— Так что же случилось? — переспросил мягко. — Скажи, легче станет. Серьезное?
— Да, — наконец отозвалась она. — Сегодня я поняла, что никогда не стану актрисой.
— Ах, вот оно что! Это действительно катастрофа. — Он изо всех сил старался говорить без улыбки. — И жизнь кончилась. И теперь можно под колеса, верно?.. А как поняла-то, что не станешь? Сама или кто подсказал?
— Сама, — тихо произнесла девушка с корзиной. И вдруг ощетинилась: — А почему вы улыбаетесь?
— Я? — удивился Владимир. — Вовсе нет. А впрочем, может быть. Извини. Просто мне почему-то стало вдруг хорошо.
— Потому что плохо другому?
— А ты злая.
— Да.
— И с характером. Значит, жить будешь. Не помрешь.
— А я и не собиралась. Просто переходила улицу.
— У тебя что, врожденная тяга к нарушениям правил?
— Вы, случайно, не милиционер?
— Нет. А жаль: на его месте я бы оштрафовал тебя на десять рублей. Или двадцать. Чтобы знала.
— Боюсь я ваших милиционеров! — дернула плечом и провела ногтем по прутьям корзины. Получился очень даже мелодичный звук: тр-р-рынь!
— Что там у тебя? — кивнул Володя на плетенку.
— Груши. Мать из Отрадного прислала. Витамины для третьего тура, — усмехнулась невесело. — А я вот…
— Да, знатная корзина. Настоящая верейка.
— Чем она вам не нравится? — спросила с вызовом.
— Кто тебе сказал? Очень нравится! Просто катастрофически нравится! — уверял с нарастающим энтузиазмом. — Только вот не маловата ли для витаминов? А?
— Как раз, — ответила сухо и приказала: — Остановите.
— Уже? — огорчился Володя, нажимая на тормоз. Но в самый последний момент, перед тем как окончательно дожать педаль и подрулить к тротуару, предложил: — А знаешь, поедем в какое-нибудь кафе. Я еще не обедал. Посидим, поговорим. У тебя беда, у меня свои неприятности. Два минуса иногда дают плюс. Не боишься?
— Я? Вас? Вот еще! — И захлопнула открытую было дверцу. — Можете называть меня Линкой.
Они остановились у небольшого кафе на улице Чехова.
— Как же все произошло? — спросил Володя, когда официантка взяла у них заказ. — Когда?
— На втором туре.
— Срезалась?
— Официально — нет. Но это потому, что в приемной комиссии был один из бывших учеников тети моей. Он — известный артист. Тетка, наверно, его втихаря просила обо мне: он иногда ей звонит, поздравляет с праздниками.
— Что ж тут такого? Ничего плохого в этом нет, — начал он, слегка спотыкаясь. — Сейчас все просят. Друг другу надо помогать. Век такой…
Линка пристально посмотрела на него. Но на Володином лице было искреннее желание утешить ее.
— Положим, пройду. А потом? Кто за меня играть будет? У этого актера, что тетке звонит, каждый раз, когда он по пьесе умирает, синеют ногти — тетя Катя рассказывала. Я так не смогу. Никогда в жизни. А плохих актрис и без меня хватает.
— Хотела стать непременно звездой?
— Хотела. Очень…
…Линка вспомнила: луг, звенящий кузнечиками, запах ромашек и клевера. И много-много солнца. Там было всего очень много, на берегу той небольшой речки, — стрекоз, жаворонков, солнца, смеха. И ромашек — целый ворох нарвал Толик.
«Сумасшедший! Ты что, весь луг оборвал?»
«Не весь, две ромашки оставил».
«Почему именно две?»
«А ты подумай. До сих пор вроде была сообразительной, — смеется Толик и осыпает ее душистыми, разомлевшими на солнце ромашками. — Привыкай! Цветы и слава — спутники киноактрисы. Неповторимой, необыкновенной, как напишут в «Советском экране», Л. Сизовой… Нет, Соколовой», — поправился он.
Где-то внутри ее тренькнул и задрожал тонкий-тонкий звук. Стал крепнуть, рваться наружу, навстречу этой сверкающей сини и песне жаворонка, набирать высоту. И Линка поняла, что если она сейчас чего-нибудь не предпримет, то погибнет. Просто взорвется и разлетится на мелкие кусочки от счастья. Она раскинула руки и, крутанув косой, плюхнулась на землю, на ромашки. Глотнула их пряный жаркий запах и чуть не потеряла сознание: так здорово. И все звенит — и трава, и воздух, и тело. Каждая жилка, каждый мускул — до того все упруго, молодо. И до того хочется жить! «Соколовой»! Да, он так сказал…
…Не оправдала. Не потянула. Эх ты!..
— Лучше сейчас, чем потом. Тогда будет поздно, — словно прочел ее мысли Володя. — В общем, молодчина. Не каждая бы смогла.
Линка молчала.
— Ты любишь музыку? Я закажу, — предложил, вставая. — Кого ты любишь?
— Вивальди.
Володя удивленно глянул на нее и пошел заказывать пластинку.
— К сожалению, Вивальди нет, — сообщил, вернувшись. — Но когда мы с тобой придем сюда в следующий раз…
— Долго жить собираетесь! — скривила губы Линка.
Володя сел напротив и смотрел, как Линка, опустив глаза, сцарапывает ноготком едва заметное пятно на белой скатерти.
— Ты у тетки живешь?
Линка кивнула.
— А родители? В Отрадном?
Она снова кивнула. Наступила пауза. Линка, казалось, внимательно слушает музыку.
— Посмотри, что я купил сегодня в букинистическом, — сказал Володя, когда пластинка кончилась, и вынул из своего «дипломата» небольшой томик.
— Это Гёте, редкое издание. Называется…
— Не подсказывайте, я сама, — оживилась вдруг Линка. — «Страдания молодого Вертера», — перевела подумав.
— Знаешь немецкий? — удивился Володя. — Хочешь, подарю? — Он протянул ей томик Гёте.
— Ой, что вы! — замахала она руками. — Я еще не доросла. Немецкий в школе учила. А греческий — самостоятельно, — проинформировала и скромно опустила глаза.
— Греческий? Он-то тебе зачем? — Володя налил в бокалы пепси-колы.
— Считаете меня недостаточно избранной для античных языков? — посмотрела на него с вызовом.
— Да нет, — смутился Владимир. — Слушай, почему ты все время стараешься уколоть? Или это твой способ защищаться?
Посмотрел на нее в упор, но Линка сосредоточенно ковыряла принесенный официанткой салат.
— Ничего, пройдет, — немного погодя произнес Молодя. — Это из-за второго тура…
— Только не надо меня утешать. Сама справлюсь, — вспыхнула Линка.
Володя пожал плечами и молча принялся есть. А Линке вдруг стало стыдно за свою резкость.
— А с греческим… греческий я просто так, из любопытства. Его моя бабка знала. Плохо, конечно. С ней по соседству жила греческая семья. Бабушка и меня немного научила.
— Слушай, а не пойти ли тебе в университет? — Володя положил вилку и посмотрел на Линку. — На германское отделение? Или в педагогический, на иностранный? У тебя четко выраженная тяга к языкам. А сочетание немецкого с греческим…
— Ой, да какое сочетание! — рассмеялась Линка.
— Ничего, я помогу. Было бы желание…
Мелкими глотками Володя отхлебывал холодную, с дымком, пепси и смотрел на Линку.
— Что вы меня так рассматриваете? — не выдержала она. — У меня что-нибудь не в порядке?
— Нет, все в полном порядке, — успокоил Володя. — Просто я подумал… я ведь тебя чуть не задавил.
— Большое вам спасибо, что не задавили.
— Нет, это тебе спасибо! Не дала себя переехать. — Он сидел, держа в руках бокал с соком, и продолжал смотреть на Линку. — Слушай, а может, это судьба?
— Что вы имеете в виду? — вскинулась Линка.
— Ну… это. — Володя сделал неопределенный жест бокалом, очертив им в воздухе какую-то странную, уходящую вверх спираль. Но, наткнувшись на Линкин колючий взгляд, уточнил: — Я имею в виду театральный. Может, твоя судьба в другом…
Линка резко мотнула головой. Дз-зе-нь — послышался звон упавшего бокала.
— Ой! — подскочила Линка, подхватывая бокал. — Ой! Это коса! — с досадой отшвырнула свою непослушную плеть назад, за спину. — И на вас попало? — испуганно выкатила глаза на темное пятно от пепси-колы на светлых Володиных брюках, — Ой, простите, пожалуйста! Ой! — схватила солонку, сыпанула из нее на пятно.
— Ничего, до свадьбы сойдет, — усмехнулся Володя. — А я знаешь о чем мечтаю? Сделать перевод с персидского. Любопытнейший язык, очень древний. А красивый какой, послушай… — Володя произносил персидские слова, а Линка слушала внимательно, словно понимала, что они значат…
— Куда теперь? — спросил Володя, когда они свернули с Ленинградского шоссе и повернули на Химки. — Ты живешь у тетки? Говоришь, она учительница?
— Была, — поправила Линка. — Но вдруг решила, что не так учит, и ушла. Хотя ее уговаривали остаться.
— Что значит «не так»? А как надо?
— В том-то и дело, что этого никто не знает. И тетя Катя — тоже. Потому и спрыгнула на полном ходу. — Линка заметила, что Володя улыбнулся. — Вы не думайте, что она какая-нибудь там чудачка или с приветом. Просто тетка у меня слишком порядочная. Она говорит, что не знает, как учить, чтобы сделать людей счастливыми. Вот она и… — Линка вздохнула. — Нет, она у меня удивительный человек, тетя Катя. Она по лицам читает. Вот посмотрит на вас — на лицо, на улыбку, и все про вас скажет!
— И что же она про меня скажет? — Он преувеличенно широко растянул губы и, сделав глупое лицо, глянул на Линку.
«Паясничает!» — обиделась Линка и взялась за ручку дверки: они приехали.
— Подожди. Посиди еще немного! — Он принял нормальное выражение. — Ну, немного!
— Нет, пора, — подхватила корзину, открыла дверцу. Потом снова захлопнула, вынула из корзины несколько крупных, с коричневыми, надраенными солнцем, боками груш, протянула Володе: — Это вам. Берите, берите, — сунула ему груши. — «Бера», самый вкусный сорт.
— Сколько тебе лет? — неожиданно спросил Володя.
— Семнадцать, — ответила Линка и выпрыгнула из машины. — Скоро будет…
Володя, отрулив от ее дома, долго совершал в уме несложное математическое действие: двадцать шесть минус семнадцать. Причем неполных. Многовато, черт возьми…
— Это что за хмырь? — строго поинтересовался Толик, когда впервые увидел потрепанный Володин «Москвич» у калитки дома тети Кати.
— Это не хмырь, — терпеливо пояснила Линка. Строгость, прозвучавшая в его голосе, ей нравилась. — Это — Владимир Михайлович. Он мне с немецким помогает. — Толик смотрел на нее, сурово сдвинув брови. — Ну, на правах товарища, понимаешь?