран, подергала ручку вагонной двери – та дала незначительный люфт. Двери были заперты. Поезд, ранее служивший средством для побега, нынче превратился в мышеловку.
– Нам надо выходить, – сообщила она Аркадию.
– Но поезд едет! Тут километров семьдесят в час!
– До таких ли мелочей ли сейчас?
Они заметались, заспешили по узким коридорам, по переходам над громыхающей автосцепкой, через тамбуры, в которых воняло гнусным куревом и мочой, через вагон-ресторан, где что-то жарилось, через плацкартные вагоны, в которых пахло потом и было шумно от всеобщего храпа. Ко сну отходили пассажиры. Валька и Аркадий то и дело на кого-то налетали, извинялись, спешили. Их провожали удивленными взглядами.
За всеми окнами поезда мутнел день: вечерние сумерки мешались с таежным сумраком. Тьма завораживала, соблазняла. В ней хотелось спрятаться, затаиться.
Меж тем, поезд, выскользнул из леса и по широкой дуге стал спускаться к реке, за которой уже горели огни нового города. Мост был все ближе.
–
…А за рекой поезд остановили, загнав его в тупик на ближайшей станции. Поезд уже ждали – поднятые по тревоге солдатики взяли состав в оцепление. Перепуганные пассажиры смотрели в окна. Что случилось? – шел шепоток по вагонам, плакали дети. Пассажиры мягких и купейных не казали нос из своих пеналов. В плацкартных, где всегда как в казарме или общежитии, гудело словно в улье.
Поезд угнали? И следующая остановка – Стамбул?.. Или ищут убийцу, фашиста, гитлеровца?..
Злые люди с автоматами осматривали каждый рундук, открывали каждую дверь, светили фонариками в лица. И каждый при этом сжимался, душа уходила в пятки – вот сейчас именно его выдернут из вагона, уволокут в темноту. За что? Да за каждым грешок имеется. Но нет, будто пронесло. Облегчение… Слишком рано…
Дойдя до конца поезда, повернули назад: и снова каждый рундук, снова фонарики. Теперь еще – предъявить вещи к осмотру.
Поезд простоял больше пяти часов, во время которых пассажиров не выпускали из вагонов. Затем, осмотрев вещи еще раз и переписав данные каждого, позволили переместиться в зал ожидания, откуда пассажиров стали отправлять в пункты назначения – кого автобусами, кого попутными поездами.
Весь замерший в тупике состав, кроме локомотива да, пожалуй, почтовых вагонов являл собой вещественное доказательство. Осмотрели купе, которое занимал Аркадий и Валентина, но ничего кроме отпечатков не обнаружили.
В нерабочем тамбуре во втором с головы вагоне справа по ходу была не закрыта дверь. Беглецов, мечущихся по поезду, видели пассажиры и проводники. По их показаниям получалось, что прыгать Валентина и Аркадий могли только на мосту, но колонны на нем почти не оставляли шансов уцелеть. Действительно, на одной колонне нашли след крови. Утром водой к деревушке ниже по течению вынесло пачку червонцев.
Беглецов искали и дальше, но не нашли их ни живыми, ни мертвыми. Поэтому приняли, что они разбились при прыжке, а чемоданы либо утонули, либо были кем-то найдены и спрятаны.
Эпилог
Что было дальше?
Легушева-старшего, как и обещано было кремлевским голосом, освободили от ответственного поста и назначили руководить колхозом. Лишившись высокого покровителя, сын тоже не задержался на заводе. Больших постов далее не занимал, спутался с фарцовщиками, ввязался после пьянки в драку и был зарезан гостями из более южной республики.
И Данилин, и Карпеко пережили поражение без особых потерь, но и без приобретений. Дело забылось не скоро, но в связи с ним вспоминали обычно иных людей.
Через год Вика и Сергей сыграли свадьбу.
А в начале восьмидесятых Саня Ханин огорошил всех новостью, что уезжает в Израиль и уже тайком выучил идиш. До девяностых о Сане не было ни слуху, ни духу, и лишь после распада СССР, Ханин появился. Прибыл он прямо на завод. Был при этом в приличном, но неброском костюме, носил обручальное кольцо. Поселился в гостинице «Дружба», днем копался в чертежах на своей бывшей работе, выбирая, что купить, вечером спаивал бывших коллег – то есть пил с ними в кабачках пиво. Рассказывал о себе – поселился он в Рамат-ха-Шароне, устроился работать в одну фирму, и, обжившись, много ездил по командировкам.
И вот однажды в Бостоне Санька из окна забегаловки на углу Портер-стрит и Лондон-Стрит увидел кого бы вы думали?.. Правильно – Аркашу Лефтерова. Был он одет вполне солидно, но пока Саня выскочил на улицу – от земляка и след простыл.
Хоть прошло много лет, об ограблении в городе помнили, и слух, о сказанном Ханиным, многократно изменившийся, дополз до Сергея Карпеко, который уже дослужился до майора милиции, заняв уютный кабинет в райотделе.
Серега немного растолстел, сам уже редко выезжал на место преступления. Но жил там же, впрочем, достроив к своему домишке две комнаты для жены и двух сыновей.
Его жизнь за столько-то лет не сильно изменилась: дядя Коля хоть и одряхлел, но все еще пугал детей своими историями. На кухне у Карпеко рано утром готовился все тот же горький кофе. А небо было синее, а дым над заводом – коричневым. А шифер на домах по-прежнему бурел от окалины.
И раз, изменив маршрут похода с работы, Карпеко пошел на кладбище.
Стоял излет лета – совсем как в год ограбления. Уже падали пожелтевшие листья – но не от того, что скоро осень, а потому что им надоело висеть на деревьях.
На кладбище Сергей нашел известную ему могилу. На новом надгробии не было фотографии, но значилось имя и года жизни. Лежали цветы – пусть и не свежие.
И Карпеко подумал, что уже отбывший восвояси Ханин, возможно, знал больше, чем сболтнул по пьяной лавочке.
Или же, презрев ежеминутную опасность быть узнанным, минув улицы, где он когда-то был беглецом – сын пришел к матери.