– Сколько еще ты собираешься ждать? – заволновалась Кати, и ее голос прозвучал мягко, без намека на агрессивность.
Я потянулась за бокалом и отпила глоток, обратив вдруг внимание на накрывшую нас колдовскую черную ночь.
– Хорошо, что ты здесь, – произнес Матье после минутного молчания. – В эти выходные мы проинспектируем сад и дом вместе.
Он знал о “Бастиде” достаточно, чтобы оценить ее состояние, к тому же разговоры о сложных личных отношениях вызывали у него чувство неловкости. Поэтому Матье было комфортнее сменить тему, обратиться к тому, что он любит. Он регулярно следил за усадьбой и делал это, еще когда были живы мама с папой. Такое решение устраивало обе стороны. Мой отец из-за возраста уже не справлялся и предложил Матье взять заботы об усадьбе на себя, а взамен он получал право на использование земли и одной из служебных пристроек. Матье с удовольствием принял предложение, поскольку у них не было средств на покупку чего-либо кроме маленького деревенского дома без нормального участка. Он и так был целыми днями при деле, но дополнительная работа была ему в радость. Единственный раз, когда он, наверное, пожалел о заключенном соглашении, это в день смерти моих родителей: именно Матье нашел их в постели уснувшими навек. Мы никогда об этом не говорили, но с тех пор стали еще ближе, и наша дружба приобрела братский оттенок.
– Все хорошо?
– Конечно. Так, обычная текучка, и только. Можешь не волноваться, случись что, я бы тебе сразу сообщил!
Тут на меня напала неудержимая зевота, накатила усталость.
– Пошли спать, – объявила Кати.
Через несколько минут, когда ее муж был уже наверху, она прижала меня к себе:
– Хороших тебе снов. Поговорим обо всем, когда ты захочешь.
– Спасибо.
Она отпустила меня и стала подниматься по лестнице. Ее изящная фигурка вскоре исчезла из виду, но перед этим она успела помахать мне. Я выключила последнюю лампу и зашла в спальню. Вынула из чемодана, валявшегося в углу, косметичку с туалетными принадлежностями. В “Бастиде” у меня была одежда, и я всегда уезжала из Парижа, захватив только самое необходимое, как если бы меняла кожу, перемещаясь из одного места обитания в другое. Скользнув под одеяло, я блаженно охнула. Как хорошо очутиться в своей кровати, в своей спальне. Как будто сам факт пребывания здесь помог мне сбросить груз с плеч. Мне казалось, будто я далеко-далеко от всего и покинула Париж давным-давно. Все отдалилось от меня. Нога удивительным образом беспокоила меньше – я, конечно, привыкла к боли, но здесь она на самом деле стала слабее. Ну да, голеностоп был теперь защищен и приходил в себя, уже две недели покоясь в лонгетке, однако после приезда я и сама чувствовала себя лучше, как-то спокойнее, увереннее, а мои вечные сомнения отступили. Кати и Матье обладали даром умиротворения. Их простота и любовь помогали мне сбросить стресс. И мне стало легче, после того как я призналась в некоторой запутанности отношений с Эмериком. Довериться, не опасаясь жесткой реакции, я могла только им. Именно в этом я и нуждалась: знать, что могу выговориться, если мне захочется, и меня выслушают. Веки уже готовы были захлопнуться, когда я сообразила, что забыла телефон в гостиной. Я не проверяла его ни разу, с тех пор как вышла из поезда! Сейчас я тоже оставила его там, где он лежал.
Выходные пролетели весело – с шутками, чтением и играми с Максом, хлопотами на кухне и болтовней с Кати на солнце. И конечно, я в компании Матье обстоятельно осмотрела сад и дом, чтобы удостовериться, что все в порядке. “Бастида” чувствовала себя хорошо, хотя мне надо будет в ближайшие месяцы организовать небольшой косметический ремонт. До конца сезона, впрочем, можно подождать, но дальше откладывать нельзя. Чтобы избежать серьезных проблем, кое-что придется сделать до наступления зимы. В воскресенье утром Матье объявил за завтраком, что сейчас самое время наполнить бассейн водой, а я не возражала. Погода стояла благодатная, и в ближайшие дни мы могли бы порадовать себя купанием в бассейне. Матье позвал сына и приступил к работе. Кати, провожавшая глазами любимых мужчин, растрогала меня до глубины души. Она обернулась ко мне с робкой улыбкой на губах.
– Что?
– Я заметила, что ты еще не переступила порог танцевального зала.
– Ну ты даешь! Я даже побаиваюсь тебя! – притворно возмутилась я.
Я страдала от невозможности его использовать и нарочно оттягивала этот момент. Боялась, что это будет мучительно…
– Хочешь, откроем его вместе? Можно мне пойти с тобой?
Ее предложение избавило меня от тяжкого груза. Одна бы я не сумела встретиться с воспоминаниями, связанными с этим местом.
– О да, супер!
Сколько часов мы провели с ней, отрабатывая батманы и жете? Наверняка набежали месяцы и месяцы, причем не считая тех случаев, когда мы приходили в зал, просто чтобы разрядиться!
– Сиди, я пошла за ключом.
Меньше чем через пять минут я нашла его в буфете в столовой. Когда я снова вышла из дому, Кати как-то странно глянула на меня:
– Скажи, пожалуйста, разве тебе не нужно ходить на сеансы реабилитации?!
– Упс…
Я ухмыльнулась, смутившись. Она строго посмотрела на меня – так она обычно реагировала на шалости сына.
– Да что с тобой? Ты что, не ходила к реабилитологу?
– Ходила пару раз, а потом прекратила…
– Почему? Что за глупость? С чем ты играешь? Я тебе этого не позволю, предупреждаю: уже завтра пойдешь к врачу.
– Я в состоянии сама разобраться, ты так не думаешь?
– Ты врач? Нет! Значит, будешь слушаться меня, и точка! Надо будет, я тебя подвезу.
– Нет, я, наверное, сама доеду, если это не слишком далеко.
– Тогда считаем вопрос закрытым! А теперь пошли.
Она взяла меня за руку и потянула от дома. Мы шли, я положила голову ей на плечо, у меня было радостно на душе, я действительно взбодрилась впервые за несколько недель, если не месяцев.
– Спасибо, Кати, дорогая моя, спасибо, что возишься со мной, – пробормотала я едва слышно.
– Подозреваю, что я первая, кто этим занялся.
Я крепче сжала ее руку. Мы остановились перед “моим” танцевальным залом. Какое-то время мы постояли не двигаясь, а потом вошли внутрь.
Папа отремонтировал и оборудовал старую полуразвалившуюся пристройку, вставил огромные окна, но не тронул обвивавшую старые стены вековую глицинию, которая дарила тень и прохладу в разгар лета. Получились абсолютно уникальные декорации для танцев на лоне природы, но вдали от сильной жары. Папа целый год занимался отделкой интерьера и добился исключительного результата. Могла ли я забыть, с какой гордостью он открыл передо мной двери в первый раз… Мне было тогда пятнадцать лет, и отец подарил мне мою мечту и свой восторг. Я была потрясена его работой и красотой зала, и мне захотелось станцевать для него. Мама, конечно же, тоже присутствовала. В качестве аккомпанемента я выбрала фрагмент партии кларнета, хоть и не привыкла танцевать под такую музыку. Но он страстно любил этот инструмент. Так что я импровизировала. Это был мой способ выразить свою благодарность и, главное, сказать “я тебя люблю”. Именно в этот момент я окончательно осознала, насколько у меня золотые детство и отрочество, как меня балуют и носят на руках. Я танцевала, но не могла не наблюдать украдкой за ними – за мамой, которая вцепилась в папину руку, а слезы радости заливали ее красивое лицо, и за папой, у которого сияли глаза, и он, в свою очередь, цеплялся за жену. Господи, как же они сияли, его глаза… Их любовь потрясла меня. Когда музыка закончилась, я бросилась папе на шею и изо всех сил обняла его, передавая ему все, что стучало в моем сердце. Я шептала: “Папа, мой любимый папочка”.
Я перешагнула порог вместе с Кати, которая не отходила от меня ни на шаг, и увидела, каким старым стал зал: стены испещрены трещинами, краска облупилась. Грустно. Папа следил за моим залом до последней минуты. Краску он освежил в то лето, которое предшествовало их уходу. Из соображений экономии зал зимой не отапливался, и вот результат – влажность сделала свое дело. Во всех углах свили гнезда пауки, огромные паучьи сети затянули окна, от запаха пыли першило в горле, и это была не легкая симпатичная пыль, а пыль запустения и заброшенности. Я осторожно оторвалась от Кати и сделала несколько шагов вперед, внимательно изучая каждый квадратный сантиметр помещения. В большом зеркале, несмотря на грязные пятна, я четко отразилась в полный рост, с лонгетой, моей подругой-врагом, на ноге, и получила шок, вполне адекватный жалкой фигуре, которая нарисовалась в раме. Шорты и старый растянутый свитер болтались на мне. Цвет лица был, понятное дело, мертвенно-бледным, но и тело, которым я так гордилась, было ничуть не лучше: оно стало серым, тусклым, худым, лишенным всякой жизненной силы, всякого света. Упадок в зале был под стать моему упадку. Мы друг друга стоили, и нам обоим было плохо. Я провела рукой вдоль станка, последнего свидетеля тех времен, когда все было хорошо; почувствовала, какой он прочный, готовый послужить опорой для растяжек и для долгих часов занятий, я вцепилась в него что было сил, чтобы почерпнуть немного энергии. Я не позволю сломить себя.
– Здесь есть над чем поработать…
– Матье сюда не заходит, считает, что это твоя вотчина.
– Эй! Я никого ни в чем не упрекала. Придется искать решение…
Она подошла ближе и остановилась у меня за спиной.
– Я тебя не спрашивала, но у меня есть некая догадка… Избавь меня все же от сомнений, в этом году не будет летних курсов?
– Нет… Это часть изменений в формате школы. Мы будем расширяться и становиться более профессиональными. Похоже, других вариантов не существует…
Она немного помолчала, поскольку мои слова вызвали у нее некоторое сомнение, потом спохватилась:
– Постарайся во всем найти хорошее, теперь у тебя будет время, чтобы привести зал в порядок!
– Ты права.
Я не хотела поддаваться ни печали, ни беспокойству, поэтому быстро взяла себя в руки: