— Укроюсь в другом месте.
— Я знаю одну подходящую квартиру в Париоли.
— Прекрасно, — ответил он.
— Такой выход вас устраивает?
— Не мог его даже предвидеть.
— Об этом месте никто не знает, и оно сейчас свободно.
— Ясно.
— Поцелуйте же меня, а?
Сент-Роз двинулся к ней, но Сандра, трепетная, жадная, уже была рядом, руки ее схватили его за плечи, губы неловко, но пылко прижались к его губам.
9
В это же самое время Филанджери с пипеткой в руках готовился принять в своей мастерской прописанные ему капли от ревматических болей. Он услыхал, как стукнула на лестнице дверь лифта, и, держа в руке стаканчик, внимательно прислушался. Раздался звонок, но скульптор, словно это было для него крайне важно, не двигаясь с места, продолжал разглядывать налитую в стаканчик жидкость. При этом он видел искаженные стеклом окружающие предметы и особенно заинтересовался бронзовой кошкой, странно вытянутой по вертикали и обликом своим напоминавшей священные изображения с барельефов древних гробниц. Филанджери понимал, что, забавляясь таким образом, выигрывает не больше нескольких секунд, и потому проглотил содержимое стаканчика (в эту минуту послышался стук, и Филанджери подумал: «Не иначе как они бьют ногами в дверь»), тщательно закупорил пузырек с лекарством, главным образом чтобы доказать самому себе, что нервы его в порядке, и не спеша пошел открывать дверь. С ним коротко поздоровались двое мужчин, и старший, с раскосыми, как у китайца, глазами, негромко сказал: «Полиция». Оба они шляп не сняли. На вопрос Филанджери: «Что вам угодно?» — ответа не последовало.
Они решительно прошли в коридор и направились в мастерскую.
— Вы Сальваторе Филанджери, скульптор?
— Да.
— У вас есть при себе документы?
— Разумеется.
Полицейский со скучающим видом просмотрел бумаги и вернул их.
— Вчера вечером кто-то остался у вас ночевать.
— Правильно.
— Его имя?
— Марчелло Гуарди.
Он чуть было не назвал первое пришедшее в голову имя, но вовремя вспомнил, что представил Сент-Роза Тавере под этим самым псевдонимом Гуарди.
— Его адрес?
— Мне он неизвестен.
— Вы в этом уверены?
— Знаю лишь, что живет он где-то возле площади Мадзини.
Пока один полицейский, сощурившись, что-то записывал в блокноте, другой, непрерывно чихая, шарил повсюду, рылся по углам, даже согнал с места кошку, спавшую за театральной ширмой.
— Его профессия?
— Сейчас он зарабатывает частными уроками.
— Какими именно?
— По философии.
— И вы действительно не знаете адреса человека, которого в нарушение правил оставили на ночь?
— Ко мне в мастерскую приходят многие. А он задержался, потому что мы играли в шахматы. И я предложил ему остаться у меня.
Все это было сказано естественным тоном, с простодушным выражением лица. После ухода Мари и Сент-Роза он много думал о том, как будет себя вести и что скажет в случае необходимости. Второй полицейский направился в другие комнаты. Было слышно, как он, не переставая чихать, открывал и закрывал двери. Вскоре он вернулся обратно, неся несколько баночек сгущенного молока и небольшие пачки сахара.
— Там еще осталось, — сказал он простуженным голосом.
— Как вы это достаете? — спросил полицейский, похожий на китайца.
— Молоко — через международный Красный Крест, а остальное — через одного женевского друга.
— Вы могли бы это доказать?
— У меня сохранились не все квитанции. Я не предполагал, что мне придется отчитываться, однако продукты получены мною вполне законным путем.
— А Марчелло Гуарди был у вас впервые?
— Я уже сказал. Он позвонил и попросил разрешения прийти.
— Как вы думаете, такие визиты еще повторятся?
— Вчера вечером, к примеру, кроме Марчелло Гуарди, у меня был офицер итальянской полиции капитан Альфредо Рителли, двое сотрудников Римского радио — Энцо Тавера и Адриано Локателли, две молодые дамы — одну из них зовут Мари Леонарди, другую — Джина Сарди, обе тоже работают на радио.
— Да, но всех этих людей вы знали раньше!
— Кроме капитана Рителли, который пришел ко мне впервые и с той же самой целью — познакомиться, посмотреть мои работы.
Он чувствовал, что говорит непринужденно и может рассчитывать на доверие.
Кошка вылезла из-за маленькой театральной ширмы и улеглась на дощечке около занавеса среди ярко раскрашенных марионеток. Полицейский окинул взглядом скульптуры, словно хотел проверить, действительно ли они заслуживают такого интереса и такого наплыва поклонников.
— У меня пока все, — сказал он и закрыл свой блокнот. Второй полицейский поставил на стол банки с молоком и пачки сахара. Измученный насморком, он непрерывно тер нос, ставший уже багровым. Филанджери вежливо проводил обоих полицейских до лифта, уверенный, что выпутался вполне благополучно.
В начале первого зашла Мари, и он слово в слово рассказал ей о небольшом допросе, который ему учинили, и о всех подробностях этого посещения. Рассказ произвел на нее неплохое впечатление, и она подумала, что происки Таверы на этом закончатся. Мари принесла Филанджери несколько картофелин. Он сварил их в молоке, и они вместе пообедали. Потом Мари зашла за ширму и взяла две сделанные самим скульптором марионетки, одну — для роли Таверы, другую — для роли Сент-Роза. «Вы грубиян!» — кричал один. «Я вам подрежу крылышки!» — вопил другой. Старик хохотал. А кошка, сидя в своей корзинке, издали поглядывала на них.
Через час после ухода Мари в дверь снова позвонили. В человеке, который стоял на площадке, закутав шею теплым кашне, Филанджери узнал Линареса, своего соседа, смуглого уродца с красными веками и блуждающим взглядом.
— Что вам угодно? — спросил Филанджери.
— Могу я побеседовать с вами кое о чем, близко вас касающемся?
— Заходите.
Войдя в мастерскую и машинально приглаживая волосы, Линарес сказал:
— Вы меня знаете, синьор Филанджери.
Филанджери было известно, что сосед, старый таможенный чиновник, в начале войны потерял жену и теперь жил на маленькую пенсию. Свое испанское имя, как говорили, он унаследовал от дедушки-латиноамериканца. Филанджери удивился его приходу, но старался этого не показать. Он частенько видел, как этот Линарес о чем-то мечтал на балконе, глядя на реку, которая виднелась из-за крыш, и непрестанно прочищал себе то уши, то ноздри длинными крючковатыми пальцами, одет он был вполне опрятно, и тем не менее во всем его облике было что-то нечистоплотное.
— Присаживайтесь, — предложил скульптор.
Сосед высматривал местечко поудобней и после некоторых колебаний выбрал диван. Филанджери знал также, что жена соседа, по которой тот носил траур, была женщина крупная и сильная, но умственно неполноценная и посему служила в доме козлом отпущения. Рассказывали, что, когда муж хотел дать ей пощечину, ему, чтобы дотянуться, приходилось прыгать, как кенгуру. Его считали человеком весьма сомнительной нравственности. Овдовев, он начал водить к себе молоденьких девчонок, с которыми знакомился в бедных кварталах.
— Чем могу служить? — спросил скульптор.
— Синьор Филанджери, — ответил сосед, — я хочу предупредить вас об одной важной вещи.
Филанджери внимательно посмотрел на гостя, и у него мелькнуло подозрение, что этот необычный визит может быть связан с приходом полицейских, но он предпочел не спешить. Кроме того, он чувствовал усталость, и его красные опухшие руки болели.
— Вы ведь знаете, что еще недавно я вел себя весьма неразумно и сделал несчастной женщину, которая была просто святой, и, конечно, не заслуживаю снисхождения.
Филанджери вспомнил ночи, когда из соседней квартиры до него доносились крики душевнобольной женщины.
— С тех пор я делаю все, что могу, чтобы загладить причиненное мною зло, но я понимаю, что никому еще не внушаю доверия. Однако я стараюсь по мере моих сил, вы меня поняли?
— Не понимаю, к чему вы клоните.
— Сейчас поймете, — ответил Линарес.
Он помолчал, ожидая, пока кошка пройдет через мастерскую.
— Кошки приносят несчастье, — доверительно сказал он. — Особенно когда перебегают вам дорогу слева направо.
— Вернемся к делу, — сказал Филанджери.
Не спуская глаз с кошки, Линарес торжественно объявил:
— Синьор Филанджери, вас скоро арестуют!
Воцарилось молчание, во время которого скульптор подумал, уж не провокация ли все это или, быть может, злая шутка, придуманная Таверой. И в то же время он чувствовал, что в голове у Линареса родилась и пышным цветом расцвела странная мысль, напоминавшая тропическую орхидею.
— Недавно, — сказал Линарес, — полиция опрашивала всех ваших соседей.
— Ну и что же?
— Они хотели узнать, приходил ли кто-нибудь из них к вам с жалобой на шум в вашей мастерской.
Снова молчание. Филанджери подумал, что, пожалуй, он слишком рано успокоился после полицейского допроса. Механизм, пущенный в ход этим тупицей Таверой, остановится не так скоро, как он предполагал.
— И это все? — спросил скульптор, скрывая тревогу.
— Еще кое-что есть, синьор.
— Слушаю вас.
— Вот что: оба полицейских спрашивали меня, часто ли к вам ходят люди. Я сказал — да.
— А дальше?
— Ну, я ведь что-то слышу через балкон. Конечно, не подслушиваю, но слышу.
— Принимать у себя людей никому не возбраняется.
— И я так думал. Но они интересовались, остается ли у вас кто-нибудь на ночлег.
— Такое случалось. По правде говоря, редко. Тем не менее бывало.
Он уже начинал беспокоиться. Глаза Линареса бегали из стороны в сторону, и скульптор догадывался, что он готовит какой-то подвох.
— Разумеется, разумеется, синьор. Но я осведомил их об одном особом случае.
— О чем же?
— О том, что кое-кого вы укрывали у себя довольно долго. Почти две недели.
— А вы в этом уверены?
— О синьор, у меня отличный слух. Зрение мое ослабело, но, благодарение богу, уши у меня безупречны.