Но они сидели у очага, и он обогревал их, и, когда говорить было не о чем, можно было смотреть на огонь, а запах горящих поленьев навевал воспоминания.
Элис сказала:
- Мне кажется, что я никогда никого не любила, кроме Бена, кроме моего брата.
Ее слова поразили Рут. Но потом пришло нежданное чувство понимания, тепла и облегчения. Так вот почему, значит, Элис никогда не любила ее, чуждалась, старалась принизить. Вот оно что. Виной всему ее любовь к Бену. Ведь Рут отняла его у них.
Но любовь к Бену была вместе с тем и узами, связавшими их, - первыми узами в жизни Элис. Но прежде чем она осознала это и смогла принять, Бен умер.
А теперь Элис ждала ребенка от человека, которому не было до нее дела. Зачем она, вообще-то, связалась с ним? Раз не было там ни любви, ни даже взаимной симпатии, то что же тогда могло соединить их?
- Ты что, не понимаешь, каково это - жить в нашем доме? Ты не в состоянии себе этого даже вообразить? Как я ненавидела этот дом, годами ненавидела, годами! Один только Бен умел заставить почувствовать себя там как дома, почувствовать, что и там можно быть счастливой. Быть самой собой. А потом он умер, и не осталось ничего. Остались вечно плачущая и причитающая мать и отец - а какой кому от него толк?
- А Джо...
- Джо? Он еще ребенок.
Нет, подумала Рут, о нет! Джо понимал все куда лучше любого из них. Но она промолчала об этом.
- И все эти годы я должна была сидеть и выслушивать, что она мне втолковывала. Какие планы она для меня строит, кем я должна стать, что готовит для меня судьба. Она не хотела дать мне жить своей жизнью, ей нужно было, чтобы я жила по ее указке, так, как нравится ей, чтобы я была такой, какая ей угодна. Она никогда не знала, что я такое на самом деле. Да и ни про одного из нас она не знала ничего. Она называет меня гордячкой. Ну а сама-то она кто? Что все время клокочет там у нее внутри, как не гордость? Да, я должна была сделать что-то, вырваться оттуда, уйти куда-то. Мне было все равно куда. Лишь бы показать ей, что я могу идти своим путем.
- Понятно.
Да, Рут ясно понимала, что творилось там, в этом доме, почему Элис назло и с отчаяния ушла к Робу Фоули, кузнецу, хотя и не ставила его ни в грош. Но он был именно тем, что презирала Дора Брайс, - человеком, который, на ее взгляд, недостоин был даже поклониться ее дочери.
Но вот оказалось, что Элис понесла от него, и ее выгнали из дома и приказали никогда не возвращаться в Фосс-Лейн: пусть делает что хочет, родит ребенка или не родит, пусть живет как знает, найдет себе друзей, дом, мужа или останется одна. Дору Брайс это не интересовало.
- Она кричала и визжала не умолкая: "Вон отсюда, вон!" И не желала слушать, что говорил отец, - а он хотел, чтобы я осталась. Он хотел покоя. "Лишь бы в доме был покой". Ему не было стыдно за меня. Но она сказала: "Вон из дома!" А я даже рада была уйти. Не такой это дом, чтобы торчать в нем дог конца жизни.
Элис закрыла глаза. Лицо ее было бледно от изнеможения, кожа туго обтягивала скулы. Рут думала, как могут люди так поступать - выгнать родное дитя из дома, не пожелав ни выслушать его, ни простить?
Она сказала:
- Хорошо, что ты пришла сюда. Ты правильно сделала.
- Я не хочу, чтобы ты меня жалела. Не хочу, чтобы ты просто из чувства долга позволила мне остаться здесь. Только потому, что я - сестра Бена. Не думай, что это чему-то поможет.
- Я знаю.
- Я найду куда пойти. Устроюсь как-нибудь. Когда голова начнет варить.
- Тебе надо остаться здесь.
- Ты же меня не любишь.
- Я тебя еще просто не знаю, - сказала Рут, и это была правда. - Да и никогда не знала.
- А ты когда-нибудь хотела узнать? Пыталась?
- Нет.
- У тебя был Бен. Ни о чем больше ты и не думала.
- Верно.
- Да я не корю тебя за это. Ты так не думай.
И тут она расплакалась, совсем безмолвно; слезы бежали по ее лицу и высыхали на щеках, а Рут сидела рядом, протянув руки к очагу, уставившись на огонь, и молчала. Сколько слез, думала она. О господи, сколько повсюду слез! Сколько горя, отчаяния, безнадежности, злобы, одиночества, непонимания! Ей казалось сейчас, что все люди, которых она когда-либо знала, вечно плакали не осушая глаз, что все дни и ночи истекших месяцев были полны слез, и только слез.
И так будет и дальше? О, как долго будет все это длиться?
Рут постелила постель в маленькой комнате, и Элис, измученная, тут же легла. А Рут еще с час сидела у очага, пока не убедилась, что Элис заснула. В доме царила тишина, только время от времени разваливались поленья в камине, рассыпая с треском искры. И все уже ощущалось по-другому, потому что в доме была еще одна живая душа, чье присутствие, казалось, заполняло в нем все углы и закоулки.
Рут понимала: то, что ей предстоит сейчас сделать, нужно ей самой в такой же мере, как Элис; это был один-единственный выход, а она сама единственный человек, от которого это зависело. Она не могла дольше оставаться здесь одна-одинешенька, отгораживаясь от всех, она даже и не хотела этого больше. Неправильно это. Нельзя так жить. Всяческие размолвки и скрытую враждебность надо как-то преодолеть и забыть, и она повинна не меньше других - быть может, даже больше.
Она надела пальто и вышла. Ветер все еще бесновался, дул ей в спину, едва не сбивал с ног. Деревья гнуло, раскачивало и бросало из стороны в сторону, словно корабли в бурю. Последние сладковато-гнилостные осенние ароматы умирания развеялись, уступив место холодному, чистому дыханию зимы. В лесу листья облетали на землю, их наметало в груды, подобные сугробам сухого снега, и назавтра сквозь сетку голых ветвей уже вот-вот проглянет ясное небо.
Луны не было. Но Рут уже так привыкла к этим ночным тропинкам и просекам, что могла бы без труда найти дорогу через поля и рощи; каждый шаг был ей здесь знаком, она могла бы брести даже вслепую.
У околицы она приостановилась, чтобы перевести дух и подбодрить себя, втайне надеясь теперь, что там все уже легли спать и у нее будет предлог повернуть обратно. Потому что она боялась их, не знала, что ей им сказать, как к ним подступиться. Они были для нее словно люди, говорящие на другом языке, - такой огромной казалась пропасть между ней и ими.
Она сказала себе, что они такие же, как она, такие же люди, с такими же чувствами, скорбями, одинокие, стареющие. Такие же, как все. Так ли это?
Сквозь опущенные шторы проглядывал свет. Вся внутренне сжавшись, Рут медленно направилась к дому. Она думала: "Помоги же мне, прошу тебя, помоги!" Она обращалась к Бену, она по-прежнему была так беспомощна без него, никогда не знала наверняка, правильно ли поступает, то ли говорит, что надо.
Помоги мне!
Узкую улочку сотрясали порывы ветра.
Входя в эту комнату следом за Артуром Брайсом, Рут вспомнила, как она впервые вошла сюда с Беном и что она тогда чувствовала. Казалось, это было сто лет назад - такие произошли в ней перемены с тех пор. Но они не изменились. Дора Брайс взглянула на нее без всякого интереса. И не произнесла ни слова.
В комнате было жарко, языки пламени высоко взмывали вверх над каминной решеткой, мебель тесно громоздилась вокруг. Рут ощутила удушливый запах и снова, как в то утро, в утро похорон Бена, увидела, казалось, перед собой эти черные фигуры, усевшиеся, словно стая ворон, на всех стульях и взиравшие на нее с немым укором.
Нет, она не может осуждать Элис за то, что ей захотелось вырваться из этого дома, убежать куда глаза глядят.
Артур Брайс пододвинул для нее стул - слишком близко к огню, - но она все же села, пристроилась на краешке стула, чувствуя, как у нее сдавило горло, пересох и не ворочается язык. Помоги мне!
Наконец Артур Брайс заговорил:
- Ветрено сегодня. Здорово ветреная ночь.
- Да, - сказала Рут и, поглядев на Дору Брайс, торопливо добавила: - Я пришла рассказать вам об Элис. О том, что с ней все в порядке. Она у меня дома. Я подумала...
- Я не желаю слышать ее имени в своем доме. Была бы крайне тебе признательна, если бы ты не приходила сюда, не напоминала нам о ней, не ворошила все снова. С этим покончено. Она осрамила нас, и что, по-твоему, должна я теперь чувствовать?
- Но, прошу вас, послушайте... - Рут уже взяла себя в руки - она не даст воли гневу. Все это было, хватит.
- Почему это ты вдруг заявилась сюда?
- Я хотела... Я знаю, что мне давно следовало прийти. Сказать, что я перед вами виновата. Мне хотелось сделать что-то... что-то сказать вам.
- О чем тут еще говорить?
- Дора...
Но она повернулась, смерила мужа презрительным взглядом, и он умолк, глубже уйдя в свое кресло, вмиг побежденный.
- У тебя никогда прежде не было времени для нас.
- Я хотела, чтобы все стало по-другому. Хотела попытаться. И сказать вам, что Элис может жить у меня, а вы - навещать ее там. Если и она этого хочет.
- Да, вы обе скроены на один лад, ни одной из вас никогда не было дела до других.
- Это не мы... - Но она тут же прикусила язык. - Мы все должны быть друзьями. Господи, да какой во всем этом смысл, к чему это приведет? Зачем нам продолжать распри, продолжать не любить друг друга, не видеться друг с другом? Даже не попытаться? Можем же мы хотя бы попытаться!
Но Дора Брайс только молча отвернулась от нее и снова уставилась на огонь.
Рут сказала уже в отчаянии:
- Ради Бена. Хотя бы ради его памяти не должны мы разве постараться стать друзьями? Он был вашим сыном и моим мужем. Разве нам не пришлось пройти через одни и те же испытания? Он умер, и мы ведь одинаково чувствуем утрату. Разве это не связало нас друг с другом? Так же должно быть, должно!
- Откуда тебе знать, что я пережила? Ты ничего не знаешь. Я носила его под сердцем, я родила его, растила. Что ты можешь в этом понимать?
- Ничего. Но Бен...
- Ни одна из вас ничего в этом не понимает.
- Другие тоже страдают, - с запинкой проговорил Артур Брайс. - Каждый по-своему. А в конце концов у всех одно и то же.