ть клинком? Или у нее бы рука не поднялась?
А все же очень сильно за последние несколько дней изменилась она сама, очень сильно. Больше, пожалуй, чем за всю свою прошлую… точнее, за все свои прошлые жизни в обоих мирах… Переплетающиеся миры! И когда только закончится это наваждение?
Филипп тоже оказался далеко не так прост, как можно было подумать поначалу. Многослойным он был, как миры, между которыми подвешена сама Аврора. Лучше бы, конечно, вообще не думать о нем, да разве получится? У нее из головы не шел поступок принца на лесной полянке. Со спрятанным мечом, ложью и так далее. Отвратительный, по мнению Авроры, поступок. И непростительный.
Хотя с другой стороны… Может быть, и вправду не стоило Филиппу признаваться перед первой встречной девушкой в том, что он принц? Откуда ему было тогда знать, может он довериться ей или нет?
Но разве он не влюбился в нее с первого взгляда? Сам говорил много раз, что с первого. А почему же тогда не признался? Почему солгал? Если подумать, то кем бы она ни была — Розой ли, Авророй ли, — жизнь ее оказывалась сплошной чередой лжи и предательств. Что это — судьба или особенность нереальных миров? До чего же все надоело! Аврора чувствовала, что смертельно устала от такой жизни, ей нестерпимо хотелось проснуться, оказаться среди настоящих, не выдуманных людей. Заглянуть им в глаза. Сбросить с себя, словно змеиную кожу, свое пропитанное ложью прошлое.
— Мы уже близко? — нарушила она затянувшееся молчание.
— Странное здесь место какое-то, — спокойно, боясь нарушить возникшее между ними хрупкое равновесие, ответил Филипп. — Давно должны были показаться большие валуны, а их нет. Но как только увидим те валуны, можно считать, что пришли. Там только совсем чуть-чуть вдоль ручья пройти останется.
— Вдоль ручья. Я помню тот ручей.
Едва Аврора произнесла эти слова, как на нее обрушился новый шквал воспоминаний. Перехватило дыхание, но принцесса, преодолевая себя, продолжала идти дальше. А образы, запахи, звуки лились струей, в лихорадочном темпе сменяя друг друга.
…Валуны. Маленькая Роза играла возле этих валунов, она и сейчас чувствует на ощупь их шершавую поверхность. Вот валун, на вершину которого Роза забиралась в детстве. А возле этого валуна она собирала черные камешки, которыми можно было рисовать, как углем. А на этом валуне она однажды «свила» гнездо орла. И сама, разумеется, стала этого орла изображать.
…А вот и тетушки, заставшие Розу за этой игрой.
— Слезай немедленно! — кричит ей снизу Флора. — Леди так себя не ведут!
Две другие тетушки скептически смотрят на Флору.
— Я хочу сказать, что она же не сможет… Ну, когда… — говорит им Флора, и ее слова кажутся Розе полной бессмыслицей. Тогда кажутся, не теперь.
— А я думаю, что, если бы принцессы больше лазили по камням, порядка в мире было больше, и не случалось того, что происходит теперь, — вставляет Меривеза. Тоже чушь полнейшая. Тогда Роза подумала, что про принцесс тетя Меривеза так просто сказала, из ехидства.
— Нам необходимо наконец определиться, — рассудительно вступает Фауна. — Мы воспитываем ее как леди или как простолюдинку из леса? У нас до сих пор нет с этим ясности.
— Сложный, сложный выбор, — морщится Флора, прикладывая руку ко лбу. — В ней всего хватает: и природной грации, и благородства… Я думаю, мы обсудим это позже, а пока давайте оставим ее в покое.
Тогда маленькая Роза уцепилась за это спасительное «оставим в покое», а все остальное благополучно выбросила из головы.
Теперь, став взрослой, Аврора понимала, как трудно было тетушкам-феям растить принцессу, которая не знала о том, что она принцесса. Постепенно становились понятными их попытки — немногочисленные, правда — обучить девочку некоторым правилам этикета. Например, правильно выбирать за столом нож и вилку. Правильно пользоваться ими. Знать несколько фигур каждого придворного танца. Уроки эти, как уже было сказано, были редкими, случались только тогда, когда феи вдруг вспоминали о том, что они воспитывают принцессу. О принцессах же они, следует признать, очень мало что знали, поэтому детство Розы можно считать счастливым — по большей части никто не мешал ей бегать, прыгать и вообще делать все, что угодно, потому что это нормально. Для фей нормально, разумеется.
А каким было бы ее детство, живи она в замке? Если верить Филиппу, не видать бы ей тогда той свободы, которая была у нее в лесу. Авроре и мечтать не пришлось бы о том, чтобы по валунам полазить или вместе с лисами поохотиться. Хотя, с другой стороны, у нее были бы любящие родители. Может быть.
А может быть, оказались бы такими же родителями, как у Филиппа — ничего. Или, точнее, ничего особенного. Так, поцелуй утром перед завтраком, поцелуй на ночь, пара ничего не значащих слов днем…
Это становилось невыносимо. Поток воспоминаний сводил Аврору с ума, показывал ей одни и те же события в совершенно разном, совершенно неожиданном свете, переворачивал все с головы на ноги. Заставлял принцессу сочувствовать тем, кто всю жизнь лгал ей.
— Хочешь, я тебя понесу? — спросил Филипп, кладя на плечо Авроре свою руку. Невовремя он ее положил. Принцесса стряхнула ее и с чувством выругалась.
Шагала Аврора с трудом, стиснув зубы. Из носа у нее что-то текло — кровь, наверное, но не было сил даже поднять руку, чтобы вытереть ее.
Больше всего ей сейчас хотелось, чтобы ее, как маленькую, взяли на руки тетушки, приласкали, успокоили, накормили-напоили и уложили спать. Аврора чувствовала себя несчастной, у нее все болело, кружилась голова. Может быть, все-таки разрешить Филиппу понести себя? Ему это, пожалуй, только в радость будет…
«А ну-ка, соберись!» — мысленно прикрикнула на себя принцесса, а вслух решительно ответила:
— Нет! Я сама!
Филипп ничего не ответил, только пожал плечами и пошел дальше рядом с Авророй.
Тропинка спустилась в глубокую канаву, по которой, судя по всему, тек когда-то ручей. Сейчас от него остались лишь влажная галька и острые камни, о которые принц и принцесса не раз споткнулись, не сделав и пятнадцати шагов.
Аврора раздраженно шевельнула пальцами и подумала, что если это действительно ее собственный сон, то их путь должен быть вымощен не острыми мокрыми камнями, а сухими гладкими булыжниками. Или утрамбованной ровной землей.
Стоило ей об этом подумать, как камешки на земле сдвинулись с места, а следом за ними пополз и песок. Заметив это, Филипп так и замер с поднятой ногой, потянув на всякий случай руку к своему мечу.
Аврора нахмурилась, из последних сил пытаясь сосредоточиться. Почему камни и песок никак не могут понять, куда им нужно двигаться? Почему земля не выравнивается? Почему камни расползаются по ней в разные стороны, словно убежавшие из корзины раки?
Принцесса недовольно хмыкнула.
Филипп все же рискнул положить свою руку ей на плечо и осторожно негромко сказал:
— Послушай, Роза, мне кажется, мы забрались сейчас в самые темные глубины твоего подсознания, в самую сердцевину твоего сна. Я думаю, здесь тебе просто сложнее проявить свою силу, слишком многое давит, и…
— Отстань ты со своими теориями, и без тебя тошно.
— Ну хорошо, давай по-простому, без теорий. Согласись, ты еще не Малефисента, чтобы у тебя все получалось. Она-то, что ни говори, уже несколько сотен лет в своей черной магии практикуется.
В ответ Аврора сердито прорычала, еще больше нахмурилась, но возражать не стала, признала правоту принца.
Тропинка выбралась из канавы наверх и вскоре вывела их на поляну. Деревья расступились, показались поросшие мхом валуны, а там и ручей весело зажурчал.
— Мне кажется… Мне кажется, я узнаю это место, а ты? — медленно сказала Аврора, дрожа от волнения. Неужели хоть что-то в ее сне начинает наконец приобретать смысл и становиться правильным?
Принцесса с удивлением заметила, что Филипп не слушает ее. Очень странно. До сих пор он ловил каждый жест Авроры, каждое слово, даже если она обижала его. Что это с ним?
— А ты помнишь это место? — настойчиво переспросила принцесса.
Принц не ответил, он просто молча указал подбородком вперед, где чуть дальше на той же тропинке стояла маленькая девочка лет шести. Стояла совершенно спокойно, уверенно, прочно опираясь ногами о пыльную землю.
Так-так-так, новое испытание? Какое уже по счету за последние пару дней?
Аврора внимательнее присмотрелась к девочке. Она была похожа на бродяжку — босая, в мятом серовато-розовом сарафанчике и нелепой, напоминающей корявый детский рисунок короне на светлых волосах. Бледненькая, чахлая, с сиреневыми кругами под широко раскрытыми глазами.
Аврору вдруг охватил панический страх, тронул ее спину своими жуткими ледяными пальцами.
А вот девочка, казалось, никакого страха не испытывала, неподвижно, почти безмятежно стояла на тропинке, окруженная синими тенями, выползающими из сумерек древнего леса. Девочка стояла и молчала, явно ожидая, что принц и принцесса заговорят с ней первыми.
— Кто… — начала Аврора.
— Убей ее! — прервал принцессу Филипп. — Это демон!
Не колеблясь ни секунды, он выхватил меч и бросился к девочке.
Аврора перехватила принца, остановила его, хотя и не могла бы объяснить, почему она это сделала. Пожалуй, не потому, что он собирался вонзить клинок в тело беззащитной маленькой девочки с длинными ресницами. Во всяком случае, не только потому.
Да, Филипп почти наверняка прав, и эта девочка — очередной демон, посланный Малефисентой. Но при этом в ней было что-то удивительно знакомое. Что именно? Выражение лица? Поза? Что-то еще, неуловимое?
Девочка едва заметно улыбнулась:
— Ничего страшного. Он все равно не смог бы меня тронуть.
Голос ее звучал очень странно. Казалось, что девочка стоит рядом, а не в десятке шагов, и негромко шепчет, зная, что каждое ее слово будет услышано.
Филиппу очень не понравились ни слова девочки, ни ее тон. Авроре, если честно, тоже, поэтому она и не остановила принца, который сделал вторую попытку броситься на девочку.