Будь он проклят, если позволит Эди изучить манеру игры другого мужчины! И ни один мужчина, кроме него, не увидит ее с инструментом между ног! Это абсолютно неприемлемо! Но Гауэйн скажет ей об этом позже, наедине.
– Лила, ты можешь быть нашей публикой, – продолжала Эди, улыбаясь мачехе. – Обещаю, мы обязательно сыграем «Даруй нам мир».
Ярость почти слепила Гауэйна. Что написала Эди в том письме, из-за которого мачеха последовала за ними в Шотландию?
При свете свечей волосы Эди превратились в темный мед, отливавший отблесками солнечного света, запертого внутри. Жемчужины в волосах блестели светлым серебром среди моря золота, превращая Эди в драгоценность. ЕГО драгоценность!
Гауэйн жаждал уложить ее в постель, запустить руки в густые пряди. Но что-то мешало ему осуществить свое желание. Казалось неправильным, что его удовольствие от близости с ней настолько ошеломляющее, подхватывает его приливной волной, хотя, открывая глаза, он видит, что Эди наблюдает за ним с едва заметным туманом облегчения в глазах.
Сначала нужно поговорить с ней. Завтра. С глазу на глаз.
Гауэйн чувствовал себя одиноким. А одиночество хуже ада.
После ужина Эди поиграла часа два и лежала без сна в ожидании Гауэйна. Но он не пришел.
Она краем уха слышала, как суетится камердинер в комнате мужа… потом – тишина. Она долго не могла заснуть.
Наутро Эдит оделась и поднялась в детскую. Посмотреть, действительно ли Лила спала на узкой кровати гувернантки. Она увидела, что мачеха сидит на полу, растрепанная, неумытая, и играет в солдатики.
– Здравствуйте, – сказала Сюзанна, поднимаясь и подходя к Лиле, словно Эди собиралась украсть ее. Очевидно, Лила и Сюзанна обожают друг друга. И со стороны первой это не имело ничего общего с материнской любовью по отношению к последней.
– Здравствуй, – ответила она девочке. – Если хочешь, можешь называть меня Эди.
Тем более что о «маме» не могло быть и речи.
Потом Эди присела на корточки и стала изучать расстановку солдатиков. Их было очень много. Похоже, Лила командовала красными мундирами. А Сюзанна – синими.
– Кто побеждает? – спросила она.
– Это третья битва англичан против шотландцев, – пояснила Лила, подавив зевок. – Каким-то чудом шотландцы постоянно побеждают.
Она обняла Сюзанну за талию таким естественным жестом, словно знала ее с рождения.
– Три битвы! – воскликнула Эди. – И ты каждый раз проигрываешь! Господи, Лила, мы, англичанки, способны на большее!
– Эта англичанка встала на рассвете, – с достоинством объявила Лила. – Естественно, силы Его Величества выиграли бы любое сражение, происходившее в темноте.
Лила никогда прежде не поднималась рано.
– Каково тебе без сигар?
– Постоянно хочу есть, – нахмурилась Лила. – С таким аппетитом я стану круглой, как репка.
Сюзанна закатилась смехом.
– Репка! Репка! – взвизгнула она и, очевидно решив, что Эди не представляет особой опасности, побежала к камину, у которого шила Элис.
– Ты действительно поднялась на рассвете? – спросила Эди. Она никогда не видела Лилу такой, как сегодня. Уставшей, но с блеском полного довольства в глазах.
– Полагаю, дети вообще рано встают, по крайней мере Сюзанна. Она разбудила меня, взобравшись мне на живот. Мой живот размером с добрую репу.
Сюзанна метнулась обратно и обняла Лилу со спины.
– Сюзанне безразличен размер твоего живота, – заметила Эди.
– Кто это? – вскрикнула Лила, и поймав упиравшееся тельце, начала щекотать. – Не это ли абсурдное создание, которое разбудило меня еще до рассвета?!
Эди предположила бы, что Сюзанна кричит от боли, но Лила, очевидно, считала иначе.
– Сегодня я попрошу Гауэйна об ужине вдвоем, – сообщила она.
Пальцы Лилы замерли.
– Блестяще!
Она освободила Сюзанну и малышка села рядом с солдатиками.
– Предлагаю шампанское. Вообще, Эди, тебе нужно хорошенько выпить. Оказаться навеселе.
– Что такое «навеселе»? – спросила Сюзанна, подняв голову.
– Это когда долго кружишься, а потом тебя шатает, – пояснила Лила, сажая девочку на колени, словно не могла перестать касаться ее. – Пойдем, ужасное дитя. Ты окончательно меня измотала. Я отказываюсь вести очередную битву.
– Ты так считаешь? – с сомнением спросила Эди.
– Помнишь тот вечер, когда мы поехали на бал к леди Шаттл?
– Конечно.
– Я выпила больше шампанского, чем следовало бы.
– И как? – хихикнула Эди.
– В тот вечер я забыла все свои тревоги насчет детей и просто веселилась. Если прекратишь тревожиться, все будет хорошо.
– Надеюсь. В любом случае мне нужно идти. Работать.
– Поиграй для него, – прошептала Лила. – Нет ничего более эротичного. Когда твой отец играет что-то только для меня, я просто таю.
Эди вернулась в маленькую гостиную, размышляя, не сыграть ли действительно для Гауэйна, но там уже стоял Бардолф, уведомивший, что его светлость желает ее видеть.
Она спустилась в кабинет мужа, где лакей с оплывшей физиономией сообщил, что ему необходимо убедиться, свободен ли его светлость, поскольку тот строго приказал его не беспокоить.
Через минуту оказалось, что Гауэйн имеет возможность увидеть жену. Поэтому она в сопровождении Бардолфа последовала за лакеем в комнату. Там уже были новый управляющий и мэры двух соседних городков.
Гауэйн извинился и отвел Эди в сторону. У визитеров хватило такта удалиться на другой конец комнаты, но Бардолф подошел к столу, стоявшему сбоку от стола герцога и сел. Отсюда он прекрасно мог слышать разговор.
Эди глубоко вздохнула: «Бардолф – не та проблема, о которой стоит говорить сейчас».
– Я вызвал… – Гауэйн осекся и одарил жену абсолютно очаровательной улыбкой. – Прости. Я хотел поговорить с тобой и обсудить сегодняшний дневной концерт.
Эди изумленно моргнула.
– Так ты сумеешь прийти! Великолепно!
– Боюсь, работы так много, что я не могу терять день. Но к делу, Эди. Я не могу позволить тебе играть на виолончели перед публикой, особенно в присутствии постороннего мужчины.
Эди была раздосадована, но не удивлена.
– У меня специальная накидка, сшитая по приказу отца. Она сделана из шелка в складку и полностью скрывает виолончель. Но дело в том, что истинного музыканта интересует, как я играю, а не как при этом выгляжу. Надеюсь, Ведрен именно такой музыкант, но, конечно, не узнаю наверняка, пока не услышу, как он играет.
– Прости, что огорчил тебя. Эди.
– Ты меня не огорчил.
– Рад это слышать.
Герцог снова адресовал ей ласкающую улыбку, намекающую, что он помнил, какое удовольствие доставляли их постельные игры. Ему.
– Ты не огорчишь меня, потому что я буду играть, когда и где хочу.
Эди едва не трясло от гнева, такого жаркого, что, казалось, все ее тело охвачено огнем.
Гауэйн прищурился. Она подняла руку до того, как муж успел что-то сказать:
– Возможно, ты чего-то не понял и считал, что отец диктовал мне обстоятельства, при которых я играла. Но этого не было. Я делала ему честь, соглашаясь на его желание не видеть дочь играющей на публике. Меня просили репетировать с девушками Смайт-Смит, и я отказалась. Хотя это было не единственной причиной моего отказа.
– Я был бы более чем благодарен, если бы ты пришла к такому же соглашению со мной.
– Соглашение, Гауэйн, подразумевает согласие. Я не согласна выполнять твои распоряжения. Собственно говоря, учитывая твою самонадеянность, я вообще не соглашусь принять никакие правила. Ты должен руководствоваться моими приоритетами, и если я решу пригласить всю семью Смайт-Смитов сюда и устроить концерт в ближайшей мэрии, то так и сделаю!
Гауэйн застыл, словно пораженный молнией, и это показалось Эди зловещим знаком. Она ненавидела ссоры. Мало того, старалась ни с кем не спорить. Но тут другое. Она должна постоять за себя. Он старается ограничить ее в праве играть. Для нее это самое важное в жизни. Музыка – это ее душа.
– А если бы я посетил концерт сегодня днем?
Его губы едва двигались.
Эди практически чувствовала заинтересованный взгляд Бардолфа, впивавшийся в ее лопатки.
– Буду счастлива тебя видеть.
– Но не согласна на мою просьбу не играть в присутствии других мужчин.
– Просьбы я не слышала. Зато слышала приказ, – заметила она.
– Пожалуйста, воздержись играть в присутствии других мужчин.
– Я не стану выступать на публике, если ты того желаешь.
– Спасибо.
Лицо Гауэйна было бесстрастным, но когда Эди взглянула в его глаза, ей вспомнилось озеро, покрытое льдом.
– Ты волен послушать концерт, поскольку, как я понимаю, волнуешься, что я…
Что?! Неужели Гауэйн вообразил, что она будет флиртовать с этим молодым французом? Отбросит виолончель и займется тем, что находит не только болезненным, но и неприятным?
Его взгляд стал еще более жестким.
– Я бесконечно доверяю тебе. Но мне не нравится тот факт, что твой партнер получит возможность смаковать свою похоть каждый момент вашей совместной игры.
Эди покачала головой, но неожиданно ощутила нечто вроде сочувствия к мужу.
– Ты не понимаешь, что такое дуэты. Я буду играть только с истинным музыкантом. Не проговори я с Ведреном два часа прошлой ночью, мне бы в голову не пришло с ним играть. Уверяю, он будет думать о музыке. Не о моей позе. Сегодня мы будем репетировать в саду, если захочешь присоединиться к нам, буду рада, – добавила она и, повернувшись, присела перед всей комнатой в реверансе, после чего выбежала за дверь.
Но ушла Эди недалеко. Миссис Гризли поймала ее, потащила в гостиную и стала бомбардировать вопросами. Прошло два часа. К ним присоединился Бардолф и пятнадцать минут повествовал о бельевом чулане в горном поместье около Комри: там завелись мыши.
Мыши?
Мыши были всюду. Но Эдит удалось внушить Бардолфу простую истину: мыши – это его забота.
Прошел еще час, прежде чем Эди поняла, что если не организует управление домом как следует, у нее никогда не будет времени поднести смычок к струнам. Очевидно, такое большое хозяйство вести нелегко.