Запах леса, дождя и — ромашек…
Что же могло произойти?
На следующий день Линка всеми правдами и неправдами отпросилась в Москву.
Всю дорогу настраивала себя, а перед самым общежитием чего-то вдруг струсила. Опустилась на скамейку в скверике напротив и поняла, что дальше двинуться не может. Ну не может, и все тут!
«Только бы увидеть! Только бы увидеть!..» — повторяла про себя.
И вдруг он появился из-за поворота. Шел по направлению к общежитию, оживленно разговаривая с товарищем.
Линка хотела броситься за ними, но вдруг снова опустилась на скамейку. Ей стало почему-то не по себе. И все же поднялась, пошла к общежитию. Постучала.
— Рискните! — раздался из-за двери его голос.
«Слишком уж игриво», — отметила про себя Линка, и ей опять стало неприятно. Но, тряхнув косой, приняла беспечное выражение и толкнула дверь.
Толик стоял вполоборота, с подносом, на который он сгребал со стола объедки. Поднос качнулся в его руке, и он его чуть не выронил, увидев Линку.
— Ты? — Минутная растерянность, испуг. — Что случилось?
Линка остолбенела: это она должна спросить его, что случилось!
Толик, видно, догадался, о чем она подумала.
— Ты получила телеграмму? — посмотрел на нее как-то чересчур пристально.
— Да.
— Ой, извини, — засуетился вдруг. — У нас вчера небольшое торжество было… не успел убрать.
Он счищал со стола окурки, пепел, огрызки яблок, огурцов, осколки разбитого стакана…
Линка наблюдала за ним, прислонившись к косяку двери.
— Я сейчас. — Пнул ногой валявшуюся на полу бутылку. Звякнув, она откатилась в дальний угол, под кровать. — Сейчас… Ой, да что же ты у двери стоишь? Проходи!
Линка оттолкнулась от косяка, подошла к нему:
— Что произошло, Толик?
— Ничего! Вчера, понимаешь… торжество небольшое…
— Торжество? — Линка хотела взглянуть ему в глаза, но Толик не отрывал их от подноса, стряхивал на него последние крошки. — Поставь поднос, успеешь убрать.
— Я сейчас, сейчас. — Толик вместе с подносом рванулся к двери. — Только на кухню отнесу.
Когда он вернулся, Линки уже не было.
Где она бродила целый день? В Москве? В Можайских лесах? Пошел дождь, и она насквозь промокла.
К отбою была в лагере. Тихо скользнула в свои» кровать. «Ну что? — шепнула Галка Леонова, с которой они спали голова к голове. — Была? Видела?»
Линка не ответила, сделала вид, что спит.
«Разлюбил, — сказала себе. — Что ж, бывает…»
Как теперь жить? Зачем?
А может, ей все показалось? Сама все придумала — и эту беспечную веселость, с которой он разговаривал с товарищем, и его растерянность, и даже испуг, когда она вошла в комнату…
Может, все это — в ее воображении?..
Кажется, она забылась. Но через несколько минут вскочила с кровати, словно кто-то стукнул снизу по сетке.
Все спали.
Линка на цыпочках пересекла комнату, вышла в коридор. У входа висел ящик для почты. В ячейке на букву «С» лежал конверт. Сердце зачастило, стало вдруг жарко. Протянула руку, но тут же ее опустила: почему-то стало страшно. Письмо, она уже знала, было ей. От Толика.
«Здравствуй, Лина!»
Обычно он писал: «Дорогая моя Ли!»
Она опустила исписанный четким неторопливым почерком листок. Но потом все же заставила себя читать дальше.
«…Тебе, я знаю, будет больно. Но я решил: надо сейчас, сразу. Прости, так уж получилось. Я думаю, нам лучше не встречаться…»
Она скомкала листок, сунула в карман и вышла из корпуса. Пошла по тропинке к водохранилищу. «Утопиться, что ли? — посмотрела на темную воду. — Пусть знает…»
Вдруг в темноте, прямо перед ней, возникло светлое пятно рубашки. Вгляделась — так и есть, Володя. Увидев ее, рванулся навстречу. Линка молча взяла его за руку, и они пошли рядом. Молча прошли через поле, потом, ничего не говоря, повернули назад. Перед самым лагерем Линка остановилась, повернулась к нему.
— Володя, — произнесла тихо и запнулась, опустила голову. — Вы еще не раздумали, Володя? — Медленно подняла голову, посмотрела ему в глаза. — Будьте моим мужем, Володя. Если, конечно, не раздумали, — прибавила торопливо.
IV
Который раз одно и то же: не может найти свою аудиторию. Точно знает, что на втором этаже, напротив кабинета истории, но там — другая группа. Надо бы подняться к расписанию и уточнить. Однако это невозможно — наверху ЖЗЛ поджидает опоздавших. «Чтобы это было в первый и последний раз!» — разносится по гулкой лестнице ее голос.
Вовсю идут занятия, из аудиторий доносятся голоса преподавателей, дикторов, читающих записанные на пленку упражнения, а Полина все мечется по коридору, заглядывая в каждую дверь. И вдруг сталкивается с ЖЗЛ. Декан улыбается. «Как, вы умеете улыбаться?» — хочет спросить Полина, но ЖЗЛ опередила и, махнув рукой, накрывает ей чем-то лицо. Мягким, как простыня, но прозрачным. Задыхаясь под этим покрывалом, Полина силится содрать его, но почему-то не может поднять руку, тело немеет. «Снимите с меня это!» — кричит она декану, но сквозь плотную ткань вырывается лишь невнятный хрип. На ее лицо падает еще одна простыня, еще и еще… Полину прошибает пот. Она закрывает глаза… А когда открывает — видит вместо ЖЗЛ Дротова…
Вскочила с постели, надавила на кнопку трещавшего будильника. В комнате душно — Володя закрыл форточку, вот и снится всякая чушь.
Перевела стрелку звонка будильника на полтора часа вперед, поставила на тумбочку мужа и — бегом под душ. «Представляю, как взбрыкнется Дашка, разбуженная на полчаса раньше, — подумала Полина, отфыркиваясь под тугими леденящими струями. — А может, пусть поспит? Нет, не успею завести ее в школу: ЖЗЛ же просила зайти перед занятиями…»
И все же холодный душ — панацея на все случаи жизни. Где еще взять заряд бодрости на целый день? Особенно если сна было неполных шесть часов.
Муж, проснувшись среди ночи и увидев, что Полина сидит над своей статьей, чуть не разорвал ее листки: «Ты же утром не встанешь!» — «Плохо меня знаешь!» — «Тебя или вашу ЖЗЛ?» — усмехнулся Володя, гася свет…
Как рано ни встань, а времени все равно не хватает.
Подкрашивая в лифте губы, обернулась к дочери:
— Даш, а я термосы не перепутала? Кажется, в записке отцу написала: «Завтрак — в голубом, обед — в красном». Так?
Дашка уткнулась носом в угол кабины, всем видом выражая, что в жизни не простит матери выкраденные из ее сна тридцать минут.
— Смотри, вот съест отец вместо завтрака обед, нам обеим влетит.
Дашка не улыбнулась.
Дочь обижается, муж обижается… Вчера Володя целый день дулся — сорвался их традиционный загородный шашлык, и он, выходит, зря потратил полсубботы: ездил за бараниной, стоял в очереди, мариновал… Не дождалась их солнечная поляночка, в которую мангал вписывался просто идеально, — в девять утра в воскресенье позвонили из общежития: ЧП — пропал Дротов.
За несколько дней до исчезновения Дротов затеял драку — избил старосту курса. Полина, примчавшись на такси, застала пострадавшего старосту с рассеченной бровью. Повезли пострадавшего в больницу — а вдруг что серьезное? К счастью, глаз оказался не задет, но бровь пришлось штопать. Все в конце концов утряслось. Староста даже шутил — что-то насчет кулачных дуэлей. Дротов тоже разыскался. Но оба не желали говорить о причине драки.
И теперь — новый сюрприз: исчез. Куда? Почему?
Ну могла ли Полина не поехать?
Муж пытался уверить, что паниковать и мчаться в общежитие глупо: «Мало ли, к приятелю, родственнику на субботу-воскресенье уехал. Что ж теперь, после драки по пятам ходить за ним?»
Поехала. И, конечно, ничего не узнала. А к вечеру Дротов сам явился. Где был, так и не сказал…
Когда вернулась домой, муж и дочь не разговаривают, уткнулись одна в телевизор, другой — в книгу. Пришлось налаживать отношения. Жарила в духовке шашлык (хоть так, раз пикник сорвался), пекла пирог с яблоками, лепила вареники с вишнями… Короче, крутилась весь вечер, создавала почву для хорошего настроения.
Накормив и уложив обоих спать, засела за статью: целую неделю собраться не могла.
…Дашка так и стоит, уткнувшись в угол кабины.
— Даш, а Даш, вы сегодня в кафе-мороженое идете? Всем классом, да? — Дочь шумно потянула носом, но не обернулась. — Вот, возьми. — Полезла в сумку, вынула рубль. Но передумала: отсчитала пятьдесят копеек, а рубль положила обратно — нечего баловать, ребенка, успеет испортиться.
Ровно в назначенное время Полина постучалась в кабинет декана.
— Входи, входи, — поднимается навстречу ЖЗЛ, показывает глазами на стул. (Обращение на «ты», чтобы подчеркнуть доверительный, дружеский тон беседы.) — Как у тебя дела?
— Спасибо, хорошо, — сообщает Полина сдержанно. Раньше, отвечая на такой вопрос, действительно бы стала рассказывать, как у нее дела. Теперь, как говорят французы, «она знает лучше».
— Дома все в порядке?
— В порядке.
Начало не сулит ничего хорошего: о семье и доме ЖЗЛ спрашивает, когда нужно сообщить что-нибудь сугубо неприятное.
— Пособие пишешь?
— Пишу.
Куда она все же клонит? Пока что все «холодно». Как в детской игре, когда один что-нибудь прячет, а другой старается отыскать: «холодно», «теплее», «совсем тепло», «жарко».
— Ты агитатор в двести пятой? Почему там плохая посещаемость?
— Кому там посещать-то? Почти половина — кормящие мамы.
ЖЗЛ опустила глаза, открыла зачем-то ящик массивного письменного стола. Снова задвинула и, вздохнув, сказала:
— На тебя поступают жалобы. Сигнализируют, что необъективно принимаешь зачеты, создаешь нервную обстановку.
— Боровская? — догадалась Полина, и на душе полегчало. — Да я у нее чуть не в ногах валялась, пока ответа добилась…
Это и в самом деле недалеко от истины. На первый зачет Боровская не пришла — справкой о болезни прикрылась. Полина назначила пересдачу в свой свободный день. Опаздывала, ловила такси, мчалась через весь город, а той опять не было, снова справку принесла. И так целый месяц. Когда же Боровская наконец явилась, Полина готова была зачесть ей что угодно. Только бы хоть что-то сказала по программе. Боровская молчала. «Придете в следующий раз», — предложила ей Полина без всяких эмоций — видит бог! А та вдруг разрыдалась. Дома Полина пожаловалась мужу: «Что делать с Боровской? Никак ее на зачет не заманишь. А если приходит, то вместо того, чтобы отвечать, пускается в рев. Потом жалуется, что нервная обстановка». — «А ты тоже плачь, — смеясь, посоветовал муж. — Только она сядет отвечать, тут же и начинай!»