Когда она зашла на кафедру, Глеб был один. Поздоровался, как обычно, «без эмоций».
— Что там с Дротовым? — спросил. — Извинился он перед избиенным?
— Дротов сегодня не пришел на занятия, — сообщила Полина. — Поеду в общежитие, выясню.
Глеб кивнул.
— А как диссертация Сейдулиной? Осилили?
Полина не успела ответить: распахнулась дверь и в комнату влетела лаборантка. Не заметив Полины, которая сидела за шкафом, подбежала к Глебу.
— Ну что, Глебик, ты с ней говорил? — обратилась к заведующему. И вдруг увидела Полину. Вспыхнула, выскочила из комнаты.
Полина не сразу сообразила, что к чему. Но увидела, как покраснел Глеб Андреевич — лицом, шеей, ушами, — и быстро отвела взгляд в сторону, отодвинулась дальше к шкафу, словно желая вдавиться в него, сделаться невидимой. Наступило неловкое молчание. К счастью, зазвонил телефон, и Полина взяла трубку.
— Алло. Это ты, Володя? — узнала голос мужа. — Что случилось?
— Ничего. Просто я достал на вечер билеты. На итальянцев.
Он замолчал, ожидая, видимо, от нее законной похвалы.
— Вечером… вечером не смогу, — ответила, листая свое расписание.
— А ночью театры не работают, — сухо напомнил Володя, собираясь, видно, положить трубку.
— Подожди, Володь! Ну что ты обижаешься? Подожди, — повторила, быстро вычисляя: так, если отпроситься с собрания и сразу поехать в общежитие, то успею, — Глеб Андреевич, — зажала рукой трубку, — можно мне сегодня не пойти на собрание агитаторов? Муж билеты на итальянцев достал, а мне еще в общежитие надо… — И, дождавшись, пока Глеб молча кивнул: — Алло, Володя! Все в порядке, идем.
Стали приходить преподаватели:
— Полина Васильевна, вы, кажется, собираете отчеты об УИРС? Вот мой — о третьем курсе…
— Полина Васильевна, а вы сдали свой отчет о совершенствовании методики преподавания?
— Кстати, товарищи, — подал голос Глеб, видя, что на кафедре собрались почти все. — Кто не сдал отчет о своей исследовательской работе? Напоминаю: на этой неделе подаю сведения в деканат…
Отчеты, отчеты, отчеты… Галка Леонова права: думаешь не о том, как научить, а о том, как написать об этом отчет. Одного субботника явно не хватает, чтобы все расчистить. Получается по анекдоту: «Глеб Андреевич, можно это выбросить?» — «Конечно! Только снимите копии с бумаг, которые выбрасываете».
«Интересно, кто их читает? — удивляются преподаватели. — Это же нужен целый штат — только для чтения отчетов».
— Полина Васильевна, срочно напишите проект рабочей программы, — повернулся к ней Глеб. — И еще раз просмотрите шапки отчетов: чтобы без единой задоринки…
Она взяла несколько выдранных из старых дипломов листков и на чистой стороне стала сочинять рабочую программу курса.
— Полина Васильевна, завтра в тринадцать ноль-ноль заседание комиссии народного контроля. А потом собрание старших преподавателей курса…
— Полина Васильевна! Надо срочно вывесить график! Консультации иногородним преподавателям…
«Сейчас я, кажется, начну на всех бросаться», — подумала она. К концу дня Полина замечала, все они уже не разговаривают друг с другом, а перебрасываются отрывочными, похожими на рычание фразами.
— Товарищи! Срочно сдавайте отчеты о выполнении соцобязательств! — шумно объявила Галка. Подсела к Полине: — А где твое соцобязательство на пятилетку?
— Завтра, Галь, ладно? Сегодня у меня итальянцы. И Дротов…
Закончив текущие дела, все отправились на собрание, а Полина, милостью Глеба, — в общежитие.
Когда поднималась по лестнице, ее обогнал председатель студсовета.
— Здрасте, Полина Васильевна, — приветствовал запыхавшись и помчался дальше, пригласив на бегу: — Загляните к нам, мы вопросы быта обсуждаем!
Пообещала, судорожно посмотрев на часы. А на пятом этаже, где живет Дротов, еще встретила ответственную за общежитие от факультета (как студенты до сих пор не догадались устроить забастовку против такого опекунства?).
— Ой, Полина Васильевна, как кстати! — обрадовалась она, снимая красную повязку и передавая ее Полине. — Тут с вашими надо разобраться. Смирновым и Ганиным, из триста десятой. Курили на лестничной клетке, и студсовет влепил им неделю вне очереди мыть коридоры, туалеты. Они два дня отдежурили, а потом забастовали. Разберитесь, а?
Пришлось идти, выяснять, беседовать с каждым отдельно.
Когда освободилась и глянула на часы — поняла, что итальянцы обойдутся сегодня без нее.
Подошла к автомату.
— Володь, а Володь. Ты знаешь, я, кажется…
— Знаю, — перебил ее муж. — Я это предвидел, — и бросил трубку…
Теперь — к Дротову.
Комната, где он живет, запущенная, грязная. На столе — немытые тарелки, куски хлеба вокруг большой закопченной сковородки с остатками пережаренной картошки. Под кроватью пустые бутылки, выглядывающие из-под сползшего с кровати одеяла, на котором возлежал Дротов.
— Что так смотрите? Распустился? — поднял он брови, даже не удивившись, похоже, приходу Полины. — Ах, да, я сегодня без смокинга! И галстук куда-то задевался. — Приподнялся на кровати, пошарил рукой по смятому одеялу.
Ерничает! Может, прийти в другой раз, когда протрезвится? Но другого раза может и не быть. К тому же заметила, что он трезвее, чем хочет показаться.
— Почему не пришли на занятия?
— Шнурки от ботинок потерял.
— Думаете, обижусь и уйду? Ничего не выйдет! Одевайтесь, погуляем по свежему воздуху, поговорим…
— Не нужно себя обманывать, Полина Васильевна. Разговор ведь нужен вам, для галочки. А мне-то с него какая польза?
— Вы, как джентльмен, не допустите, чтобы я сломала ногу на вашей темной лестнице, правда?
Дротов нехотя натянул куртку.
— И шапку, — подсказала Полина, когда он направился к двери. — На улице холодно.
— Не ношу: беречь-то нечего. — Криво усмехнулся и, толкнув дверь, пропустил Полину вперед.
— Вам что, диплом не нужен? — спросила, когда они пошли по тихому заснеженному переулку.
— Отчего же, нужен! Как и всем, кто не желает получать больше ста двадцати рэ в месяц.
— И только?
— Нет, конечно. Вы не слыхали, как один высокопоставленный папаша пытался воспитывать своего сына-оболтуса? Рассказать? — предложил охотно. — Так вот, звонит этот папаша своему школьному другу: устрой, дескать, куда-нибудь моего Мишку. А то болтается без дела. Пусть поработает, узнает, почем фунт лиха. «Нет проблем! — ответил друг. — Хочешь, устрою продавцом пепси-колы на триста рэ?» — «Нет, — отвечает отец, — для сопляка после десятилетки это многовато». — «Ну тогда зав. отделом, двести пятьдесят». — «Тоже много. Ты подыщи ему что-нибудь рублей на сто — сто двадцать». — «О-о, — сказал друг, — для этого надо иметь диплом…»
— Ну, это старо, Дротов. Я лично начинала с девяноста…
Некоторое время шли молча. Потом Полина спросила:
— Дротов, так все же, что у вас произошло со старостой? Почему подрались?
— Драки не было: он не сопротивлялся.
— А что было?
— Просто дал ему в морду.
— За что?
— За то, что подлец. Подлец и предатель.
— Выбирайте выражения, Дротов.
— Хорошо: наушник. Вас это устраивает?
— Нет. Объясните.
— Да что объяснять?! Вы же все равно его оправдаете. Вам не объяснишь…
— А вы все же попробуйте.
— Попробовать? Ну, заложил он Нинку Горлову, сообщил в деканат, что подтерла в двух местах журнал посещаемости и вместо «н/б» поставила себе плюсы. Довольны? Хорошо это, по-вашему?
— Но он ведь староста. Поступил правильно, как должен.
— Черта с два! Простите, конечно… Не о том он думал. Просто лишнего конкурента на стипендию потеснил. Нинка ведь немного лучше его учится. И ему помогала. А он ее заложил. Теперь ее стипухи лишают.
— Знаю, была на заседании стипендиальной комиссии. Все справедливо. И почему староста должен радеть Нине Горловой, а не другим, кто не подделывает документов?
— У него самого рыльце… — Дротов осекся. — Да не о том речь! Нинка живет одна, без родителей. Ей без стипухи…
— А другим нет?
— Да, но зачем подличать? Доносить?
— Он исполнял свой долг.
— Превратное понимание долга в свое время наделало много вреда, — процедил сквозь зубы Дротов. — История.
— А как вы понимаете свой долг? — Полина сочла необходимым вернуть Дротова от широких исторических обобщений к его собственным проблемам. — Давать в морду каждому, с кем не согласны?
— Но всего два пропуска!
— Неоправданных, — напомнила ему.
— Просто Нинка не сумела красиво солгать. Не стала приносить фиктивных справок.
— Все же вы не правы, Дротов. И надо извиниться перед старостой. Драка — не метод.
— Ну, вам лучше разбираться в методах, вы же педагог! — Он криво усмехнулся. — Но драка — это вещь. — Он, казалось, смаковал каждое слово. — Насилие биологично. Против природы не попрешь!
— Природы? — Полина подошла к обочине, зачерпнула свежевыпавшего снега и, держа его на ладони, сказала: — Пушистый. А если его сжать в кулак и помять? Что с ним будет?
— Перейдет в другое состояние. — Дротов тоже поднял горсть снега и стал его мять. Белый ком тут же обледенел, потемнел в его крепких пальцах.
— Правильно, — согласилась Полина, — перейдет. Если совершить насилие, изменить его естество.
— А у нас в институте такого насилия не совершают? — ощетинился вдруг, резко повернулся к Полине. — Каждый день и каждый час! «Естество»! — передразнил и, подняв кулак, так сжал снег, что из него потекла тонкая струйка. — Вот что там делают с нашим естеством! — Размахнулся и запустил снежком в ближайшее дерево. Естество!..
— Дротов!
— Я уже двадцать четыре года Дротов.
— Тем более. Возраст зрелый… В институте учат…
— Ну-ну, чему же нас там учат? — переспросил с интересом, за которым угадывалась усмешка. — Творчеству? Полету мысли?.. Воспитывают наушников и лицемеров! Что мне сказали, когда я подал свою курсовую по истории литературы? Похвалили за то, что горы книг проштудировал, архивы перекопал? Как бы не так! — Сказали, что русская литература никогда не занималась поисками бога и никогда не приравнивала его к добру. И предложили переделать. У вас, дескать, источники устаревшие и с оформлением не все в порядке. Ну я и переделал — честно перекатал с чьей-то прошлогодней курсовой и честно предупредил, что перекатал. «Теперь, — говорю, — все будет в порядке». И точно. Заработал пять баллов. Еще и на студенческом объединении хвалили…