зных потоках, а потому не пересекались. «Какая же она умная, если поступила на дневное», – эта мысль посещала его каждый раз, когда он сталкивался с дневниками, и у него уже развивался комплекс неполноценности.
Вот подошла её очередь, и он услышал чистый красивый голос – наверное, она хорошо пела. А потом она неожиданно повернулась, словно почувствовав, что её разглядывают, и он не успел отвести глаз. Совсем юная, она смотрела неожиданно внимательно, и была в этом взгляде спокойная доброжелательность, адресованная не ему лично, а миру в целом. Это притягивало, и было так приятно окунуться в тепло глубоких глаз. Они одновременно отвели взгляд, словно ничего не произошло, но осталось послевкусие, будто не хватило времени рассмотреть что-то важное в этом лице с правильными чертами, по-детски припухлым ртом и открытым спокойным взглядом.
Его кольнула мысль, что сам был таким же цельным ещё недавно, но вот поистрепала жизнь, познал чрезмерно сомнительных удовольствий, и нет былых иллюзий. Это, конечно, не соответствовало действительности, но так заманчиво было ощутить себя уставшим врубелевским демоном, познавшим тщету бренного мира. Это щемящее чувство частенько посещало его в последнее время и было платой за стремительно свалившуюся взрослость – этакой психологической ломкой. Особенно остро он ощущал свою непохожесть со сверстниками на факультете, которые весело дурачились, беззаботно общались и почти ничем не отличались от старшеклассников, кроме напускной значительности, за которой ничего не стояло. Ему же не приходилось казаться озабоченным – забот действительно хватало. И они гнули, приземляли, ломали неоперившиеся крылья.
Она тоже удивилась, столкнувшись с необычной взрослостью больших синих глаз на юном лице. В то же время во взгляде было смущение, которое подкупало и очень шло высокому плечистому парню, которого она несколько раз встречала в читалке, но не могла понять, кто он, поскольку больше нигде на факультете его не видела. О существовании вечернего отделения для работающей молодёжи она попросту не подозревала. Впрочем, вскоре она забыла об этой встрече, погрузившись в приятную суету студенческой жизни, – нужно было спешить на урок физкультуры, где неугомонный Шукля с нескончаемыми прибаутками тщетно будет прививать им любовь к спорту.
«Лошади падают, экономисты бегут!» – одна из его присказок, которыми он подгонял задыхающихся первокурсников на беговой дорожке в манеже. Или вот ещё: «Не спирт, а спорт!» и «Здоровый экономист – здоровая экономика СССР!» Она улыбнулась – необычный старик.
Многие сокурсники жаловались на его чрезмерную требовательность, даже собирались писать коллективную жалобу, но ей нравилось, что его усилиями физические нагрузки снова вернулись в её жизнь. В детстве она занималась сначала фигурным катанием в Лужниках, потом плаванием там же и, наконец, довольно серьёзно бальными танцами во Дворце пионеров на Ленгорах. Они даже выиграли с партнёром один незначительный юношеский турнир в Болгарии. Но всё пришлось забросить в девятом классе, когда началась серьёзная учёба и целенаправленная подготовка к поступлению в МГУ.
Она ходила в школу юного экономиста три раза в неделю по вечерам, где их натаскивали по математике, занималась с репетиторами по истории и географии. Иностранный, к счастью, и так был на уровне, поскольку она училась в престижной английской спецшколе, куда её устроил по блату брат деда – генерал и Герой Советского Союза. Дед тоже был полковником КГБ и не лыком шит, поэтому папа работал во внешнеторговом объединении, а дядя, его родной брат, вообще был замдекана факультета международных экономических отношений в МИМО. Он и звал её туда, но на семейном совете решили, что она пойдёт на экономический факультет МГУ, где имелась кафедра зарубежной политэкономии с очень неплохим распределением. Главной же причиной было то, что экономфак находился в десяти минутах пешком от их дома, и мама сказала, что это очень важно, поскольку она сможет обедать дома, а не в какой-то студенческой столовке. В общем, получилось как получилось – её мнение особо не спрашивали, а самой было всё равно – одноклассники почти поровну разделились между МИМО и МГУ, так что какая разница.
И вот сейчас регулярные, два раза в неделю занятия физкультурой, где их реально заставляли потеть, вернули ей приятное ощущение владения собственным телом. Так что она уже подумывала о возвращении в свою бальную студию. В конце концов, семнадцать лет не приговор, а база у неё серьёзная. Вот только партнёр уже занят и ушёл далеко – танцует по классу А, что означает почти профессиональный уровень. С партнёрами в танцах всегда напряжёнка – мальчиков мало, а способных и того меньше. Интересно, а тот парень из читалки не танцор случайно? Двигается мягко, пружинисто, и фигура гибкая, сильная – то, что надо.
Она удивилась, что вспоминает о нём, и отогнала эти мысли – об учёбе надо думать: с матаном завал, а Кострикин, садюга, с ехидной улыбочкой обещает, что сессию не все переживут. Очень ничего, кстати, этот доцент Кострикин. Старый, конечно, – лет тридцать, но похож на Штирлица из «Семнадцати мгновений весны», то есть на актёра Вячеслава Тихонова, разумеется.
Наступил декабрь. На улице всё белым бело. Зима пришла морозная и снежная. Настроение заранее предпраздничное, пахнет мандаринами – верный признак приближения Нового года, вопреки законам природы, да и народу в магазине прибавилось, хотя казалось, что больше уже некуда. Провинция торопится набить котомки, запасаясь к новогодним праздникам. А то в некоторых краях и на оливье колбасы не купишь. Вот она и отдувается за эту Рязань. Не продохнуть.
– Лайма, дорогуша, как работается? Нормально? Ну и хорошо. Ты сдашь смену – загляни ко мне. Надо обсудить кое-что.
Директор выглядел уставшим. Или поддатым? Глаза красные, лицо какое-то помятое. И взгляд неприятный, словно приценивающийся. Начинается. Так она и знала! До конца смены еле доработала. Взвинченная в ожидании неведомых неприятностей, она срывалась на суетливых, гомонящих покупателях, что обычно было ей не свойственно. И не пойти нельзя.
А вот и знакомая дверь. На сей раз табличка «Директор» выглядела зловеще. Чувство – как перед кабинетом зубного врача: и надо дверь толкнуть, и ужасно не хочется.
– А, заходи-заходи! Устала? Вижу, что устала. Мы вот что, давай-ка сменим место. А то здесь очень неуютно. Сплошная казёнщина. Пойдём, я тебе кое-что покажу.
Чёрт бы его побрал! Глупо, но послать сейчас язык не поворачивается, а потом как бы не было слишком поздно. Ладно, она не маленькая и не из пугливых, сумеет постоять за себя! В магазине непривычно пустынно и тихо – все уже разбежались по домам. Только уборщица шуршит где-то вдалеке. Они спускаются в подвал, идут по многочисленным переходам, попадают в ту часть, где она никогда прежде не бывала, и наконец оказываются перед неприметной дверью без намёка на табличку. Он открывает её своим ключом на большой связке, и она попадает в сказку «Тысяча и одна ночь». За дверью оказывается не ожидаемая каморка, но приличных размеров комната с высоким потолком, отчего им пришлось спуститься на несколько ступенек вниз. Хрустальная люстра, явно старинная, заливает всё мягким светом, рисуя по углам причудливые тени, в которых прячутся глубокие кожаные кресла, обитая шёлком кушетка с резными ножками, красного дерева горка с хрусталём и фарфором внутри.
Она машинально разулась, ноги утонули в толстом ворсистом и очень тёплом ковре. В центре – старинный стол внушительных размеров на массивных витых ногах. Поверхность стола затянута благородным зелёным сукном, на котором в идеальном порядке разместились антикварные канцелярские принадлежности, включая богемского стекла чернильницу, непонятную штучку из тёмного дерева и набор шикарных перьевых ручек. А вот бумаг не было, не то что наверху. С общим ощущением перемещения во времени несколько диссонировал современный японский телефонный аппарат. Приглядевшись, она заметила также большой японский телевизор в углу с каким-то замысловатым ящичком сверху – видимо, пресловутый видеомагнитофон. Её знакомство с кабинетом прервал хозяин, который показался единственно лишним элементом во всём этом со вкусом подобранном интерьере:
– Что будешь пить? Мартини, кампари, виски с содовой? – так, между прочим, как будто рядовая советская продавщица регулярно употребляла или хотя бы раз в жизни пробовала что-то из перечисленного.
– А надо? – она почему-то решила принять правила игры и посмотреть, чем это закончится. В конце концов, надо разобраться в ситуации, раз уж она в ней оказалась.
Первое волнение, на удивление, улеглось, она почувствовала себя спокойнее, и способствовало этому одно обстоятельство – она по-женски интуитивно поняла, что он тоже волнуется.
– Конечно. Ты устала, нужно снять напряжение.
– А вы? Вы тоже устали и хотите снять напряжение?
Он не ожидал такой смелости и несколько растерялся. А потому принялся нарочито сосредоточенно перебирать красивые заграничные бутылки в неожиданно открывшемся прямо в стене ярко освещённом зеркальном баре. Она решила ничему уже не удивляться – всё происходящее напоминало сон, а мы же не удивляемся, что летаем во сне. Ей стало даже интересно, как он будет себя вести. Что-то подсказывало, что в моменте директор не опасен. Наконец, он определился:
– Да, у меня тоже был трудный день, поэтому предлагаю, не мудрствуя лукаво, выпить виски – самогон по-нашему.
Ему понравилась собственная шутка, и он снова ощутил контроль над ситуацией. Или это янтарный напиток, что так красиво играл на свету сквозь толстое стекло, вернул ему утраченную было уверенность.
– Нет, я самогон не хочу. Так и быть, могу выпить что-нибудь лёгкое, но, пожалуйста, не нужно это истолковывать неправильно. Вы собирались что-то обсудить, и уже довольно поздно.
– Нет-нет, что ты. Лёгкое так лёгкое. Вот, давай мартини. А я, пожалуй, всё-таки выпью виски, – он налил в хрустальные стаканы из разных бутылок и подал ей один. – Ну, за знакомство, так сказать, в неформальной обстановке.