– Ладно, пошли.
В тридцать девятой, как обычно, проживали три девушки, но, когда ребята зашли, туда набилось не меньше десятка. Шкаф перегораживал комнату пополам, чтобы в обычной жизни отделять условную спальню от условной гостиной, она же столовая, она же прихожая. Сейчас же он был явно лишним предметом интерьера, мешая всем разместиться в принципе. Основательный и тяжёлый сам по себе, шкаф, кроме того, был забит вещами под завязку, храня в своей утробе всё имущество трёх юных созданий, которые выходили из ситуации недостатка нарядов, нося их по очереди. Конечно, всем скопом девочки могли его передвинуть и сами, но это же отличный повод пригласить единственно возможных мужчин на праздник, чтобы было кому бутылки открыть и налить. Хотя бы поначалу. Ну и вообще – как-то грустно без мужчин. Что же это за гулянка? Так, бабские посиделки какие-то. Мужчины, правда, в наличии имелись не очень форматные. Во-первых, сильно молодые, во-вторых, один чересчур наглый – не отобьёшься, а второй чересчур стеснительный – самим инициативу проявлять нужно. Не поймёшь, что с ними делать. Ну ладно, на безрыбье, как говорится…
Только зашли, Олег сразу зачастил тенорком:
– Привет, красавицы! Как вы тут, уже соскучились? А где наша именинница? Ух ты ж моя прелесть, дай поцелую! – и сразу полез обниматься, норовя поцеловать мгновенно зардевшуюся девушку в губы или куда дотянется – всяко хорошо.
Не все могли выдержать такой напор. Вот и хорошенькая скромная Юлька растерялась и не знала, как себя вести, неумело сопротивляясь и мучительно отворачивая лицо от юркого прохиндея. Ромке неудобно было даже наблюдать за происходящим, наверное, как и большинству из присутствующих. Это напоминало сцену из «Мухи-цокотухи», когда паук чуть не утащил именинницу в разгар празднества на глазах смешавшихся гостей. В этот раз в роли спасителя-комарика выступила боевая Юлькина соседка Дашка:
– Уймись, Огородников, давай шкаф двигай!
– А что я? Я ничего, только поздравить именинницу хотел, – тут же послушно отстал от девушки Олег и суетливо заметался перед шкафом. – Так, куда двигаем? Место освободили? Раз-два, взяли!
– Подожди, не тараторь, – снова перебила его основательная Дашка и, указывая на накрытый стол, обратилась к Ромке: – Ром, сначала аккуратно стол отодвиньте в угол. Шкаф на его место. А стол потом на середину.
Взялись, подняли, перенесли, поставили. Ромка не мог оторвать взгляд от переносимого стола – так аппетитно выглядели разнообразные закуски. Девчонки в общаге были самостоятельные и готовили здорово. Прямо перед носом в тяжёлой горке оливье сквозь аппетитный слой майонеза влажно блестели зелёный горошек и солёные огурчики вперемешку с матовыми кусочками варёной картошки, морковки и свежайшей докторской – наверняка кто-то из девчонок только что принёс со смены из вечернего завоза. Желудок предательски сжался и заурчал что-то невразумительное на предмет, что неплохо бы этого салатика отведать: так ли он хорош, как выглядит?
– Так, теперь шкаф. Девчонки, подвиньтесь. Мальчики, взяли. Олег, приподними свой край, весь пол обдерёшь. Так хорошо. Всё, ставим. Отлично. Теперь стол обратно.
А вот селёдочка под шубой. Эту селёдку Дашка наверняка сама отбирала. Она в рыбном стоит. Вон руки какие красные до локтя. Попробуй целый день голыми руками полазай в огромную бочку с ледяным солёным раствором за этой самой селёдкой. Зато можно не сомневаться, что в этой хрустальной салатнице самая жирная и вкусная рыбка. Блин, слюнки текут.
– Так, мальчики, молодцы! Давайте за стол! Блин! Блин! Блин!
– Что, водку? Нет, я не буду, у меня смена с утра. У всех смена? Ну, правда. Да ничё я не ломаюсь. Ну ладно, половинку. С днём рождения!
Я московский озорной гуляка!
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою лёгкую походку!
Блин, хорошо как! А ты ещё отказывался, дурик. А учёба подождёт, ничего страшного. Подумаешь. Завтра нагонишь. А до утра ещё далеко. Успеешь, выспишься. Какая классная песня! Как красиво Танька танцует! И Юлька смотри как разошлась, вот тебе и тихоня! Она и вправду красивая. И хорошо, что Олегу «не дала». Почему-то было бы очень обидно. Но он не расстроился – вон уже Светку по коленке гладит. А та довольная, хихикает. Неужели не догадывается, чем это закончится? А ты всегда думал, что она такая серьёзная и правильная. Подойти не решался. А Олег не думает, он просто предлагает всем подряд. И в итоге трое послали, а четвёртая послала, но неуверенно, а дальше сама не заметит, как в их комнате окажется. А оттуда выход – только с трусами в кармане. Дуры они все. Нет, не все. Кто Олегу не даёт – правильно делает. Стоп, ты, наверное, просто ревнуешь. Оп, Танька танцует, а сама на тебя поглядывает. Вот опять. Вот улыбнулась! Здорово! Она красивая. И Юлька тоже красивая. Молоденькая только совсем. Сегодня восемнадцать стукнуло. Даже не поймёшь, кто лучше.
– Что? Не слышно, Марин. С Людмилой? Ну просто решили расстаться. Да нет. Никто никого не бросал. Просто было чувство и прошло. Нет, мы друзьями расстались. Что? У тебя тоже? Из армии ждать? Не знаю, я же не был в армии. Давай. А на брудершафт – это как?
Ух ты! Прямо взасос! Надо срочно её брать и валить к себе, пока Олег не занял. Кто это так смотрит в упор? Лайма?! Что она здесь делает? Её же не было. И почему так смотрит? Яростно! Что с ней? Подходит…
– Привет, Рома! Подвинься, Марин. Что-то ты нас совсем забыл, не заходишь.
– Ну ты же знаешь. Чё я теперь заходить буду.
– А Люся не скучает. У неё новый кавалер появился. Знаешь?
– Нет. Здорово! Но кормить-то всё равно не будет.
– Ха-ха-ха! Это точно! Кормить не будет. Разве что супом из поганок. А ты только поесть заходил? Я думала, тебе интересно у нас. Что пьём? Ну да. Что же ещё. Мы же в России. Наливай! Ты со всеми на брудершафт пьёшь? Нет, у нас не принято. У нас принято смотреть в глаза, когда чокаются. Давай за встречу!
Господи, какие у неё глаза! Как два льдистых озера, где в ледяной глубине угадываются всполохи холодного огня. Холодного? Какая Танька! Какая Юлька! Почему же ты раньше не замечал? Да потому что она не смотрела на тебя так раньше. Потому что ты не решался раньше так открыто смотреть ей в глаза. За такими глазами на край света можно пойти.
– Лайма, пойдём, я покажу тебе свою комнату.
– Ха-ха-ха! Рома, ты пьяный. Или здесь разучился ухаживать за девушками? – Лайма иногда неуловимо переставляла слова, отчего её речь приобретала особый шарм.
Он не мог оторвать глаз от её идеально ровных белых блестящих зубов, на которых заметен был след от ярко-красной помады. Ему хотелось впиться в эти полные красные губы, несмотря на слой помады, которую он терпеть не мог, и провести языком по влажным гладким зубам. Он точно пьян, иначе никогда бы не посмел сказать то, что он только что сказал.
– Прости!
– Пойдём погуляем. Тебе нужно протрезвиться.
– Да, конечно, пойдём! – он вскочил, чуть не опрокинув стол, и хотел взять Лайму за руку, но та не позволила:
– Иди оденься и жди меня на улице.
Она вышла только через полчаса, когда он уже основательно продрог и действительно немного протрезвел. Было около часа ночи, и они шли по пустынному тёмному бульвару, по мокрым листьям клёна, когда-то красным, жёлтым, разноцветным, а сейчас одинаково тёмным и тяжёлым. Но ему было хорошо, несмотря на холод, промозглость и тяжёлую голову. Он держал её за руку, она что-то рассказывала и смеялась. Смех был очень красивым, как и всё в ней, – звонким и чистым. Рассказывала она по-латышски – так они условились. Он ничего не понимал, но ему было очень приятно слушать певучий и лёгкий язык. А она была счастлива говорить на родном языке, от которого отвыкла здесь, в Москве.
Она рассказывала про своё детство, про то, что каждое лето проводила у дедушки с бабушкой на хуторе, про то, что умеет доить корову и делать всю деревенскую работу, знает и любит лес и не пропадёт в нём, если что. Рассказывала, какая у неё красивая мама, а папа совсем спился, и ей безумно жаль и его, и маму. Когда она была последний раз дома, папа плакал и обещал бросить, и она его жалела и верила, а стоило ей уехать, как он украл и пропил мамины серёжки. Она рассказывала всё то, что не рассказала бы никогда, понимай собеседник хоть слово. Рассказывала и сама не заметила, как звонкий смех сменился горькими всхлипываниями, а опомнилась только когда почувствовала, что он молча утирает ей слёзы своими озябшими ладонями.
Они вернулись в общагу и ещё долго стояли в подъезде – а где же ещё? – согреваясь и молча вглядываясь друг в друга при свете тусклой, засиженной мухами лампочки, и каждый думал: «Господи, какой (какая) же он (она) красивый (красивая)!» Она ещё подумала, что если вдруг у них родится ребёнок, то он точно будет голубоглазым, точнее, голубоглазой – у неё по материнской линии в четырёх поколениях первыми рождались исключительно девочки. А потом разошлись по своим комнатам, так и не поцеловавшись.
Олег спал не один, и наутро Ромка узнал, что именинница всё-таки была девочкой. Хранила ровно до совершеннолетия. Зачем? Для кого? А кто этих женщин разберёт. Олег же нарисовал на фюзеляже очередную сбитую звёздочку, да не простую, а в кружочке.
– Степан, я хотел с тобой поговорить.
– Говори, раз хотел.
– Сложившаяся ситуация не устраивает ни вас, ни меня. Работать, как вы привыкли, я не хочу – ни обвешивать, ни пересортицей заниматься не буду.
– А кто тебе предлагает этим заниматься? Ты за кого нас тут держишь?!
– Уймись, мы не на собрании. Или говорим начистоту, или разошлись.
– Ладно, говори.
– При этом мне ещё месяц в учениках ходить, и за это время вы от меня не избавитесь. Да и потом не факт – у вас некомплект, а добровольно к вам никто из опытных мясников не пойдёт – проходимость маленькая, с лавэ негусто. Марковна до пенсии досиживает, ты Вальку из второго подъезда шпилишь и Маринке из гастрономии присовываешь – у вас тут свои интересы.