– Надеюсь, ты права…
Когда мы были в трех метрах от застекленной стены, я предложила:
– Давай ты закроешь мне глаза и проводишь внутрь?
Он усмехнулся, просьба его позабавила. Стоя за моей спиной, он осторожно приложил ладони к моему лицу, чтобы я ничего не видела, и медленно, шаг за шагом, повел меня к двери. Я охотно подчинялась, полная доверия и без малейшей опаски. Перед порогом он шепнул мне, что надо поднять ногу. И вот я вошла в зал. Мы сделали вместе еще несколько шагов, и я поняла, что он направляет меня к центру помещения. К горлу подкатил комок, я вспомнила родителей. Как бы они к этому отнеслись? Я дрожала словно осиновый лист. Здесь пахло, как раньше, но добавились легкие штрихи свежей краски, ушел запах пыли, зато заметнее стал успокаивающий аромат старого камня с явственно ощутимыми нотками свежей зелени. Как ему это удалось?
– Я все время работал с открытыми окнами, – тихо сказал он, словно отвечая на незаданный вопрос.
Я схватила его ладони:
– Спасибо.
Он отвел руки от моего лица, но я не поднимала ресницы и только почувствовала, что Элиас отошел от меня. Я подождала еще, чтобы немного успокоиться. Веки дрогнули, и я увидела себя в большом зеркале. Я была не похожа на ту, чье отражение появилось в нем, когда я вошла сюда пару месяцев назад вместе с Кати. Я была бодрее, лучше выглядела, больше не прятала глаза, в них появилась решительность. В зеркале отражался и маленький рай, подаренный мне папой. Стены были отремонтированы, стали белыми и излучали свет, паркетный пол сиял, но не скользил – это угадывалось, так что я могла не опасаться, что упаду. Я подняла голову – балки были выкрашены так же, как их изначально выкрасил папа. Однако мы с Элиасом этот вопрос больше не обсуждали, он все решал сам. Я повернулась к противоположной стене – там были развешаны фотографии. Охваченная волнением, я подошла ближе. После смерти родителей я сняла их и в приступе ярости засунула в шкаф. Теперь на стене висели мои снимки с Кати, сделанные прямо здесь, в зале, или на спектаклях в наши лицейские времена, фотографии с моих просмотров и конкурсов, фото номеров с моим участием, занятий в школе Огюста, с Бертий и Сандро, фото, запечатлевшие открытие танцевальной школы и первые летние курсы в “Бастиде”, когда мои родители еще были живы. Был один снимок папы с мамой – он держит кларнет, а она смотрит на него с восторгом и любовью.
Я повернулась к Элиасу: стоя возле стеклянной стены, он наблюдал за мной. Я молча, едва шевеля губами, спросила его, почему он сделал это. Он как будто огорчился.
– Мне пришлось освободить шкаф, а чтобы ошкурить стены, я вытащил гвозди… Потом я сказал себе, что ты, возможно, захочешь, чтобы фотографии вернулись на свое место…
Он замолчал, увидев, что я бегу к нему, я повисла у него на шее и сжала его крепко-крепко, пыталась смять в объятиях, втянуть его в себя, чтобы мы стали единым целым навсегда. Его способность мгновенно взволновать меня, затронуть за живое, сбивала с толку, казалась мне нереальной.
– Спасибо, ты даже не представляешь себе, что сделал… Ты вернул залу его душу. Теперь здесь все озарилось светом.
Я чуть отодвинулась и прижала ладони к его щекам, мои глаза были полны слез, и мне пришлось взять себя в руки.
– Элиас, есть слова, которые я бы хотела тебе сказать, для них еще не пришло время, они еще слишком сильные, но я клянусь тебе, они живут во мне…
– Не говори ничего… Сохрани их пока для себя… Я не готов их услышать.
На его лице промелькнуло сомнение, он боялся, я боялась тоже… Я поцеловала его, но он быстро прервал наш поцелуй.
– А теперь я оставлю тебя одну.
Он был прав, нельзя все смешивать, я должна закончить начатое.
– Да… так будет лучше. Однажды я станцую для тебя, но не сейчас.
– Нам некуда торопиться, и, как мне кажется, тебе нужно танцевать для себя, а не для кого-то другого, не важно, впрочем, кто это будет…
Как это у него получается, откуда он так хорошо знает меня?
– Спасибо…
Он просиял, отступил на несколько шагов, он был рад за меня, не ждал ничего взамен, а мое счастье дарило ему радость.
– До скорого…
Он исчез, и я осталась лицом к лицу с самой собой. Сейчас я вернусь к танцам, вернусь к своей страстной любви, к своему искусству, не даря его в первое время никому, не стремясь что бы то ни было доказать, разве что себе. Несмотря на нестерпимое желание высвободить тело и эмоции, я сдержалась и приступила к строгому, четкому, методичному и постепенному разогреву. Проделав необходимые упражнения, я через полчаса смогла даже завершить их полным шпагатом. Я любила этот жар, заливающий бедра, подступающая боль была благодатной, доставляла удовольствие, и я мысленно послала безумному профессору свои глубокие извинения.
Да, иногда боль полезна, спасительна. Наконец-то я почувствовала себя живой. Теперь я готова. Не беспокоясь о том, что кого-то потревожу, я включила музыку на большую громкость. Стала перед зеркалом. Втянула воздух до самого донышка легких. Отдалась на волю импровизации, сделала первый шаг и с этой минуты утратила представление о времени, унеслась далеко, очень далеко. Я танцевала и танцевала, позволяя рукам и ногам двигаться широко и с размахом, я делала прыжки, максимально выгибалась, держась руками за станок, даже выполнила несколько маленьких пируэтов, следя за тем, чтобы не перестараться. Я вновь обретала уверенность, вдыхала запах танцевального пола, ласкала его грациозными движениями, надеясь, что они действительно грациозные. Мне дышалось так хорошо, обычная после долгого бездействия одышка не беспокоила меня, я принимала ее не просто терпеливо, но даже с удовольствием. Мое тело жило, источало здоровый пот, это был пот физического усилия, удовольствия, адреналина, который придавал мне бодрости.
Продолжая танцевать и ни на минуту не останавливаясь, лишь немного снижая темп, чтобы не выдохнуться, я плакала и смеялась. Это были слезы прощания. Прощания с Эмериком, ушедшим из моей жизни, – он подарил мне счастье, грусть, злость, из-за него я потеряла три года, но я больше не жалела о нашей истории, потому что она стоила того, чтобы ее прожить. Еще я лила ностальгические слезы, так как скоро попрощаюсь и с танцевальной школой, с Бертий и Сандро. И наконец, я посвящала свои слезы Огюсту, который оказал мне доверие, всегда меня поддерживал и, главное, вернул мне свободу.
Слезы смешивались со смехом, потому что я была безмерно счастлива – танцевала лицом к природе, солнцу, деревьям, терзаемым мистралем, в душном горячем воздухе родного дома. Меня больше не преследовали разнообразные страхи: страх утраты, страх не быть любимой. В последние недели я разобрала свою жизнь по кирпичику. Сегодня я начну строить. Строить свое будущее. Жить ради себя и так, как я считаю нужным.
И пусть Элиаса рядом не было – я знала, что он достаточно деликатен и, обещав оставить меня одну, не нарушит своего слова, – я все время думала о нем. Как этот человек всего за несколько недель, с помощью нескольких слов и нескольких взглядов сумел сделаться самым важным для меня? Я была готова открыть ему все двери в свою жизнь, причем не раздумывая, ничего не анализируя и с полным доверием.
Даже если он даст задний ход и бросит меня, решения, которые я сейчас принимала, все равно останутся неизменными. Я не перестану жить любовью или надеждой на любовь. Я протяну ему руку, надеясь, что он возьмет ее, поможет мне изгнать его призраков, излечить его, как он помог излечиться мне и сделал это легко и просто, так, что мы этого даже не заметили.
В конце концов я остановилась, но сразу же начала мечтать, как приступлю к занятиям завтра. Я измоталась, но одновременно воспряла духом. Я перешла к тщательной растяжке для расслабления мышц – не хватало мне схлопотать крепатуру на следующее утро, – а потом вышла на свежий воздух, торопясь побыстрее поделиться с Элиасом всем, что сейчас пережила.
Я побежала его искать. Возле дома никого. Я прислушалась, не доносятся ли какие-нибудь звуки со второго этажа – вдруг он у себя в комнате, – но опять ничего не услышала. Перед тем как приступить к поискам в саду, я надела свитер, чтобы не простыть. Промелькнувшее опасение выгнало меня на стоянку, и, как выяснилось, я правильно угадала. Все дверцы его машины нараспашку, крышка багажника поднята. Вокруг стояли сумки и коробки, и он с ними возился. Несколько минут я наблюдала за Элиасом: он, похоже, торопился, был сосредоточен, ни на что не отвлекался. Я направилась к нему, и пара сухих веток хрустнула под моими ногами. Элиас не реагировал, он ничего не слышал. Куда он унесся мыслями? Возможно, готовил свой отъезд – танцевальный зал отремонтирован, он провел со мной ночь, больше ничего его не удерживает, а дома его ждут. Тем не менее это предположение показалось мне невероятным и полностью противоречило тому, что мне удалось узнать о нем.
– Что ты делаешь? – спросила я, когда до Элиаса оставалось меньше метра.
Он резко выпрямился и обернулся ко мне. Какое-то время смотрел на меня, потом усмехнулся:
– Не могу ничего найти в своих вещах, надо навести хоть какой-то порядок.
– Зачем?
Мне не удалось скрыть страх в своем голосе. Он подошел вплотную и обнял меня.
– Потому что мне нужно было чем-то себя занять, пока тебя не было… вот и все.
– Я кое о чем подумала.
– Говори.
– Ты мог бы освободить свою комнату и перенести свои сумки в мою.
Предложение ему не понравилось.
– Ты же знаешь, я сплю мало или вообще не сплю, не хотелось бы тебя беспокоить каждую ночь…
– Предпочту чувствовать, как ты ворочаешься в постели, но не подниматься к тебе на второй этаж. И потом, кто знает? Может, со мной ты будешь лучше спать…
– Возможно…
Он поцеловал меня и крепко обнял, его руки скользнули под майку и погладили по спине.
– Или нет, – пробормотал он, прижав свои губы к моим.
Вечером мы после долгих колебаний все же решили остаться в “Бастиде”. С одной стороны, очень хотелось посидеть в ресторане, где не надо ничего делать и нас обслужат, с другой – идея скрыться, не позволить внешнему миру вторгнуться в наше уединение, выглядела привлекательно. После ужина я уютно свернулась в его объятиях. Сегодня был один из самых прекрасных дней моей жизни. Нужно бы воспользоваться случаем и, набравшись смелости, признаться ему, что я прочла его дневник и боюсь, как бы он вскоре не уехал. Но в последние двое суток я кое-что поняла. Я заблуждалась, принуждая себя ради любви играть некую роль. Нужно оставить Элиасу свободу, не давить на него и, главное, не заставлять пережить то, что пережила я. По какому праву я буду удерживать его, если сама совсем недавно нашла собственное место? Это решение было очень болезненным, однако я не могла приковать его наручниками к решетке, если его счастье не здесь, а где-то еще. Но как ему намекнуть на это, не признаваясь, что мне все известно? Он пальцем приподнял мой подбородок: